* * *
Забежав в свою келью, я заперлась, метнула на пол кивер и кинулась к умывальнику…
Прусский лейтенант с площадной бранью рылся в грудах нестиранных еще мундиров, когда я, подкравшись сзади, успела сунуть его мундир, сапоги и кивер заодно в чан с мыльной пеной и даже притопить деревяшкой.
– Это что, очередная диверсия?! – гневался пруссак. – Я должен быть в строю по тревоге!
Он, ошалело моргая, начал еще раз пересматривать оставшееся на веревках.
– Герр офицер, а в чане вы смотрели? – подала я исполненный сочувствия голос.
Пруссак сделал стойку на мой чистый немецкий, как кот на ведро свежей рыбы.
– Я уже смотрел там, фройляйн!
– Посмотрите получше! Там, кажется, есть еще что-то на дне.
Берлинец сразу вытянул из мыльной пены мундир. И, видимо, вмиг опознал его по ярким нашивкам. Впервые я увидела у человека на лице одновременно умиление, радость и злобу. Но ничего, обошлось. Офицерик поахал, поохал и, воздав хвалы апостолам, отдал полоскать мундир…
А я, даже не взглянув матушке Екатерине в лицо, вернулась в свою келью и… упала на пол перед деисусом.
Я благодарила за чудесный успех моего предприятия, а слова не шли…
Я все доказала, я теперь была всей душой, всей жизнью своей с Родиной, а страшная тоска брала за сердце…
Я благодарила за свое чудесное спасение в этой адской кутерьме, а перед глазами хрипели два доверчивых французских часовых, раздавленных обломками каменной кладки…
Из записок полковника Пикара
Военачальники Великой Армии и хозяева русской столицы стояли строем перед нашим императором. Среди них в этот раз был и я.
По своему обыкновению, сначала император молча походил вдоль строя, и вдруг, развернувшись к моему начальнику, сказал:
– Каким образом был взорван гвардейский арсенал? Так и вашего императора взорвут – пуфф! – нервный взмах руками, – а вы только пожмете плечами?
Мой генерал, покосившись на меня, шагнул вперед. Я чуть заметно кивнул ему, еще раз подтверждая уверенность в своей информации и полную ответственность за все советы.
– Мой император! Все караульные доносят, что в Кремль в течение дня не входил ни один чужой – ни военный, ни гражданский.
– Так значит, это кто-то из своих? – начавший было вновь прохаживаться, Наполеон развернулся, нахмурил брови.
Генерал в ответ открыто и требовательно глянул на меня. Что же ему оставалось? Удивительно, но этот тугодум не ожидал такого поворота событий.
Я шагнул вперед и ответил преспокойно и истово – уже самому императору.
– Из бывшего населения в Кремле находятся только монахи и несколько смотрителей дворцов. Все они наперечет. Никто не приближался к арсеналу.
– Вы их всех допросили? – спросил Наполеон. Великий человек сразу ухватывал самую суть.
– Допрос продолжается в данное время, – не моргнув, солгал я. – Часовые возле арсенала могли бы пролить свет на это дело, но они погибли.
Наполеон прошелся вдоль шеренги.
– Ищите, господа. А на тебя особая надежда, мой хитроумный Пикар. – Он взял меня за плечи и выпрямил сильные руки. – Найди мне русского шпиона!
Хоть я и смотрел завороженно в очи Бонапарта, но почувствовал, как рядом побелел от злости мой сметливый генерал. Если так пойдет дальше, не за горами времена, когда я займу его место!
Затем обсуждались другие вопросы…
Наполеон вдруг стал принюхиваться к воздуху. Мы все тоже начали встревоженно водить носами. Император подошел к окну.
– А это что за дым? – Он опять хмуро повернулся к нам. – Еще что-то взорвали? Признавайтесь!
Мы стояли уже с полчаса и знали ровно столько же, сколь и Наполеон. Выручил дежурный офицер, недавно сменивший товарища.
