Сколько уже там? Сейчас он пойдет поужинает, а потом в койку, И к своей, "собачьей" вахте выспится, придет в рубку свеженьким, сильным и спокойным. Никаких проблем! Пускай их решает капитан. Ведь и он, Русов Николай Владимирович, хочет стать капитаном, а посему не лезь в дела нынешнего капитана, надо и себя поберечь немножко. К черту риск.
Сразу после ужина завалиться в койку не пришлось. Русов и позабыл, что на сегодняшний вечер назначено судовое профсоюзное собрание по обсуждению хода социалистического соревнования между машинной и палубной командами.
Собрались в столовой. Как уже стало традицией, председателем избрали Степана Федоровича. И тот не возражал, заулыбался, а потом, нагнав в лицо строгость, уселся за председательский стол и, открыв собрание, первым же и выступил. Выполняя поручение штурманской группы и палубной команды, сообщил коротко, как проходит рейс, что делается по профилактической окраске танкера, сколько уже ошкрябано железа. В общем, у "палубы" было все в порядке.
- В порядке! - выкрикнул, выйдя к столу, второй механик Вася Долгов. Вытирая ветошью широкие ладони, он только что поднялся из машины. Долгов грозно взглянул на Степана Федоровича, а потом на своего начальника, стармеха Володина. И тот, как приметил Русов, чуть заметно кивнул, мол, давай, Вася, крой их. И Вася вскричал: - Все у них в порядке! На первенство претендуют, ха! А поглядите, как рулевые Валька Серегин да Шурка Мухин ведут танкер...
- Прошу быть корректным, - строго сказал Степан Федорович и постучал карандашом по графину. - Что значит Валька, Шурка?
- А вы мне глотку не затыкивайте! - Механик так и выразился: "не затыкивайте". И махнул на штурмана темной ладонью. - Своих-то вы всегда защитите. Я тут потолкался в рубке возле курсометра, записал кое-что в бумажку, потом мы с "дедом" подсчитали: от виляний вправо-влево за вахту Вальки танкер пробежал три лишних мили! А как вел танкер Шурка...
- Без грубостей прошу, пожалуйста, без грубости.
- Шурка Мухин! Пять лишних миль молотил танкер!
- Руля не слушался. Сильное волнение было! - выкрикнул с места Шурик Мухин. - Тебя бы, болтуна, на руль поставить.
- Дышите там свежачком, пейзажами морскими, птичками любуетесь! - не сдавался Долгов. - Мечтаете... спите у руля! Ха! Вас бы в машину, в гарь и вонь загнать, чтоб машина четыре часа за вахту громыхала, будто кувалдой по башке колотила!.. В общем так. У нас, между прочим, в машине все в полном ажуре. Экономия топлива - три тонны. Смазочного масла - центнер. Машина уже почти вся покрашена. Чистота идеальная, комиссия вчера проверяла. Считаю, что на этом отрезке пути машинная команда впереди "палубы".
- Можно мне? - вскинул руку Серегин и направился к председательскому столу. Механики обеспокоенно зашевелились, а Шурик Мухин поприветствовал Серегина, сжав, как ротфронтовец, кулак возле уха. - Вот они тут на первенство претендуют! - начал свою речь Серегин, еще не дойдя до стола. - Я бы на это ответил: ха-ха-ха! К примеру: сколько часов простоял танкер, когда механики на траверсе мыса Капа-Блан форсунки меняли?! Три часа дьяволу под хвост, а где и когда мы будем наверстывать эти часы? А если бы форсунки сломались во время урагана?! А сливы солярки за борт, загрязнение океана?
- А выбросы боцманом мусора в воду? - выкрикнул Алексанов. - Ха-ха!
- Боцман наш, палубный человек, - строго сказал Серегин. - И мы уже проработали его в своем коллективе...
Механики затопали, а к столу вышел кок. Потупив глаза, он выждал, когда стихнут голоса. Матросы улыбались, знали, что кок, относящийся к "палубе", конечно же, будет хвалить свою работу и ругать механиков, которые то хлеб не "доедають", не экономят, то еще какой-нибудь "продукт" впустую переводят, а кок сказал:
- Конечно, странно это услышать, но надо быть справедливым... - В столовой совсем стало тихо. Еще больше поникнув головой, кок продолжил: - Плохо вели в этом рейсе танкер штурмана. Эк, поворачивають! Тарелки: трам-бам о палубу! Двадцать штук как не было!..
