* * *
Я совсем очнулся, только когда меня сбросили с телеги на землю…
Сев на траве, замотал головой, изгоняя "огненных павлинов" из глаз. Еще качалась перед взором сельская дорога, три березы, растущие из одного корня…
Вокруг стояли сплошь молодые мужики – в армяках, в зипунах. С топорами, ружьями и пистолетами.
– Француз? Разведчик?.. – спросил злобно один партизан.
Я с трудом разлепил губы.
– Что, язык проглотил? – гаркнул на меня другой.
– Пока везли его, вроде по-русски лопотал, – вспомнил третий.
– Ну, разведчик, точно!
– Переслать его Сеславину?
– Да с кем? И так народу оружного мало.
После такой перемолвки один мужик взвел пистольный курок и направил ствол мне в лоб. Я невольно зажмурился, хотя почему-то особого страха не чувствовал.
Когда же снова приоткрыл глаза – пистолет был опущен; мужик, желавший меня пристрелить, уже стоял поодаль, а напротив меня переминались ноги чьей-то лошади.
– Что делал на усадьбе? – раздался сверху явно командирский голос.
– Он, яблоки, гад, воровал у деда Мити! – ответил за меня один пеший мужик, и партизаны дружно заржали.
– Не воровал я, – выдавилось из меня наконец.
– Ну да, он сам тебя потчевал! – ухохатывался тот же селянин.
– Ну, так што? Может, проще – в расход мусью? – спросил другой у всадника. Я не ошибся, тот, действительно, оказался партизанским командиром.
Повисла тяжелая пауза…
Я услышал осеннюю тишину, которую так любил в детстве – без пчел, без комарья, лишь с каким-то усталым остатком от птичьего гомона…
– Али креста на ём нет?.. – прошелестел кто-то сочувственно в рядах партизан. И ему прилетел тихий ответ:
– Денис Василич говорил, мол, поступайте с пленными по-христиански…
– По-христиански? – вдруг с каверзой, громко переспросил командир.
Я наконец поднял голову и взглянул на грозного всадника.
Синеглазый и широкоскулый, с русыми, чуть вьющимися волосами, он тоже пристально смотрел на меня. Я не отвел взгляда, хоть в его глазах светилась весьма многообещающая ненависть…
Наконец он отвернулся, чтоб нагнуться из седла к телеге, взял оттуда лопату, облепленную до черенка серой землей, и швырнул ее мне под ноги.
– Копай себе могилу! Прямо здесь.
Тот партизан, что целил в меня раньше, снова вскинул свой пистоль. Другой поднял гренадерское ружье на уровень моей груди:
– Ну!..
– Палки гну! – невольно окрысился я, взял лопату и начал копать.
– Не здесь! – сказал командир. Он отъехал несколько шагов и ткнул пальцем подле другой березы, помоложе: – Тут рой. Корней меньше.
Видимо, они умели ценить время… Командир даже спрыгнул с коня и каблуком сапога очертил, где копать.
Я снова принялся за дело. Как только я срезал верхний слой дерна, копать стало легче. Тупая лопата уходила в песчаную почву как в масло. Я даже пришел в трудовое неистовство и все быстрее и яростнее бросал землю вбок, норовя засыпать сапоги крестьянину с пистолем. Но тот будто не замечал моих нападок…
Все вокруг молча ждали. Усердно копая, я чувствовал пристальный взгляд командира…
Вдруг моя лопата тукнула о что-то твердое… Поддев это твердое снизу, я одним махом выбросил вверх жестяную коробку. В полете коробка раскрылась, и… из нее вылетели две блестящие и невероятно расчудесные фигурки.
– Невтоны! – так и вырвалось у меня.
Я похватал своих милых невтонов и… в изумлении глянул на командира лесных партизан.
Он уже снова сидел на коне, прибирая поводья, и смотрел на меня – синеглазый, широкоскулый, с вьющимися волосами… Да это же Андрейка!
