На севере сверкнула молния, бросив резкие черные тени промеж деревьев, потом прогремел гром, и тут я увидел впереди первый бледный отсвет костра. Костры! Воины Рагналла расположились на полянах, и, если он и расставил дозорных, то те не видели нас, или мы проскользнули мимо, и мерцание костров, сражающихся с проливным дождем, стало ярче.
Я видел тени среди огней. Кто-то бодрствовал, по-видимому, следя за костром и не замечая, что мы несем смерть. Затем где-то далеко справа, где римская дорога уходила в лес, я услышал крики и понял, что бойня началась.
Кровавый рассвет. Рагналл думал, что мы укрываемся за стенами Честера, запуганные устроенной им резней в праздник Эостры, но вместо этого мы с ревом грома ворвались в ряды его людей, к чему они оказались не готовы. Я вырвался из-под деревьев на открытое пространство и увидел жалкие кривобокие шалаши из ветвей. Из одного выполз человек, взглянул вверх и получил удар Вздохом Змея в лицо.
Клинок скрежетнул по кости, удар отдался мне в руку. Еще один враг убегал, и я пронзил его в спину острием меча как копьём. А всадники вокруг тоже калечили и убивали.
- Не останавливаться, - проорал я, - не останавливаться! Это всего лишь отдельный лагерь на поляне, основной лагерь еще впереди. Зарево над темным лесом показывало горящие на вершине Эдс-Байрига костры, и я поскакал туда.
Снова в лес. Разгорался рассвет, приглушенный грозовыми тучами, но впереди я увидел широкую полоску земли, расчищенную от деревьев, окружающих склоны Эдс-Байрига, и именно там, среди пней, разбила лагерь основная часть войска Рагналла. Именно там мы их и убили.
С окровавленными мечами мы вырвались из леса и поскакали среди испуганных мужчин, разя их клинками. Женщины визжали, дети плакали. Мой сын вел людей справа от меня, рубя беглецов, спасающихся от наших мечей.
Тингриг врезался в кого-то, бросив его в костер, взметнувший тучу искр. Волосы беглеца вспыхнули, он закричал, а я снова замахнулся и зарубил другого воина, куда-то бегущего с выпученными глазами и кольчугой в руках, а впереди еще один вызывающе проревел, с копьем в руках ожидая моей атаки, а затем обернулся, заслышав топот копыт за спиной, и погиб под топором фриза, что раскроил ему череп. Только что проснувшиеся барахтались во рву и карабкались по земляному валу, когда с вершины старого форта прогудел рог.
Я пришпорил коня, направляясь к группе воинов, яростно рубанул одного Вздохом Змея, пока Годрик своим копьем располосовал живот другому. Тинтриг лязгнул зубами, укусив третьего за лицо, и рванулся вперед, и тут гром разорвал над нами небо. Мимо меня, улюлюкая, проскакал Берг, с его меча свисали чьи-то кишки, рубанул вниз мечом, развернул коня и рубанул снова.
Укушенный Тинтригом человек, пошатываясь, хромал прочь, прижимая руки к изуродованному лицу, кровь хлестала сквозь пальцы. Ярче всего в эту волчью зарю были не костры, а вражеская кровь, в которой отражались внезапные вспышки молний.
Я пришпорил коня ко входу в разрушенный форт и увидел, что поперек дороги выстроилась стена из щитов. Воины бежали, чтобы присоединиться к ней, протискиваясь в её ряды и добавляли свои щиты, удлиняя стену. Над ними висели стяги, но настолько намокшие от дождя, что даже сильный предрассветный ветер не мог их расправить.
Мой сын промчался мимо, направляясь к дороге.
- Оставь их! - крикнул я ему. Уже по меньшей мере сотня человек защищала вход в форт. Всадники не могли сломать эту стену. Я был уверен, что Рагналл там, как и Брида, под своими мокрыми знаменами, но их смерть еще может подождать. Мы пришли, чтобы убивать, а не сражаться со стеной из щитов.
Я сказал своим воинам, что каждый должен убить одного человека, и это уже почти вдвое сократит армию Рагналла. Мы ранили больше врагов, чем убили, но раненый доставляет куда больше хлопот, чем мертвый. Труп можно похоронить или сжечь, оплакать и бросить, а раненые требуют ухода.