Матросы затопали, застучали кулаками в столы, Мухин засвистел и выкрикнул: "Коллаборационист!" Кок съежился, вернулся на свое место. Русов поднял руку. Пора было кончать. Соревнование между "машиной" и "палубой" всегда выливалось в соперничество, некое противостояние с ожесточенными спорами, но были эти споры беззлобными: делали-то все одно, нужное для всей команды дело, а потому к концу собрания успокаивались и принимали решение: "повысить", "усилить", "обратить внимание" и как конечный итог споров: "выполнить в указанные сроки". И в кино! Опять что-то про любовь...
Перед тем как отправиться в каюту, Русов обошел танкер. Это входило в его каждодневную обязанность. Надо было взглянуть, чисто ли в салонах, коридорах, каютах. Не кидают ли моряки спички в курительном салоне мимо пепельниц. Ведь танкер. Повышенная опасность. За то и платят морякам танкерного флота прибавку в десять процентов к зарплате, известных на флоте под названием "гробовые". За страх, так сказать.
Чисто было в салонах и коридорах. Бункеровки, сложности и опасности океанского плавания - все это было и будет, а танкер жил своей обычной жизнью. Свободный от вахты механик Ваня Харитонов колотил в своей каюте молотком по куску меди, чеканкой увлекся. А в соседней каюте "кочегары" резались с "палубой" в "козла". Лупили костяшками по столу. Заочник рыбвтуза Сеня Белов готовил очередную курсовую работу, а Серегин был у боцмана в гостях. Что-то звякнуло, когда Русов открыл дверь в каюту, и боцман с Серегиным взглянули на вошедшего старпома, как мальчишки-третьеклассники, застигнутые учителем во время курения в туалете. Русов заглянул в рундук и обнаружил там уполовиненную бутылку красного вина "Фундадор". Скребанув лысину, боцман промямлил:
- На теплоходе, Коля, брошенном ящик винишка обнаружился. Чего добру пропадать, а? Вот, прежде чем сдать... гм, эксперимент порешили сделать. Опробовать, так сказать. Не травленое ли?
- Вино сдайте второму помощнику, - распорядился Русов.
Из столовой доносилась музыка и страстный шепот: "Люблю... Так тебя люблю..." Русов открыл дверь. Во весь экран шевелились красные, влажные губы, наплывали на сидящих в столовке моряков. Заглянул к коку. Надев очки, повар листал "Словарь иностранных слов", выяснял, наверное, что такое "коллаборационист". Завидя старпома, кок засуетился, шумно вздохнул и, понизив голос, торопливо проговорил:
- Печь мне электрическую механики починяли. Васька Долгов и говорит: "Капут твоей печурке, кок. На дрова переходи!" Меня чуть инфаркт не хватил. А он дудить: "Черт с тобой, напрягусь. Извилинами шевельну. Придумаю что-нибудь, кок, починю печку, а ты на собрании поддержи нас". Уж, прости Николай Владимирович!
- Прощаю. А ты тарелки к столу привязывай. Чтоб во время резких поворотов на палубу не сыпались.
Ну вот, кажется, и все. Можно отправиться и к себе. В коридоре, возле умывальников, Русов столкнулся с Шуриком Мухиным, и тот остановился, взглянул на старпома как-то странно, будто хотел что-то сообщить важное, но промолчал, отвел глаза, прошел мимо.
И вот наконец-то! Русов вернулся в свою каюту, включил приемник, поймал какую-то мелодийку и лег в койку. Теперь до того, как сон закроет глаза, можно спокойно полежать, поразмыслить. Дотянувшись до брюк, он вынул из кармана тяжелый ключ и принялся рассматривать его. Ну, ключик. Фигурная, замысловатая бородка. Старинный, как и замок, видимо. Зачем он, Русов, замкнул дверь спальни? М-да. Лежит там. Глядит в подволок. Танцорка из варьете ночного, приморского ресторанчика? Певичка? А может, просто юная жительница рыбацкой деревушки? Утром она выходила из хижины и бежала на пляж. Гибкая, стройная, грива волос. Сбросив платье, бросалась в волны и ныряла, разыскивая раковины. Сколько бурной жизни, страсти!.. Иногда она уходила в порт, стояла на пирсе и разглядывала серые силуэты теплоходов. Мечтала, что какой-то моряк влюбится в нее, заберет с собой и увезет далеко-далеко...