– Ничего не взорвали, мой император! – отчетливо доложил этот мальчик. – Всюду усилены караулы!
– Откуда же несет этот дым? – недоумевал Наполеон. – Что-то ведь горит…
– Так точно!
– Что именно?
– Москва, мой император!
* * *
Спустя каких-то полчаса я уже вел допрос штатских, превращая собственное плутовство в святую истину. Встав из-за стола, прохаживался перед задержанными. И поймал себя на том, что нечаянно (истинный Бог, совершенно невольно!) копирую повадку Бонапарта.
Я постарался одним движением смахнуть с себя приставучую олимпийскую тень и вернуться к своему иронично-занудному стилю.
– Итак, на первом этапе расследования каждый из вас должен будет сказать, что он поделывал от семи до восьми часов пополудни. После этого он будет немедленно отпущен, если найдет свидетеля своим словам. Не обессудьте, но данный свидетель должен прибыть не из вашей среды, а из господ офицеров и солдат императора. В противном случае, вы остаетесь, и после отделения "зерен от плевел" мы начнем второй этап расследования.
Здесь я позволил себе милую улыбку с оттенком сожаления. Разумеется, сожаление было о том, что мои слушатели пока и не подозревали, что под "вторым этапом расследования" мною нежно подразумевается небольшой походный пыточный станок, собранный в соседней комнате.
В конце концов, все сделали оперативней и проще.
В зал заводили сразу по нескольку человек – офицеров и солдат близстоящих полков. Каждый смотрел на задержанных русских и вспоминал, кого из них и где он видел с семи до восьми вечера…
По очереди наши солдаты двигались вдоль строя и указывали на тех, кому могут обеспечить железное алиби.
– Да-да… Буквально за секунду до взрыва этот человек колол дрова…
– А они несли воду для стирки…
– А аббатиса сразу выглянула из окна. Я точно помню…
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
…В итоге отпустили матушку-игуменью, многих сестер, несколько мещан. Вокруг меня опустели уже оба стула у стенки. Французские солдаты все тянулись вереницей мимо. Они входили в одну дверь и, выполнив свой долг перед тайной полицией, выходили в другую.
Вот, кажется, прошли уже все. Взгляд французского начальника, сидящего за полированным овальным столом, все чаще останавливался на моем лице с выражением какого-то невинного сарказма.
И тут вошел Жан! Почему-то не козырнул дознавателю, как все его предшественники. Пошел вдоль ряда стульев. Дознаватель в тот миг не смотрел на меня, и я попыталась сделать Жану некий знак – глазами и вообще всем, ставшим на секунду самым бедствующим в этом скорбном мире существом. Жан нахмурился, силясь разгадать мой знак…
Но тут резко обернулся дознаватель, и я оставила попытку.
А Жан между тем, поравнявшись со мной, радостно обернулся к следователю:
– Ну, тут совсем просто, месье Пикар. Эта послушница как раз в означенное время ходила к своему дедушке-аббату в Чудов монастырь. Я сам ее сопровождал.
Полковник взял зловещую паузу. Мне показалось, что в его глазках-щелках замерцало что-то вовсе нехорошее… Но в следующую секунду дознаватель уже улыбался.
– Ну-с, давайте заодно отпустим и дедушку. – Как бы в предвкушении доброго дела потирая ладони, Пикар повернулся к оставшимся на стульях русским. – Где же он? Вы его видите? – с улыбкой обернулся он вновь к Жану Бекле.
Жан, косясь на меня, обводил взглядом задержанных. Уж совсем было остановился на одном благообразном старичке… Но старец сам отвел глаза.
– Право, дедушку я не запомнил, – со всем простодушием, какое только мог изобразить, признался Жан Пикару. – Да я его и видел как-то мельком. Мы сразу пошли назад.
Следователь встал из-за стола, тоже простодушно улыбаясь.
– Так может быть, он сам представится, – обернулся он к нашему ряду, – и мы его отпустим вместе с внучкой? Мадемуазель, здесь есть ваш родственник? – участливо спросил он у меня.
