Движущаяся тень? Я высмеял его предположение, но движущиеся тени действительно существовали. Привидения, духи и гоблины. Злобные твари, что выползают лишь по ночам. А ведь Мус, подумалось мне, тоже злобная. Она доставляла неприятности, сея раздоры между моими людьми и воинами Этельфлед. И она слишком безупречна, чтобы быть явью. Уж не призрак ли она, посланный богами, чтобы нас искушать? Искушать меня, я еще помнил освещенные фонарем крепкие груди.
- Её нужно остановить, - сказал я, - если только ты не хочешь ночных потасовок между нашими людьми и воинами леди Этельфлед.
- Этой ночью она не заявится, - неуверенно промолвил сын, - не осмелится.
- Разве что ты прав, и она действительно движущаяся тень.
Я коснулся молота на шее.
И тут моя рука замерла на талисмане.
Потому что из дальнего леса, который окружал далекий Эдс-Байриг, показалась армия Рагналла.
Воины Рагналла вышли единым строем. Это впечатляло, поскольку они не растянулись по римской дороге вереницей, а одновременно показались у кромки леса, заполонив всю местность. Только что поля были пустынны, и вот уже из леса выступили всадники. Должно быть, на подобный маневр ушло немало времени, и он был рассчитан напугать нас.
Один из моих людей заколотил по железяке, висящей на боевой площадке над воротами. Железка служила самодельным набатом. Ее громогласный и яростный звон призывал защитников на стены.
- Продолжай звонить, - велел я.
На моих глазах воины высыпали из церкви, поспешно хватая щиты, шлемы и оружие, сложенные на улице.
- Пять сотен? - предположил сын.
Повернувшись, я стал разглядывать врага. Я разбил далекий ряд на две половины. Эту половину еще пополам, сосчитал число лошадей и умножил на четыре.
- Шесть сотен, - прикинул я. - Может, это все лошади, что у него есть.
- Но людей будет больше.
- По меньшей мере тысячи две.
Шестьсот всадников не представляли для Честера угрозы, но звон железки по-прежнему раздавался по всему городу. Теперь уже воины карабкались на стены. Рагналл заметит густо ощетинившийся ряд копий над высокими каменными стенами. Хотелось бы, чтобы он напал. Нет ничего проще, чем сразить врага, когда он пытается взять штурмом отлично защищенную крепость.
- Он, наверное, побывал в Эдс-Байриге, - произнес сын. Он смотрел на запад, где дым от нашего погребального костра по-прежнему поднимался в небо. Утред полагал, что Рагналл придет в ярость при виде отсеченных голов, которые я оставил ему в надежде, что эти окровавленные головы заставят Рагналла необдуманно броситься на город.
- Сегодня он не нападет, - сказал я. - Может, он и опрометчив, но не глуп.
Со стороны далекой цепочки людей, что медленно продвигалась по пастбищам, протрубил рог. Его звук не уступал в громкости моей железке. Позади всадников я заметил пеших воинов, но даже так число врагов не превышало семи сотен. Этого даже близко не хватало для штурма наших стен, и я призвал защитников на крепостные валы не на случай атаки, а чтобы показать Рагналлу, что мы его ждем. Мы оба бряцали оружием.
- Вот бы он напал, - с жаром заявил сын.
- Не сегодня.
- Он потеряет людей, если нападет! Сын надеялся, что я ошибаюсь, что ему выпадет возможность убивать врагов, взбирающихся на каменные стены.
- Он может терять людей, - сухо заметил я.
- Будь я на его месте, - начал мой сын, но смолк.
- Продолжай.
- Не хотелось бы мне терять две сотни людей на этих стенах. Я бы вторгся вглубь Мерсии. Пошел бы на юг. На юге есть богатая пожива, а тут что?
Я кивнул. Утред, конечно же, прав. Атаковать Честер значило осадить одну из сильнейших твердынь Мерсии, а местность вокруг Честера не изобиловала наживой или рабами. Народ ушел в ближайший бург, прихватив семьи и скот. Мы подготовились к войне, даже искали сражения. Но внезапный набег вглубь страны открывал путь к тучным фермам и легкой наживе.