Русов нахмурился: лицо мертвой женщины стояло перед глазами, будто из тумана выплывало. Он мотнул головой и вновь принялся разглядывать ключ, сложную вязь из нескольких латинских букв, венчающих его. "РА". Что обозначают они? По-видимому, заглавные буквы из названия теплохода. Стоп-стоп! Что же это он?
Русов быстро поднялся из койки и направился к рундуку, нащупал в кармане куртки пачку бумаг, захваченных в капитанской каюте. Вот же, тут и разгадка может быть!.. Так, что тут? Несколько фотографий. Белый двухэтажный под черепицей дом. Группка людей перед входом. Э, капитан теплохода! В белой рубахе и шортах. И женщину, стоящую рядом с ним, узнал Русов. Это именно ее фотография висела над письменным столом. Пальмы, высокие цветущие кустарники. Внизу фотографии было написано: "Ранчо Юнатас". На Другом снимке опять жена капитана. В тропическом шлеме, с мартышкой на руках. А на третьей... Русов присвистнул и поднес фотографию к лампе. На третьей фотографии, слегка помятой и несколько пожелтевшей, был изображен немецкий офицер на фоне каких-то развалин. Из-под низко надвинутого на лоб шлема глядело молодое смеющееся лицо. И хоть не было у этого германского офицера усов и бороды, нетрудно было угадать, что это не кто иной, как капитан теплохода в молодые годы. Русов торопливо перевернул фотографию и с некоторым трудом прочитал поблекшую надпись: "8.9.1941. Шлиссельбург".
Восьмое сентября?! Русов еще внимательнее принялся разглядывать фотографию пехотного лейтенанта германской армии на фоне развалин Шлиссельбургской крепости. Ведь снимок был сделан в день полного окружения Ленинграда фашистскими войсками! Памятный день! В тот день... однако, что тут еще за бумаги? Так. Счета на топливо, краску, на приобретение сизалевых швартовых канатов. А, визитка! "Капитан Рудольф Шмеллинг, порт Людериц, ранчо Юнатас, телефон 634724". Итак, Руди? Письмо. Гм, кажется недописанное. Русов хорошо знал английский и весьма прилично немецкий и испанский: служба обязывает. Не случалось такого рейса, чтобы не приходилось бывать в иностранных портах, приобретать продукты, топливо, а, значит, вести переговоры с представителями английских, испанских и немецких фирм. Что же писал Руди Шмеллинг? И кому? "Мадагаскар, порт Форт-Дофен..." Жаль, даты нет. Видимо, этот Руди ставил даты в своих письмах в конце, а не в начале письма: "Майн лиебе Кюхельхен!" Тьфу, только немцы способны на такое: "Моя любимая курочка". Ну-ну, что же тебе пишет твой петушок? "Вот-вот и мы отправимся в наше рискованное плавание. Я тебе отослал большое письмо, решил написать еще одно. Но ты не очень волнуйся, моя птичка; что жизнь моряка? Это всегда риск, и ты знала это, знала, с кем связывала свою судьбу. Итак, моя дорогая женушка. Наша старушка "Принцесса Атлантики" отправляется, по-видимому, в свое последнее плавание. И если все сложится так, как задумано, то..."
Письмо прерывалось на этом "то". Русов повертел листок в руках, увы, больше тут ничего не было, и кинул его на ковер.
Так вот, оказывается, кто командовал "Принцессой"!
Русов закурил, сон как рукой сняло. Несколько лет назад "Пассат" заходил в порт Юго-Западной Африки - в Людериц. Шипшандлерская контора, у которой они закупали топливо, находилась на Принц-Альбрехт-штрассе. Выдалось немного свободного времени, погуляли по городу, заглянули в музей, прославляющий сподвижника Бисмарка, Франца Людерица, принесшего "свет культуры" в этот пустынный угол африканской земли. "Свет культуры" африканцам несли германцы, а там, где были они, там орудия крейсеров, убийства, кровь. Так и создавалась в юго-западном углу Африки бывшая кайзеровская колония - на крови, слезах, жесточайшем подавлении борьбы африканцев за свободу. "Свет культуры"!.. Недра, начиненные алмазами, вот что влекло в Африку Франца Людерица! В эти-то края, как и в Южную Америку, бежали после минувшей войны фашисты, среди которых, по-видимому, был и Рудольф Шмеллинг.