Вид безглазого или человека с продырявленным животом, откуда струится кровь, или с раздробленными костями, белеющими на фоне плоти, вселит во врага страх. Израненная армия - медленная армия, наполненная страхом, и мы замедлили Рагналла еще сильнее, угнав его лошадей. Мы угнали также женщин и детей, подгоняя их тем, что убивали любого, кто пытался сопротивляться.
Люди Рагналла понимали, что их жены окажутся в наших руках, а детей направят на рынки рабов. Война немилосердна, но Рагналл пошел на Мерсию войной, ожидая, что земли, где правит женщина, можно легко захватить. Сейчас ему показали, насколько это легко.
Я заметил, что Цинлэфа окружили трое вооруженных копьями врагов, они попытались вспороть брюхо его лошади, а потом убить его самого. Цинлэф легко с ними расправился, показав свою ловкость в обращении как с конем, так и с мечом. Двух он ранил, а третьего убил.
- Впечатляет, - скупо признал Финан, глядя как юный сакс развернул коня и, ловко махнув клинком, вспорол врагу руку от локтя до плеча. Затем конем сбил наземь последнего врага и прикончил его, небрежно перегнувшись с седла. Цинлэф заметил, что мы за ним следим, и ухмыльнулся.
- Славно поохотились, господин!
- Труби в рог, - наказал я Годрику, который скалился оттого, что убивал и выжил.
Настало время уходить. Мы разнесли стан Рагналла, утопили волчью зарю в крови и нанесли врагу жестокую рану. Меж лагерных костров, затухающих под дождем, лежали тела.
Добрая половина армии Рагналла спаслась. Теперь эти воины стояли на вершине Эдс-Байрига, откуда могли лишь наблюдать, как наши неистовствующие всадники охотятся на последних уцелевших воинов нижних лагерей. Вглядевшись сквозь пелену ливня, я вроде бы рассмотрел Рагналла, стоящего рядом с крохотной, закутанной в плащ фигурой. То могла быть Брида.
- Мой брат там, - горько произнес Финан.
- Ты его видишь?
- Вижу и чую, - ирландец вогнал меч в ножны. - В другой раз. Я его убью.
Мы повернули назад. Мы пришли, убивали, а теперь уходили, гоня перед собой лошадей, женщин и детей через мокрый лес. Нас никто не преследовал. Люди Рагналла, в которых вселяла уверенность гордыня их предводителя, укрывались от бури. Мы же пришли с грозой и теперь возвращались с рассветом.
Недосчитались мы одиннадцати человек. Лишь одиннадцати. Двое на моих глазах, перескочив рвы, ринулись на стену из щитов на холме Эдс-Байрига, но остальные? Я так и не узнал дальнейшей судьбы тех девятерых, но это была малая цена за тот разгром, что мы учинили армии Рагналла.
Мы убили или ранили от трехсот до четырехсот человек, а прибыв в Честер, обнаружили, что захватили сто семнадцать лошадей, шестьдесят восемь женщин и девяносто четыре ребенка. Даже Цеолнот с Цеолбертом, питавшие ко мне острую неприязнь, стоя рукоплескали пленникам, которых провели сквозь ворота.
- Хвала Господу! - воскликнул отец Цеолнот.
- Воистину слава ему! - прошепелявил щербатым ртом его братец.
Одна из пленниц закричала на него, и священник, подступив ближе, стукнул её по голове.
- Тебе повезло, женщина, - прошипел он, - ты в руках Господа! Теперь ты станешь христианкой!
- Все малыши станут христианами! - провозгласил епископ Леофстан, алчно поглядывая на плачущих детей.
- Скорее рабами на рынках Франкии, - пробормотал Финан.
Я спрыгнул с седла, расстегнул перевязь и отдал Вздох Змея Годрику.
- Почисти его и смажь. - наказал я. - Потом разыщи отца Глэдвайна и приведи его ко мне.
- Тебе нужен священник? - недоверчиво покосился на меня Годрик.
- Мне нужен отец Глэдвайн. Приведи его.
С тем я отправился завтракать.