Тут издали послышался дребезг другого партизанского "экипажа", крики и брань…
Из-за кустов боярышника выворачивала упряжка деда Мити. Сам он, привстав на передке, стегал кнутом сивую кобылку и, как несущийся на неприятеля петух крылами, трепыхал вожжами. Сзади деда колотила по спине кулаками Агаша. А позади бабки, вцепившись в агашину кацавейку, пристроилась Анюта – нарядная, как на королевском балу.
– Вот они, старый! – завопила, завидев нас, бабка Агаша. – Я ж говорила тебе, на Усановку они повернули!..
– Андрюшка! – вмиг перекрыл ее Митя ярым звенящим фальцетом. – Что ж ты творишь, окаянный?!.. Ведь это же Ванюша Беклемишев!..
Андрей спокойно повернул голову в сторону их заполошных криков…
(Здесь страница из дневника Жана Бекле утеряна.)
…набухивался самогон из огромной бутыли.
Одна кружка – Андрею. Другая – мне. Мы молча сидели за тесовым столом напротив друг друга. Между нами стояли "невтоны".
– Ну давай, за встречу, – сумрачно сказал Андрей и, закидывая голову, влил кружку в себя одним махом.
– За встречу, – сказал и я. И заглотал этот партизанский "огонь" тоже на одном дыхании, хотя и с нечеловеческим усилием…
Из дневника Таисии Трубецкой
(опубликовано в "Отечественных записках" за 1813 год)
…Я попыталась пройти в дверь. Но партизан с ружьем дальше сеней меня не пропустил…
– Барышня, не положено… – говорил он с великим почтением, но стоял твердо как истукан на своем бессмысленном посту.
Баба Агаша оттянула меня сзади за рукав. Мы вышли на крылечко.
– Идем-идем, Таисия Сергевна, ясно солнышко. Без нас разберутся, – приговаривала Агаша. – Пойдем-ка, со мной посиди, а я им покамест картошки нажарю…
И я следом за бабушкой так и сошла с крыльца. Я всего-то раза три была на этой глухой охотничьей заимке. Ее поставил еще прадед – страстный охотник и большой вельможа из елизаветинских времен, а дед мой уже почитал убиение зверья и дичи по лесам пещерной дикостью и, оставив на заимке одного лесничего – на страх самовольных порубок, сам не казал в лес носа, а более уважал скачки, покер, Жан-Жака Руссо и цыган…
Из дневника Жана Бекле
Всего я наверняка не вспомню. Но ясно помню все до той поры, когда на сковороде оставалась еще нажаренная Агашей картошка.
Мы с Андреем изрядно уже нагрузились. Наверное, партизаны, что сидели рядом с нами – тоже.
– Ну а чо, чо твой Банапар тут хочет… сделать?!.. – говорил мне с пьяным вызовом Андрей.
– Освободить Россию!.. – не пасовал и я. – Страну рабов сделать страной этих… свободных.
Тут Андрей вдруг обиделся:
– Это ты счас чо сказал?.. Я раб?!
Смутившись, я начал оправдываться:
– Ну как?.. Нет, конечно. Ну, отец же у тебя – на заимке – крепостной…
Андрей ударил тяжелым кулаком по столу. Подпрыгнули картошка, кружки и "невтоны".
– Да я, если хочешь знать, – навалился на стол грудью и приблизил лицо Андрей, – за пятьсот верст уходил в извоз с батькиными лошадями! Приезжаю, барину червонец откатил оброка и – свободен! Так барин – на словах только что барин. Сам уж два на раз занимал! Продуется в Москве в картишки и бежит занимать… Мы с батей уже давно могём выкупить у него вольную! – Андрейка вкусно захрустел малосольным огурцом.
– Так что ж не выкупите?..
– А чо деньги тратить на ерунду? Надо дело сызнова поднять…
Сбоку влез Степан – тот, что приложил меня по голове в саду.
– Андрейка, ты за всех не говори. Это ты с конями на оброке. А мы на барщине так и сидим.
– Так пить меньше надо, – немедля вскипел Андрей. – Договаривайтесь, будете и вы на оброке. В чем трудности? – он сделал оловянные глаза, как единственный здесь здравомыслящий, потому и начальник.