"Хватит с меня. Устал. Заснуть бы побыстрее", - думал Русов, но нет, не шел сон. Стоило закрыть глаза, как перед взором возникал высокий борт "Принцессы", капитанская каюта, женщина с маленькой ранкой под левой грудью... Восьмое сентября сорок первого года! Коле Русову было тогда двенадцать, а Руди Шмеллингу, наверно, чуть больше двадцати. В тот теплый осенний день, когда лейтенант Руди Шмеллинг, командовавший, наверно, взводом, ворвался в Шлиссельбург, тот день стал самым первым днем невероятно долгой и страшной блокады Ленинграда. Да, памятный день. Первая ожесточенная бомбежка... В тот день Колька Русов в последний раз в своей жизни катался на "американских горах" в Госнардоме.
О, эти "американки". Кто из ленинградских мальчишек не мечтал прокатиться на них? Коле Русову они казались самым великим чудом света! Серые угловатые контуры гор возвышались над домами, зоопарком и, как казалось Коле, даже выше золотого шпиля Петропавловской крепости. Ах, эти длинные, верткие вагонетки, с бешеной скоростью несущиеся по "американским горам", кажется, у самого неба, над всем городом. Ну да, сверху открывался обширнейший вид Невы, Биржи, Петропавловской крепости и родной Русову Петроградской стороны.
Начало сентября. Враг уже был где-то под Лугой, дня не проходило, чтобы не объявляли два-три раза воздушную тревогу, но все же война была еще где-то там, за городом, вне города, еще осколки от зенитных снарядов не очень-то легко было выменять даже на марки Берега Слоновой Кости, а за стабилизатор от вражеской зажигалки, привезенный знакомым мальчиком откуда-то с окраины города, Коля отдал великолепный, с ножничками и пилкой складной нож.
Так вот, война была уже где-то рядом, но еще не тут, а там. Очереди в магазинах были совсем небольшими, еще торговали мороженым с именами Аня, Таня, Коля на круглых вафлях, еще не все окна были заклеены крест-накрест бумажными полосками, и Колька еще ни разу не побывал в бомбоубежище. В подвале соседнего дома его лишь строили, а до убежища, что на углу Геслеровского и Разночинной, бежать было далеко, да и что бежать, если еще ни один вражеский самолет не смог долететь до центра города? И "американки" еще работали, правда с перебоями. И зоопарк. В тот день они отправились с мамой в Госнардом, во-первых, чтобы посмотреть на вражеский бомбардировщик, сбитый где-то под Ленинградом, а затем, чтобы покататься на "американках". Бомбардировщик был так изрешечен пулями и осколками, что, взглянув на это поверженное на землю серое чудовище, Коля понял: нечего фашистам и соваться к Ленинграду! Да-да, скоро назад побегут, в свою паршивую Германию! Даже досадно немного. Вот ведь: на крыше их дома стоит зенитный пулемет, и зенитчики обещали дать гильзы от стреляных патронов, а сами еще ни разу не стреляли.
Ах, эти "американки". Что там распластанный на асфальте "Юнкерс-88"?.. "Садитесь, граждане, пристегивайтесь! И вы, девушка, и вы... Что? Нет-нет, не имею права!" - Последние слова вагонеточник адресовал худощавому, в очках-колесах мужчине, который что-то шептал ему в ухо и совал в руку смятую рублевку. Колька тотчас догадался, в чем тут дело. Как-то и папа вот так же переговаривался с вагонеточником: дашь ему рубль, и ух как он промчит свою вагонетку! Притормаживать будет меньше... А, договорились! "Ну, держись, публика! - ухарски сказал вагонеточник. - Поехали!" "Уу-ууу!" - загудели колеса, и вагонетка, стремительно набирая скорость, покатила по блестящим рельсам. Если бы Коля уже не решил, что обязательно-обязательно будет моряком, он стал бы вагонеточником. Вот это скорость! Тугой ветер. Резкий поворот. Взлет на одну из гор. Высотища! Синяя лента Невы, дворцы на той ее стороне... "У-у-ууу!" - со все нарастающим воем вагонетка ринулась вниз, и тело стало легким как пушинка. "А-аа-аа!" - восторженно вскричали пассажирки и пассажиры. Что-то вопил, прижав ладони ко рту, очкарик. И Колька заорал, а мама смеялась и, балуясь, взвизгивала как девчонка. Бросок в черный зев тоннеля. Бешеный взлет на очередную вершину. Какое же это чудо - "американские горы"! И так повезло, что очкарик дал вагонеточнику рублевку...