Отец Глэдвайн был одним из священников Этельфлед. Молодой человек с высоким бледным лбом и неизменно хмурый. Глэдвайн, воспитанник одной из школ короля Альфреда в Уэссексе, считался образованным и служил у Этельфлед писарем. Он писал её письма, размножал её законы, составлял хартии на земли, но его репутация превосходила эти заурядные обязанности. Он был поэтом, прославившимся за свои гимны. Гимны эти распевали как монахи в церкви, так и арфисты в залах. Мне пришлось выслушать несколько из них, в основном во дворце Этельфлед.
Я ждал, что они окажутся скучными, но отцу Глэдвайну нравилось передавать в своих песнях истории, и несмотря на неприязнь, мне они понравились. В одном из лучших его творений пелось о женщине-кузнеце, выковавшей гвозди, которыми распяли пригвожденного бога.
Там пелось о трех гвоздях и трех проклятиях. Первое из них привело к тому, что её ребенка съел волк. От второго муж утонул в галилейской выгребной яме. Третье же поразило женщину трясучей хворью, отчего её мозги превратились в кашу. Все это служило доказательством силы христианского бога.
То была хорошая история, поэтому я и призвал Глэдвайна. Когда монах вошел во двор, где Годрик окунал мою кольчугу в бочонок, то имел такой вид, словно у него самого мозги превратились в кашу. Вода в бочонке окрасилась в розовый.
- Это кровь, - пояснил я задергавшемуся Глэдвайну.
- Да, господин, - произнес он, запинаясь.
- Кровь язычника.
- Хвала Господу, - начал он, но вспомнил, что я тоже язычник, - что ты жив, господин, - поспешно и находчиво добавил он.
Я стянул с себя кожаную безрукавку, что носил под кольчугой. Она воняла. Во дворе толпились просители, как и обычно. Люди приходили в поисках справедливости, за милостью или просто чтобы напомнить о своем существовании. Теперь они ожидали, спрятавшись под крытым проходом на краю двора. По-прежнему шел дождь, хотя буря уже растеряла свою злобу. Среди просителей я увидел Гербрухта, здоровяка-фриза. Перед ним на коленях стоял пленник. Я не узнал его, но решил, что это один из людей Этельфлед, пойманный на воровстве. Гербрухт заметил мой взгляд и заговорил.
- Позже, - сказал я ему и снова повернулся к бледному священнику. - Ты сочинишь песню, Глэдвайн.
- Да, господин.
- Песнь об Эдс-Байриге.
- Конечно, господин.
- Это песня поведает о том, как Рагналл, Король Моря, Рагналл Жестокий, явился в Честер и был там побежден.
- Побежден, господин, - повторил Глэдвайн. Он моргнул, когда ему в глаз попала капля дождя.
- Ты расскажешь, скольких его воинов убили, скольких женщин захватили, скольких детей взяли в рабство.
- В рабство, господин, - кивнул он.
- И сколько мерсийских воинов пошли с мечом на врага и заставили его ползать в грязи.
- В грязи, господин.
- Это будет ликующая песнь, Глэдвайн!
- Конечно, господин, - ответил он нахмурившись, и встревоженно оглядел двор. - Но разве у тебя нет собственных поэтов, господин? Своих арфистов?
- А что мои поэты споют про Эдс-Байриг?
Он всплеснул покрытыми чернильными пятнами руками, гадая, какого ответа я жду:
- Конечно же, расскажут о твоей победе, господин.
- А я этого не желаю! - прервал его я. - Это будет песнь о победе леди Этельфлед, ясно тебе? Пусть меня там не будет! Расскажи о том, как леди Этельфлед повела воинов Мерсии, чтобы уничтожить язычников, скажи что её вел твой бог, вдохновлял её и подарил победу.
- Мой Бог? - потрясенно переспросил он.
- Мне нужна христианская поэма, придурок.
- Тебе нужна... - начал было придурок, но проглотил остаток вопроса. - Победа леди Этельфлед, да, господин.
- И принца Этельстана, - добавил я, - его тоже не забудь.
Этельстан был с моим сыном и хорошо себя проявил.
- Да, господин, и о принце Этельстане.
- Он убил множество врагов! Скажи об этом! Как Этельстан истреблял язычников. Это песнь про Этельфлед и Этельстана, мое имя упоминать не следует. Можешь сказать, что я остался в Честере из-за больного пальца на ноге.