Вновь повисла пауза. "Видимо, вот оно, – просквозила мысль, – начало гибели!.."
– Здесь его нет, – ответила я.
Если бы следователь, приковал свое внимание ко мне одной и насел разом с простыми вопросами, он бы выиграл, а я погибла. Но, видимо, месье Пикар решил, что я уже придумала, как отпереться, и оставил меня еще на несколько секунд в покое. Он подошел к игумену Чудова монастыря, сидевшему под изразцами небольшой печурки.
– Ваше высокопреподобие, в вашей обители проживает родственник этой мадемуазель?
Игумен замялся, опустил глаза.
– Вы знаете, вполне возможно. Мы не… не всегда… помним родственные связи своей паствы.
– Но они должны быть зафиксированы в монастырских книгах, не так ли? – Пикар смотрел пронзительно-доброжелательно.
– Вполне возможно, – совсем насупился игумен.
Месье Пикар засмеялся.
Но тут Жан, видимо, успев что-то сообразить, быстро придвинулся к полковнику, почти взял за рукав.
– Господин Пикар, позвольте переговорить с вами без свидетелей?
Полковник глянул на него внимательно.
– Пожалуйста. – Он обернулся к остальным: – Выйдите все в другой зал.
Я выходила предпоследней. И на самом пороге не могла не обернуться, чтобы глянуть еще раз на месье Пикара и Жана Бекле.
Тут Жан самым невинным тоном возьми да и скажи:
– Аня, останься, пожалуйста.
Я даже вздрогнула.
Полковник недовольно напрягся. Едва ли ему пришлось по вкусу, что кто-то раскомандовался тут без спросу. Еще секунда – и он бы одернул нахала. Но Бекле уже вовсю тараторил, взяв дознавателя под руку:
– Видите ли, мы с вами французы и понимаем, что такое для француза честь женщины, тем паче, если эта честь – в его руках! Только поэтому я выдумал какого-то мифического дедушку! (Я слушала и смотрела на Поля с самой горячей благодарностью.) И не смог признаться, что мадемуазель никуда не пошла, а весь вечер, не отлучаясь, провела в моем обществе. Без иных свидетелей… (Я вся вспыхнула, но удержалась от комментариев.) Порукой тому – цветы, что стоят в ее келье, сорванные моей рукой. Право, цветы не имеют интереса лгать или преувеличивать.
Здесь Пикар резко обернулся ко мне и буквально впился своими рысьими щелками.
– Это так, госпожа?
В данной ситуации залиться краской для меня не составило труда. Обреченный вздох тоже вырвался сам по себе – абсолютно естественно.
– Так это или нет?! – неожиданно грубо повторил вопрос полковник, подойдя ко мне вплотную.
– Я надеюсь на ваше благородство, месье, – робко кивнула я. – Что вы не станете разглашать эту новость в кругу моих соотечественниц. Моя честь и так уже отчасти скомпрометирована.
– Мы очень вас просим, барон, – обронил доверительно Жан. Сама деликатность!
Пикар ушел от нас к противоположной стенке, постоял там, потом пожал плечами:
– Ну что ж, как истинный француз…
Жан сразу цапнул меня за руку.
– Ну, мы пошли! – И, не дав опомниться Пикару, выволок меня из комнаты.
Сзади успел звякнуть дежурный колокольчик. Но мы уже неслись по коридору. Длинный и узкий, он был снабжен множеством неясных поворотов. И мы, видно впопыхах, свернули не туда… Хорошо, что кто-то из полицейских чинов, словно выросший из ковра на одном из углов, засеменил впереди, указывая дорогу. "Сюда… Теперь сюда, пожалуйста…"
– Спасибо вам! – шепнула я Жану.
Он в ответ зашептал на ходу:
– Плевать мне на индюка Пикара, но я жду объяснений!..
– Каких?