- Он вторгнется вглубь Мерсии, - сказал я, - но не откажется от Честера. Сегодня он не нападет, но рано или поздно решится.
- Почему?
- Потому что ему не стать королем, не захватив бурги, - ответил я. - И потому что Честер - успех леди Этельфлед. По-прежнему нет недостатка в тех, кто не верит, что женщина может править, но с такими успехами не поспорить. Она укрепила эти земли! Её мужа изгнали из этого края. Он лишь мочился против ветра, она же прогнала датчан.
- Даже если она больше ничем не отметится, Честер останется её победой! Но стоит лишить её этого города, как она окажется слабой. Захвати Честер, и откроешь дорогу ко всей восточной Мерсии. Если Рагналл одержит верх здесь, то уничтожит всю Мерсию. Он это понимает. Рагналл желает стать не только королем Нортумбрии, но и Мерсии. Потеря двухсот человек того стоит.
- Но без Эдс-Байрига...
- Потеря Эдс-Байрига усложнила ему жизнь, - прервал я его, - но ему всё также нужен Честер!
Ирландцы гонят норманнов со своего острова, но куда тем идти? К нам! Они бы не пришли, удерживай мы реки. Именно наша неспособность удержать реки открыла Рагналлу дорогу в Британию. Так что на кону стоит не только Честер, стоит всё! Мерсия и в конечном счете Уэссекс.
Длинный ряд всадников остановился. К городу под двумя большими знаменами направился меньший отряд. В нем насчитывалось, пожалуй, с сотню всадников, вслед за которыми шли пешие воины.
На одном из знамен развевался красный топор Рагналла, тот же, что и на стяге его брата Сигтрюгра. Второй же, большое черное полотнище, был мне незнаком. Сплошной черный флаг, зловещий вид которому придавал изорванный край, развевающийся на морском ветру.
- Чье это знамя? - спросил я.
- Никогда его не видел, - ответил сын.
Финан, Меревал и Этельфлед поднялись на валы крепости. Никто из них не узнал знамя, и это странно, поскольку то не уступало размерами знамени Рагналла, показывая, что кто бы ни шел за истрепанным черным знаменем, он был ровней Рагналлу.
- Там женщина, - сообщил Финан, обладающий зрением сокола.
- Жена Рагналла? - спросила Этельфлед.
- Возможно. Говорят, у него их четыре, - сказал Меревал.
- Женщина в черном, - добавил Финан. Заслонив глаза рукой, он вглядывался в приближающегося врага.
- Она на небольшой лошади прямо перед знаменем.
- А может, священник? - неуверенно предположил Меревал.
Длинная цепь всадников принялась колотить мечами по щитам, издавая ритмичный и угрожающий стук, ворвавшийся в теплое сияние дня. Теперь я смог разглядеть женщину, закутанную в черные одежды и с капюшоном на голове. Она ехала на маленькой вороной лошади, что казалась ничтожной на фоне коней сопровождающих её всадников.
- С ним не может быть священника, - сказал Финан, - это определенно женщина.
- Или ребенок, - предположил я.
Всадник на маленькой лошади и сам был невелик.
Всадники остановились где-то в двухстах шагах. Далеко за пределами полета копья или топора. У фирда имелись лучники, но лишь с простыми охотничьими луками, неспособными пробить кольчугу.
Эти луки принуждали врага прятать незащищенное лицо за щитом и весьма пригождались на коротких дистанциях, но стрелять на двести ярдов - глупая затея, только врагов смешить. Два лучника все же выстрелили, и я велел опустить луки.
- Они пришли на переговоры, а не драться.
- Пока, - пробормотал Финан.
Я достаточно хорошо видел Рагналла. Он выделялся, как и всегда - длинные волосы развеваются на ветру, голая татуированная грудь. Он ткнул пятками жеребца, чтобы тот сделал пару шагов вперед, и привстал в стременах.
- Лорд Утред, - крикнул он, - я принес тебе подарки! Он обернулся к своему стягу, и его воины-пехотинцы проложили путь между лошадьми и направились к крепостным валам.