- Из-за пальца на ноге, господин, - повторил Глэдвайн, нахмурившись. - Желаешь приписать эту победу воле Всевышнего?
- И Этельфлед, - настаивал я.
- И ведь сейчас пасхальная неделя, - пробормотал Глэдвайн себе под нос.
- Праздник Эостры, - поправил я.
- Я могу назвать победу пасхальной, господин! - радостно провозгласил он.
- Как пожелаешь, - огрызнулся я, - но я хочу, чтобы песню распевали в каждом доме. Хочу, чтобы ее пели в Уэссексе, услышали в Восточной Англии, рассказывали в Уэльсе и напевали во Франкии. Сочини хорошую песню, священник, пусть она будет кровавой и ликующей!
- Разумеется, господин!
- Песнь о поражении Рагналла, - заявил я, хотя, конечно, Рагналла не победили, пока еще нет. У него осталось больше половины армии, и эта половина, вероятно, больше всей нашей, но ему показали, что он уязвим. Он явился из-за моря и захватил почти всю Нортумбрию, быстро и смело, и пойдет молва об этих подвигах, пока люди не поверят, что Рагналл - прирожденный завоеватель, и потому настало время рассказать людям, что Рагналла можно побить, и что он будет побит. И лучше сказать, что к гибели его приведет Этельфлед, потому что многие не позволят распевать в своих домах песни об Утреде. Я язычник, а они христиане. Они услышат песню Глэдвайна, что припишет победу пригвожденному богу и рассеет страх перед Рагналлом. К тому же еще остались глупцы, что считают, будто женщина не может править, так пусть же глупцы услышат песнь о триумфе женщины.
Я дал Глэдвайну золота. Как большинство поэтов, он заявлял, что придумал большую часть своих песен, потому что не мог иначе.
- Меня никогда не просили слагать песни, господин, - сказал он мне как-то, - слова просто приходят сами. Приходят от самого Духа святого! Он мой вдохновитель! Может, это и правда, хотя я заметил, что святой дух вдохновляет гораздо сильнее, когда чует запах серебра или золота.
- Сочини хорошую песню, - велел я и отпустил его.
Когда Глэдвайн улизнул к воротам, просители хлынули вперед, их сдержали мои копейщики. Я кивнул Гербрухту:
- Ты следующий.
Тот толкнул ко мне пленника.
- Норвежец, господин, - сказал Гербрухт, - из рагналловского сброда.
- Тогда почему у него на месте обе руки? - спросил я. Вместе с женщинами и детьми мы захватили несколько мужчин, и я приказал отрубить им руку, в которой они держат меч, а потом отпустить. - Его следует отправить обратно в Эдс-Байриг, - сказал я, - с кровавой культяпкой вместо запястья.
Я взял у служанки кружку эля и залпом выпил. Оглянувшись, я заметил, что пленник плачет. Он был хорош собой, двадцати с небольшим лет, с покрытым шрамами сражений лицом и изображенными на щеках топорами. Я привык к плачу мальчишек, а этот выглядел закаленным в битвах, но рыдал. Это меня удивило. Большинство мужчин относятся к увечьям стойко или с вызовом, а этот рыдал как дитя.
- Погоди, - сказал я Гербрухту, который уже вытащил нож.
- Я и не собирался резать его прямо здесь, - возразил Гербрухт. - Только не здесь. Леди Эдит не понравится кровь по всему двору. Помнишь ту свинью, что мы прирезали на Йолль? Леди Эдит так расстроилась! - он пнул рыдающего пленника. - Этого мы захватили не в стычке на заре, господин, он только что прибыл.
- Только что прибыл?
- Проскакал через наши ворота, господин. За ним по пятам гнались какие-то ублюдки, но он прибыл первым.
- Тогда не калечь его и не убивай, - сказал я. - Пока не надо, - я поднял подбородок пленника носком сапога. - Назови свое имя.
- Видарр, господин, - ответил он, пытаясь сдержать рыдания.
- Норвежец? Датчанин?
- Норвежец, господин.
- Зачем ты здесь, Видарр?
Он глубоко вздохнул. Гербрухт явно решил, что пленник не ответит, и врезал ему по голове.