И вдруг! Вдруг что-то произошло. В грохот колес и вой ветра, в крики пассажиров ворвались какие-то новые звуки: взвыл, взревел город. Воздушная тревога?! И тут же тяжкие, трескучие взрывы донеслись. Вагонеточник привстал, тревожно завертел головой. И все притихли, сжались на своих сиденьях... Черный зев тоннеля с тугим гулом поглотил вагонетку. Потом солнце ударило в глаза, вагонетка взметнулась на вершину горы, и все пассажиры закричали вновь, но не восторженно, нет, закричали от естественного, а не искусственного страха. "Немцы над городом! - вскрикнула мама и прижала к себе Колю. - Они прорвались!" Все небо было в белых тучках разрывов, и среди этих вспухающих там и сям облачков плыли серебряные крестики. И бурые столбы дыма над крышами, улицами... Визг тормозов у платформы. Бегущие люди. Кто-то на костылях. Девочка в белой панамке, потерявшая сандалию. Резкие свистки милиционера. Топот ног. Мороженщица со своей коляской. Оглушительный грохот недалекого взрыва. Стекла, со звоном и водопадным шумом вылетающие из огромных стен "Стеклянного театра". "В бомбоубежище-е! - кричал высокий краснолицый милиционер. - К рынку!" Мимо промчался очкарик, толкнул маму, жарко выдохнул: "Извините. Бегите за мной. Под деревья", И мама побежала следом за ним, крикнула: "И мы с вами, Подождите!.." Кольке отчего-то стало смешно: зачем под деревья, ведь не дождь?
Не столько испугавшись, нет, страха пока не было, было лишь острое любопытство, интерес к происходящему, Коля бежал, оглядывался, досадовал: "Эта воздушная тревога... Хоть бы чуть позже. Такое катание испортила..." Жара. Могучие липы. Очкарик под одной из них. Черные очки-колеса на резинке. Вскинув руки к груди, мама прижалась спиной к стволу дерева, и Колька встал рядом. Затихали вдали милицейские свистки. Все реже мелькали фигуры людей. И волной накатывалась пальба зенитных орудий.
И вдруг все эти звуки покрыл и заглушил новый, невероятно громкий, рвущий барабанные перепонки звук. Будто жаркий, ураганной силы ветер пронесся над деревьями, песчаными дорожками и газонами. Колька упал на землю. Его волокло, тащило куда-то, ударяло о такую твердую землю, а сверху сыпались сучья, комки земли и листья. "Коля, Коля!" - донесся мамин голос. Она упала рядом, схватила его, прижала, потянула к себе, а земля под ними вздрагивала и мелко, как в ознобе, тряслась.
Стихло все. Колька вырвался из маминых рук, сел. В ушах звенело, он плохо, будто уши были заткнуты ватой, слышал. Поднявшись на колени, мама ощупывала его, отряхивала от земли, что-то спрашивала, а Колька кивал: "Жив! Жив, все в порядке". И мама кивала: "Жив, жив. Все в порядке", а потом вдруг заплакала. Слезы текли по ее лицу и промывали две светлые дорожки, а окружающий мир вновь начал наполняться звуками. Стрельба зениток. Далекие и близкие взрывы. Сухой шорох ветра в оголенных кронах деревьев, скрип сломанного ствола. Коля глядел в мамино лицо и видел, как глаза ее расширились, и не столько услышал, как догадался, о чем она шепчет: "Коленька, что это такое?!" Он оглянулся и вначале не понял, что же это там такое лежит под кустом, шар какой-то. Поднялся, схватился за дерево, наклонился и отпрянул: голова в очках-колесах на резинке...