Тут с другой стороны влез еще один пьяный мужик – по-моему, Фрол.
– Так он всех и отпустил! – с гневным сарказмом, совсем как давеча на меня поднимал пистолет, сказал Фрол. – А кто его поле пахать будет?
Ему сразу подвинули на закусь картошки, но Фрол отпихул от себя сковороду, и самостийно захрустел каким-то грязным яблоком.
– Вот, вот, вот! – уже кричал я, обретя в полемике опору. – Я и говорю! А Наполеон всех отпускает!..
Но Фрол неожиданно озлился пуще прежнего.
– А кто он мне такой, чтоб отпускать?! – даже вскочил, горячась. – Ну кто он мне?!..
– Не, погодь, погодь, – приподнял огромную худую руку Степан так философически, что и Фрол с интересом уселся. – Мы читали его бумажки. Там сказано, конечно, мол, волю всем!.. А землю как? Отдадут нам, али она так и будет помещичья?.. Без земли выкинут, что ль, на волю с голым задом?
Признаться, в такие юридические тонкости я не вникал и только поскреб затылок, как неуспевающий школьник.
– Вот оно и видно, что человек в нашем житье ничего-то не понимает! – победительно гудел Степан. – А как он, ни пса не понимая, может нам добро сделать?
В тот момент я страшно любил всех этих подвыпивших святых партизан – не только Андрейку, но и Степана, и Фрола – едва не отправивших меня на тот свет на полянке. И серьезно захотел найти для них какой-то выход.
– Ну, тогда всем миром надо объяснить императору, составить чаяния… Я даже передать Бонапарту все это могу!
Андрей засмеялся. А Фрол по-прежнему серьезно заорал:
– А кто он мне?!.. Если б ты сказал, Кутузову али Ляксандру Палычу, ну тогда еще да. А Банапар мне кто?..
* * *
Не помню уж как, но из всех тех эпохальных размышлений вызрела банальная трактирная драка.
Сперва Андрей отбросил от меня клешни правоведа Степана.
– Не замай его, это мой друг… детства!..
– А кто его расстрелять-то хотел? – заржал стоик Фрол.
– Если чо, я его и сам расстреляю! – четко заверил Андрейка. – А не ты, понял? Отвали!
Оттолкнув Фрола, он уселся со мной рядом, обнял и привалил к своему плечу мою отяжелевшую голову.
– Ванька, Француз! Не бойся, я тебя… им не дам! Я сам тебя расстреляю. Помнишь нашу клятву?
– Помню!.. – Я уже вовсю разнюнился. – "Если раздружимся, пусть нас невтоны покарают!.."
– Я – за них! Ведь может собственных невтонов российская земля рождать!.. – Андрей саданул себя в грудь. – Ты не понимаешь, ты ведь не со мной раздружился, паскудник, ты – со всей Россией…
Он сжал меня до хруста.
– Не ругайся… А ну, сам не ругайся! – загомонил тогда Степан и стал выдирать меня из Андреевых тисков.
– Да! – крикнул Степе в поддержку и Фрол. – Не ругай его! По-моему, он вообще русский. Это ты у нас мордвин.
– Спасибо, – от души поблагодарил Андрейка.
– Мальчишки, не надо… – помню, откуда-то раздавался все время тихий и примирительный голос деда Мити. Стало быть, он все это время сидел с нами. Вот только пил или нет, не вспомню. Скорее всего, опрокинул кружечку-другую, но, конечно, не на ровнях с нами.
Но Андрей уже сцепился с Фролом.
– Чо?! Ты это мне говоришь, своему командиру?
– Да, вашсиятельство!.. – осклабился в ответ тот.
– Чо-о? Бунт на корабле? – приподнялся Андрей. – Ты! Пугачевец хренов! Смир-рно!
На что Фрол продемонстрировал ему смачную дулю.
– А вот хрен тебе!
Андрей ловко перехватил руку с дулей и вывернул так, что всадил Фрола щекой в сковородку. А выпустив, с другой руки заехал ему в челюсть.