- О нет, - воскликнула Этельфлед, - нет!
- Сорок три, - горько молвил я.
Мне даже не требовалось считать.
- Заигрывая с дьяволом, - произнес Финан, - сгоришь дотла.
Сорок три воина с обнаженными мечами гнали к нам сорока трех пленников. Мечники выстроились неровной линией и остановились, а потом заставили пленников опуститься на колени. Пленникам, в основном мужчинам, хотя были среди них и женщины, связали руки за спиной. Они в отчаянии уставились на наши знамена, свисающие с вала. Я понятия не имел, что это за пленники, кроме того, что они, скорее всего, саксы и христиане. Это месть.
Рагналлу, видимо, рассказали о сорока трех головах, ожидающих в Эдс-Байриге, и это был его ответ. Мы ничего не могли поделать. У нас хватало людей оборонять стены Честера, но я и не думал усадить воинов в седла, чтобы сделать вылазку за ворота. Мы могли только слушать, как вопят жертвы, и наблюдать, как разят мечи, яркая кровь выплескивалась в теплое утро, а головы катились по чахлой траве. Рагналл издевательски ухмылялся обаятельной улыбкой, пока мечники вытирали клинки об одежду жертв.
И вот настало время последнего подарка, последнего пленника.
Он не держался на ногах. Его или её привезли перекинутым через спину лошади, и сначала я не мог разглядеть, мужчина это или женщина. Я мог только видеть, что это человек, одетый в белое, его сбросили с лошади на мокрую от крови траву. Никто из нас не заговорил. Тогда я разглядел, что это мужчина, и подумал, что он мертв, пока тот медленно не перевернулся, и я не увидел, что он в белой рясе священника. Но вот что странно: переднюю часть рясы покрывали ярко-красные полосы.
- Иисусе, - выдохнул Финан.
Потому что ряса не была раскрашена. Ее оросила кровь. Человек свернулся калачиком, будто пытаясь унять боль в паху, и тут всадница в черном пришпорила лошадь.
Она подъехала, не обращая внимания на угрозу со стороны наших копий, стрел или топоров, и остановилась в паре ярдов от рва, откинула капюшон и посмотрела на нас - старуха с морщинистым и суровым лицом, волосы редкие и седые, губы сжаты в тонкую гримасу ненависти.
- Что я сделала с ним, - сказала она, указывая на лежащего позади неё раненого, - то сделаю и с вами! Со всеми. Одним за другим! - она вдруг достала маленький кривой нож. - Я кастрирую ваших сыновей, ваши женщины станут шлюхами, а ваши дети - рабами, потому что вы прокляты. Все вы! - она выкрикнула последние два слова и взмахнула ножом для кастрации, указывая на всех нас, смотрящих со стен. - Вы все умрете! Вы прокляты и силами света, и силами тьмы, водой и огнем, самой судьбою!
Она говорила на нашем языке. На английском.
Она раскачивалась взад-вперед в седле, будто набираясь сил, а потом сделала глубокий вдох и указала ножом на меня.
- А ты, Утред Беббанбургский, Утред из Ниоткуда, умрешь последним и умрешь медленно, потому что предал богов. Ты проклят. Вы все прокляты!
Она хихикнула, звук показался безумным, а потом снова указала ножом на меня.
- Боги ненавидят тебя, Утред! Ты был их сыном, их любимцем, они обожали тебя, но ты решил посвятить свои таланты ложному богу, грязному христианскому богу, и теперь настоящие боги ненавидят тебя и проклинают! Я говорю с богами, они слушают меня, они отдадут тебя мне, и я убью тебя так медленно, что будешь умирать до самого Рагнарёка!
С тем она бросила в меня нож, и тот, недолетев, царапнул по стене и упал в ров. Она отвернулась, и остальные враги вместе с ней направились назад к лесу.
- Кто это? - едва слышно спросила Этельфлед.
- Её зовут Брида, - сказал я.
А оскопленный священник повернул ко мне искаженное от боли лицо и позвал на помощь.
- Отец!
То был мой сын.