– Если нет дедушки – значит, одно из двух. Либо у меня существует счастливый соперник, либо… вы – лихая партизанка, и этот взрыв – ваших рук дело!
– Я все вам объясню…
Коридор вдруг разветвился на два. Чин возвестил радостно: "Вам сюда!" и подправил движение Жана в дверь с золотым ободком.
– А вам сюда! – Второй полицейский, явившийся как из-под земли, утянул меня влево…
Из дневника Жана Бекле
– Месье Пикар просит вас еще на два слова, – сообщил этот чертов подручный, хотя и так было вполне очевидно, что за сервированным ломберным столом передо мной посиживает не кто иной, как незабвенный Пикар.
– Благодарю! – Я все же кивнул моему сопровождающему. – А то я чуть не принял этого месье за Людовика Шестнадцатого и не отрубил ему вторую голову.
Пикар усмехнулся.
– Я составлю вам компанию через минуту. – Я хотел выйти и догнать послушницу Анюту, назначить ей свидание (да, да, забыл напомнить сам себе, что еще до взрыва я выяснил, что Аня – не монашка, а всего-то навсего только послушница. Это сильно упрощало дело!), но… дубовая дверь за подручным полковника оказалась прочно заперта.
Я резко повернулся к Пикару, готовый его задушить.
А этот свинтус невозмутимо наполнил второй бокал и подвинул ко мне по столу. Этого я ожидал меньше всего. Одновременно уважительным и властным жестом месье Пикар приглашал меня присоединиться к нему.
В конце концов, я знал, где живет Анюта, а на столе стояло старое бургундское (где этот монстр достал его за тысячи верст от Парижа – уму непостижимо!).
Я подсел к столу и взял бокал. Рядом на тарелках порезаны были свежий ржаной хлеб и пармезанский, сухой и твердый, как кора березы, сыр. В плетеной корзинке клубились огромные русские яблоки. На отдельном блюдце – очищенные лесные орехи. Для обычной походной закуски не хватало только винограда, апельсинов и телятины.
– Поднимем по бокалу старого доброго бургундского, – Пикар взял свой бокал, – в честь нашего примирения!
Я позволил себе сначала нюхнуть из бокала, а после взять в руки и нагло осмотреть бутылку. Жест не выглядел бы оскорбительным разве между старыми друзьями или… в московском походе?
Только после этого ответил:
– Охотно, полковник. Как же вы умудрились сохранить его за всю компанию?
– Умеренность, мой юный друг. Во всем умеренность и воздержание…
Мы выпили. И чудесный вкус напитка перенес меня – хоть на одно мгновение! – в кафе на Монмартре: споры юных бакалавров, защита и опровержения Руссо, Вольтера и Монтескье, столкновения "антиков" (вплоть до дуэлей!), стихи остроумцев Парни и Шенье. Прямиком из Лиона сюда заезжал и кидал через зал на наш стол запыленную шляпу Альфонс Ламартин…
Голос Пикара, не прерывавшего свою нудную проповедь, мешал сосредоточиться на дорогих воспоминаниях.
– …живите скромнее в суровые будни, тогда вина хватит на праздник.
– Увы, я так не умею.
– Неужели? – Полковник добродушно рассмеялся, но что-то в этом смехе заставляло мгновенно собраться и сосредоточиться, как перед боем с безжалостной, гибкой и скользкой змеей. – А я думаю, вы вполне умеете. Более того, вы умеете слыть беспечным гулякой, даже транжирой, который щедро дарит громоздкие трофеи товарищам. А при этом медленно, но верно идет… к настоящему трофею. (Я внутренне вздрогнул.) К тому, ради которого вы и пошли на войну.
Пикар больше не смеялся. Уже совершенно отдельно от его "доброй" улыбки на меня из узких щелок его глаз смотрело по гремучей змее.
– Не понимаю… А! – Я заставил себя усмехнуться. – Вы имеете в виду маршальский жезл, который каждый солдат императорской армии носит в своем ранце?!
– Это прелестный афоризм Наполеона. Но я имею в виду нечто более вещественное.