Степан кинулся Фролу на выручку. Я ввязался разнимать, получил удары – по уху и в челюсть – с обеих сторон, сам обозлился и пошел махать направо и налево… Вокруг стояли лязг и треск – опрокидывались и разбивались бутыли и плошки, расщеплялись ружья, покатился с колокольным звоном самовар…
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
…Сорвала один, другой, подосиновик за белым, так и углубилась в лес… Просто напал охотничий азарт! Прадедов! Если на прогулках за усадьбу даже служки надо мной посмеивались – шли сами с полными корзинками, я же, хоть убей, не видела ни одного гриба, то теперь… Тут теперь для меня было раздолье: не успеешь один сорвать, ан из-за другого дерева, из-под листочка, кажет яркую шляпку другой.
Корзинки не было. Я отстегнула один кисейный буф от рукава и складывала славные трофеи в мешочек из дорогущей парижской ткани…
Вдруг совсем рядом треснула ветка. Я так и присела – схватившись за сердце. Тут хрустнула другая… И спереди, чуть слева, стал надвигаться приглушенный шум и ропот множества идущих по лесу людей.
Я вовсе прикорнула за большим стволом.
И сразу из-за соседней сосны показался штык… Я вжалась в усыпанную хвоей и листвой канавку, прямо возле двух роскошных боровиков. И только когда поняла, что отряд проходит чуть левее, немного высунулась из убежища.
Французы с готовыми к бою ружьями, с приставленными к ним штыками, медленно крались к заимке. Каждый солдат старался огибать трескучие сухие ветви и валежник и хранил молчание. Но по неистребимой французской привычке всё же все неудержимо шептались, а иные едва ли не в голос бурмотали – как тетерева на току.
На них злобно цыкнул человек в шапке а ля Бонапарт, и я сразу узнала незабвенного полковника Пикара.
Рядом с ним – немного впереди – шагал человек в шинели и широкополой шляпе, показавшийся мне удивительно знакомым.
Когда французы прошли, я с колотящимся сердцем двинулась за ними. Совсем скоро забрезжил родной прогал перед заимкой. На жерди упавшей в лопухи околицы завиднелся лузгающий семечки силуэт – наш часовой, и два передовых французика, быстро свинтив с ружей штыки, с этими штыками, как флибустьеры с кинжалами, к нему покрались…
Тут я уже не раздумывала. Говорят, это совсем худо для девушки. Но уж какая есть. Кровь бьет в голову, и я просто перестаю бояться и соображать.
Прежде чем те двое добрались до часового, я как фурия напрыгнула сзади на ближнего солдата и рванула на себя его ружье. Он ахнул (возможно, получая разрыв сердца), но даже в падении ружье не отдал, вцепившись в него мертвой хваткой.
Все это произошло в одну секунду. Я повалилась вместе с ним на землю, уперлась коленом в его стянутый ремнями живот и, быстро перехватив по ружью рукой, нажала спусковой крюк.
Показалось, выстрел ахнул возле самого лица…
– Ребя!.. Франсы идут! – заорал опомнившийся часовой.
В этот момент меня ухватили с обеих сторон за руки и вырвали наконец ружье. Один француз замахнулся на меня штыком, другой – прикладом, я зажмурилась, но ни один так и не ударил, только выдохнули шумно, чертыхнулись, – вот что значит куртуазность, воспитание! А может быть, на мне платье было такое красивое?.. Впрочем, оно давно все было в земле и лесном соре, в сухих и прелых листьях, еловых иголках…
– Да бросьте вы ее! – где-то рядом просипел голос полковника. – Вы двое, остались! Остальные – в атаку!.. Помните, Жана Бекле брать живым! И вообще – побольше пленных!..
Из дневника Жана Бекле
Когда в нашу драку вмешались французы, я тоже не припомню. Да, думаю, и никто этого толком не понял.
Я только решил, что допился до горячки, когда передо мной вырос полковник Пикар. Тем не менее, я цапнул чей-то пистолет и уже навел на мерзкого засранца, когда чудом выбравшийся из-под какого-то завала Фрол разбил о мою слабую голову пустую бутылку…
Падая, я успел заметить, как Пикар и какой-то осанистый воин позади него (чертовски похожий на отца!) стреляют во Фрола.