Часть вторая
Стена из черепов
Глава седьмая
Брида
Брида – саксонка, воспитанная христианами; угловатый ребенок, моя первая женщина, страстная и пылкая девушка. Брида, как и я, поклонялась старым богам. Но я всегда признавал, что христианский бог обладает той же властью, что и остальные боги. Брида же убедила себя, что христианский бог – зло, которое следует искоренить, дабы вернуть миру прежнюю чистоту.
Она вышла замуж за моего близкого друга Рагнара и стала большей датчанкой, чем сами датчане. Пыталась подкупить меня, соблазнить и убедить сражаться за датчан против саксов, и ненавидела с тех пор, как я отказался. Теперь она осталась вдовой, но по-прежнему правила главной крепостью Рагнара – Дунхолмом, которая после Беббанбруга считалась самой грозной твердыней Нортумбрии. Брида примкнула к Рагналлу, и как я позже узнал, именно её поддержки оказалось достаточно, чтобы отправить беднягу Ингвера в изгнание. Брида привела датскую армию на юг, отдала своих людей под начало Рагналлу. Теперь у норманнов имелись необходимые силы, чтобы штурмовать Честер и позволить себе жертвы, кровью которых щедро оросятся римские стены.
Бойтесь женской ненависти.
Любовь оборачивается ненавистью. Я любил Бриду, но в ней кипел гнев, не чета моему. Гнев, который, как она убедила себя, исходил от гнева богов. Именно она дала имя Вздоху Змея, она произнесла над ним заклинание, поскольку еще ребенком верила, что с ней общаются боги. Когда-то она была темноволосой девушкой, худой как тростинка, с яростью, пылающей, как пламя того пожара, где сгорел Рагнар-старший, за которым мы вместе с Бридой наблюдали с верхушки дерева. Своего единственного ребенка Брида родила от меня, но мальчик родился мертвым, других детей у нее не было. Теперь её детищем стали сочиненные ею песни и проклятья. Отец Рагнара, слепой Равн, предрекал, что Брида вырастет скальдом и колдуньей. Так оно и вышло, только Брида стала злобной колдуньей. Теперь она поседела и иссохла, распевала песни о смертях христиан и торжестве Одина. Песни ненависти.
- Она мечтает пригвоздить твоего бога обратно к его дереву. - сказал я Этельфлед.
- Раз он уже воскрес, - набожно заявила Этельфлед, - воскреснет и вновь.
Я пропустил это мимо ушей.
- Она желает, чтобы Британия поклонялась старым богам.
- Отжившая себя мечта, - презрительно молвила Этельфлед.
- Если мечта - древняя, это еще не значит, что она не сбудется, - возразил я.
Исконной мечтой норманнов было править всей Британией. Вновь и вновь наступали их армии, вторгались в Мерсию и Уэссекс, крушили саксов в сражениях, но им так и не удалось подчинить себе весь остров. Их разбил отец Этельфлед, Альфред, он спас Уэссекс. С тех пор саксы давали отпор и гнали норманнов все дальше на север. Теперь новый предводитель, грозней всех предыдущих, грозил нам древней мечтой.
Для меня война сводилась к земле. Наверное, оттого, что дядя присвоил мои земли, присвоил себе дикую местность, простиравшуюся вокруг Беббанбурга. Чтобы вернуть эти земли, мне требовалось сперва одолеть окружающих Беббанбург датчан. Я жил только ради продуваемой ветрами крепости у моря, ради земель, которых меня лишили.
Король Альфред, его сына Эдуард и дочь Этельфлед воевали тоже ради земли, королевств саксов. Альфред спас Уэссекс, его дочь теперь гнала норманнов из Мерсии, а ее брат, Эдуард Уэссекский, вернул Восточную Англию. Однако брат и сестра были готовы отдать свою жизнь за еще одно дело – своего бога. Они сражались за христианского бога. По их понятиям вся земля принадлежала их богу, и возвращая эти земли, они исполняли его волю.
- Инглаланд станет царством Божьим, - когда-то сказал Альфред. – Если это королевство и родится, то лишь по воле его. Некоторое время он даже звал наши земли Христианией, но название не прижилось.