- Моя жена! - поспешно произнес Видарр.
- Твоя жена.
- Моя жена! - повторил он, и его лицо исказилось от горя. - Моя жена, господин.
Похоже, больше он не в состоянии был ничего произнести
- Оставь его, - велел я Гербрухту - тот уже собрался снова ударить пленника. - Расскажи о своей жене, - приказал я Видарру.
- Она твоя пленница, господин.
- Да?
Его голос был едва ли громче шепота.
- Она моя жена, господин.
- И ты ее любишь? - резко спросил я.
- Да, господин.
- Господь небесный, - усмехнулся Гербрухт. - Он ее любит! Наверное, она...
- Помолчи, - рявкнул я и посмотрел на Видарра. - Кому ты присягнул?
- Ярлу Рагналлу, господин.
- Так чего же ты ждешь от меня? Что я верну тебе жену и отпущу восвояси?
Он покачал головой.
- Нет, господин.
- Человеку, что нарушает клятвы, нельзя доверять.
- Я принес клятву и Аскатле, господин.
- Аскатле? Это твоя жена?
- Да, господин.
- И эта клятва значит больше, чем клятва ярлу Рагналлу?
Он знал ответ, но не хотел произносить его вслух, а вместо этого поднял голову и посмотрел на меня.
- Я люблю ее, господин, - взмолился он. Звучало жалко, и Видарр это знал, но на унижение его толкнула любовь. Женщины способны на такое. Они обладают властью. Мы можем лишь сказать, что клятвы господину движут нашей жизнью, эти клятвы связывают нас и главенствуют над всеми другими клятвами, но мало кто из мужчин не готов позабыть все клятвы этого мира ради женщины. Я тоже нарушал клятвы. Тут нечем гордиться, но почти всегда я нарушал клятвы из-за женщины.
- Назови хоть одну причину, чтобы я не прирезал тебя в канаве, - сказал я Видарру. Он промолчал. - Или отошлю тебя обратно к ярлу Рагналлу, - добавил я. Мы не смеем признать, что женщины обладают такой властью, потому я был с ним так суров.
Он просто покачал головой, не зная, что ответить. Гербрухт радостно покосился на него, но тут Видарр сделал последнюю отчаянную попытку:
- Я знаю, почему твой сын пришел к Рагналлу.
- Мой сын?
- Священник, господин, - он взглянул на меня с написанным на лице отчаянием. Я ничего не ответил, и он принял молчание за гнев. - Священник, которого оскопила колдунья, господин, - тихо прибавил он.
- Я знаю, что она с ним сделала, - сказал я.
Его лицо вытянулось.
- Пощади, господин, - он почти уже шептал, - и я буду тебе служить.
Он меня заинтересовал. Я поднял его лицо правой рукой.
- И почему мой сын отправился к Рагналлу? - спросил я.
- Он посланник мира, господин.
- Посланник? - удивился я. В этом было мало смысла. - От кого?
- Из Ирландии, господин! - заявил он таким тоном, словно я уже обо всем знаю. - От твоей дочери.
На мгновение я потерял дар речи от удивления. Просто вытаращился на него. На его лицо падали капли дождя, но он не замечал непогоду.
- От Стиорры? - наконец спросил я. - С какой стати ей отправлять посланника мира?
- Потому что они воюют, господин!
- Они?
- Рагналл со своим братом!
Я опять уставился на него. Видарр уже открыл рот, чтобы добавить что-то еще, но я заставил его замолчать, покачав головой. Так значит, Сигтрюгр - враг Рагнала? Зять - мой союзник?
Я крикнул Годрику:
- Принеси Вздох Змея! Живее!
Слуга протянул меч. Я заглянул Видарру в глаза, поднял клинок, заметив, как норвежец вздрогнул, и с силой опустил оружие, так что острие воткнулось в мягкую почву между камнями мощения. Я сжал руками рукоять.
- Поклянись мне в верности, - приказал я.
Он положил свои ладони поверх моих и поклялся быть моим человеком, сохранять мне верность, служить мне и умереть за меня.
- Найди ему меч, - велел я Гербрухту, - кольчугу, щит и жену.
А я отправился на поиски своего сына. Старшего.
Wyrd bið ful āræd.