Впрочем, мне показалось (а так и было, как прояснилось впоследствии), что обессилевший Фрол упал на меня сверху секундою раньше, чем просвистели французские пули.
* * *
Когда я разлепил глаза, за оконцем уже еле брезжило – то ли настал в лесу вечер, то ли уже новое утро. Сердце мое чуть жило, подергиваясь будто на невидимой ниточке, зато голова не то что не трещала, а даже радовала особенно покойной тишиной и ясностью. Вот что значит чистейший кутеповский первач!
Я приподнял голову, потом и сам уселся на устланной периной лавке, на которую, как видно, меня кто-то заботливо недавно (или давно?) уложил.
За столом теперь сидели мой отец и полковник Пикар. Более в комнате никого не было. Между самым родным мне и самым ненавистным из людей стояла чуть початая стеклянная бутыль с живительной мутной жидкостью.
Отец, увидев, что я очнулся, сразу наплескал в кружку из этой бутыли. Протянул мне.
– Давай, прими. Будет легче.
Другой рукой он потрепал меня за грязные вихры.
Я, хоть и не хотел похмеляться, сделал глоток – и сразу схватил ломоть хлеба, протянутый отцом. Сильно втянул носом свежий запах ржаного мякиша, и лишь потом откусил.
– Ты давно приехал, папа?
– Я почти нагнал вас еще под Смоленском, – отец уселся снова на место.
Полковник же, напротив, поднялся и, чему-то усмехаясь, стал прогуливаться по избе.
– Господин Пикар, не пойти ли вам вон? – задал я резонный вопрос. – Здесь семейный разговор.
– И это благодарность за спасение от местных бандитов? – принужденно засмеялся он в ответ.
– Вы имеете в виду партизан?
– Они же, насколько я знаю, собирались расстрелять вас? А эти… – Пикар поднял с пола пустую бутылку, – …особенности национального расстрела только несколько отсрочили казнь?
– Где они? – спросил я понятно о ком.
– Благодаря активности вашей любимой шпионки, – поделился информацией Пикар, – большинство скрылось. Но главарь банды Андрей Иконников и еще четверо сообщников – как раз те, что пировали с вами здесь, заперты в амбаре. Ваша лже-монашка – тоже. Уж теперь ей не удастся доказать, что она не шпионка!
Я сразу устал, хотя только начал слушать этого вампира.
– Послушайте, господин Пикар, – сказал я, – в Париже есть хорошие врачи, которые лечат сумасшедших. Как же они вас выпустили?.. Отец, я не советовал бы тебе возобновлять столь сомнительное знакомство. Кстати, этот господин, помимо всего прочего, упер второй свиток из тайника в нашей башне.
Я сказал это на всякий случай. Наверняка всё, в том или ином виде, уже было известно отцу. Если бы Пикар собирался все скрыть от Бекле-старшего, едва ли усадил бы нас за один стол.
Но отец был явно настроен примирительно:
– Не спер, Жан, а присвоил по праву воина, за которым осталось поле сражения.
– А! Господин Пикар, стало быть, – доблестный рыцарь?! Кажется, отец, ты всегда выступал противником феодальных нравов?
– Да, но и демократия не противоречит праву сильного, – развел руками папа.
– Как же вы спелись! – не веря своим ушам, я переводил взгляд с него на Пикара и обратно.
Отец принялся объяснять мне, как учитель на скучном уроке – нарочито-терпеливо и благожелательно.
– Сынок, как говорит Ларошфуко, наша необходимость существует, подведены к ней моральные устои или нет. Если мы хотим оставить в тайне нашу находку, с месье Пикаром надо поделиться. Отчасти это и лучше, ибо полковник Пикар обеспечит надежную доставку найденных сокровищ во Францию. С помощью своего ведомства.
Я вдруг понял, что два эти старых черта уже обо всем сговорились, и теперь бессмысленно взывать к рассудку батюшки либо, напротив, к благородству!..