Бридой же двигала лишь одна сила – ненависть к христианскому богу. Для нее война сводилась к битве богов, противостоянию истины и лжи. Она бы с радостью позволила саксам истребить норманнов, согласись саксы отречься от своей религии и вернуться к старым богам Асгарда. И вот теперь она нашла героя, что мечом, копьем и топором сразится за её богов. А что же Рагналл? Сомневаюсь, что ему было дело до богов. Он желал землю, всю до последнего клочка. Желал, чтобы закаленные воины Бриды выступили из твердыни Дунхолма, присоединив свои клинки к его армии.
А мой сын?
Мой сын.
Я отрекся от него, отверг, лишил наследства. Но теперь мне вернул его враг, и сын больше не был мужчиной. Его оскопили. На его одежде застыла кровь.
- Он умирает, - печально промолвил епископ Леофстан и перекрестил бледное лицо Утреда.
Его назвали Утредом, как старшего сына нашей семьи. Но я лишил его имени, когда он стал священником. Я прозвал его Иудой, он же взял себе имя Освальд. Отец Освальд прославился своей честностью, благочестием и тем, что был моим сыном. Моим блудным сыном. Я встал рядом с ним на колени и назвал его прежним именем. - Утред? Утред!
Он не мог говорить. На лбу выступил пот, Утред дрожал. После одного отчаянного крика "Отец", он уже не мог говорить. Пытался, но вместо слов с губ срывался болезненный стон.
- Он умирает, - повторил епископ Леофстан. – У него предсмертная лихорадка, господин.
- Так спаси его, - закричал я.
- Спасти?
- Ты ведь этим занимаешься? Исцеляешь больных? Так вылечи его.
Епископ испуганно взглянул на меня.
- Моя жена… - начал он, но осекся.
- Что твоя жена?
- Исцеляет больных, господин, - сказал он, - Господь наделил её силой. Таково её призвание, господин.
- Тогда отнесем его к ней.
Один из моих фризов, Фолкбальд, человек непомерной силы, поднял Утреда как ребенка, и мы понесли его в город, следуя за священником, что семенил впереди. Он привел нас к одному из солидных римских домов на главной улице. За сводчатыми воротами находился дворик с колоннами, откуда с десяток дверей вели в большие комнаты. Дом составлял контраст с моим жилищем в Честере, и я уже было собрался нелестно высказаться про пристрастие епископа к роскоши, как вдруг заметил, что под сводами вокруг двора лежат больные на соломенных подстилках.
- В доме для всех мест не хватает, - пояснил епископ и проследил, как хромой привратник, взяв железяку, ударил по второй, свисающей в арке ворот. Раздался резкий звон, не хуже моего набата, и я увидел, как в тени дверных проемов поспешили женщины в рясах и капюшонах.
- Женщинам воспрещается мужское общество, - пояснил епископ, - если только они не больны, не при смерти или не ранены.
- Монахини? – спросил я.
- Послушницы, - ответил он, - близкие моему сердцу! Большинство - несчастные женщины, решившие посвятить себя служению Господу, но есть среди них и грешницы, – тут он перекрестился. – Падшие женщины, - замялся он, словно не решаясь произнести последующие слова, - женщины с улиц, господин! Грешницы из переулков! Но мы вернули этих дорогих созданий Господу.
- То есть шлюхи.
- Падшие женщины, господин.
- И ты живешь тут вместе с ними? – ехидно спросил я.
- Что ты, господин! – вопрос его скорее позабавил, нежели оскорбил. – Это же неподобающе! Святые угодники! Мы с женой живем в небольшом доме в проулке за кузницей. Хвала Господу, я не болен, не при смерти и не ранен.
Привратник наконец отложил железку, и только замер последний звон, как двор пересекла высокая мрачная женщина. У нее были широкие плечи, суровое лицо и руки-лопаты. Леофстан обладал высоким ростом, но эта женщина возвышалась над ним.
- Епископ? – резко спросила она. Она встала перед Леофстаном, скрестив руки на груди и не сводя с него взгляда.