– Что именно?
Пикар вновь засмеялся, выдерживая паузу. В это время все во мне переворачивалось. Что же разнюхал этот жирный боров? А может быть, всё?!..
Видимо, полковник насладился произведенным эффектом. Придвинулся ко мне, грудью втиснувшись в стол и смахнув на пол пару орехов своим белым жабо. Сказал доверительно:
– Ведь вы, хоть и провожали эту мадемуазель тем вечером, все же ненадолго разлучались, не так ли?
– Уф, а я думал здесь все уже решено! – Я невольно обмахнулся бахромой от скатерти. В узком кабинетике становилось нестерпимо душно.
– Не решено главное. – Пикар радушно улыбнулся сквозь бокал. – Кого из вас объявить русским шпионом?.. У меня достаточно поводов как для ареста мадемуазель, так и вашего – с вашим-то русским происхождением…
Он говорил нарочито обыденно, хотя и не сводил с меня взгляда. Посмеивался и пил вино!
– …и кому я отдам предпочтение – только в моей власти. Впрочем, отчасти и в вашей.
Я медленно, будто смакуя, тянул свой бокал. А мысль при этом лихорадочно работала.
– Что вы хотите? – задал я осторожный вопрос. Сознаюсь ли я "во всем", или ни в чем, или частично, такой вопрос уместен во всех случаях.
И тут Пикар грузно и как бы нехотя встал, подошел к узкому шкафчику в углу кабинета, отворил дверцу и… на свет явилась ТА САМАЯ трубка фамильного свитка!
Я даже вскочил. Стыдно об этом вспоминать, – попытался вырвать трубку из рук. Пикар насмешливо и ловко отдернул руку.
Я рванул из кобуры пистолет – и Пикар резко кинул мне трубку. Так неожиданно, что ловя ее, я пистолет уронил, и цапнул серебряный свиток неловко – обеими руками. Свернул круглую крышку – древний футляр был пуст.
Я вскинул глаза на Пикара – он спокойно и внимательно следил за мной.
Что-то заставило меня получше приглядеться к трубке… На ней был другой камень! Не кровавый гиацинт, а розовый топаз.
О Боже всемилостивый, это что же?..
Полковник невозмутимо, как лекарь душевнобольных, наблюдал все мои реакции. Уж не знаю – видно было это со стороны или нет, но я начинал кое-что понимать.
– Мне нужен первый свиток, – садясь, сказал Пикар.
Присел и я.
– Так вот кто копался в моем рюкзаке и переворошил всю постель! – Я улыбнулся через силу этой каналье.
Пикар уже снова разливал по бокалам вино.
– Мои извинения. Я недооценил вашу предусмотрительность. Кто ж станет хранить столь важный документ среди склонных к любопытству боевых товарищей. И я не стал бы.
– Вы следили за мной все это время. Почему?
Пикар пожал плечами, словно говорил: работа, мол, такая.
– Мы еще в Париже уделили должное внимание всем приближенным императора. А ваш батюшка был с ним даже дружен одно время. Накануне русской компании мы не могли не заинтересоваться пристальнее его родословной и связями.
Говоря это, Пикар осторожно забрал со стола трубку и принялся, точно в философической задумчивости, похлопывать ей о ладонь…
– Подумать только, шестнадцатый век! Великий князь и первый царь московский собирает русские земли. Причем пользуется самым надежным методом – рубит головы прежним князьям этих земель. В числе оных оказывается и ваш славный предок, сам когда-то обложивший данью весь Шелковый путь!..
Признаться, я был удивлен осведомленностью этого марсельского прощелыги в области русской истории.
– …Но боярин Беклемишев оказался весьма прозорлив. Предвидя свой арест, он решил сберечь родовые сокровища хотя бы для внуков. И вот, как пишется в романах, прошли годы…
– А сами-то не пробовали романы сочинять? – перебил я больше для собственного успокоения. – Из рыцарской жизни, например? У вас явные способности.