Что-то, что-то вдруг у меня пошло… Шаги совпадают с поворотами… Неужели?… Да, я точно выхожу к могиле. Небольшой округлый надгробный камень, младенец какой-то усопший, одна тысяча… восемьсот сорок пятый… Смотрю растерянно… Но по диаграмме все точно! Быстро возвращаюсь назад.
Андрея нет. Продвигаюсь немного вперед, чтобы увидеть, где он там задержался, и вижу по прямой метрах всего в двадцати: он улыбается и подзывает меня рукой. Я делаю то же самое. Андрей отрицательно мотает головой и повторяет свой жест.
Что это за двойная находка? Ну ладно, иду.
И когда подхожу совсем близко, он предлагает мне:
– А теперь, вернись и пройди строго по схеме.
– Но у меня тоже все строго вышло!
– И все-таки.
Иду, медленно отмеряя шаги и по нужным углам поворачивая. Делаю все так тщательно, что почти утыкаюсь в Андрея.
– Здравствуйте вам, от нашей тети! Теперь посмотрим, как то же самое в другую сторону получается?
– Нет, Олег, ты лучше сюда посмотри.
Мы стоим у могилы с высокой надгробной плитой. На ней в три четверти человеческого роста женская фигура из белого мрамора, печально опирающаяся на траурную урну. Читаю надпись… действительный статский советник такой-то.
– А у меня младенец.
– Бог с ним. Ты отойди на пару шагов и посмотри внимательно на скульптуру.
Таких я уже видел несколько. Традиционный сюжет. Отличаются размерами, поворотами головы. Женщина всегда в античном одеянии, с ниспадающими вниз легкими складками… Здесь, в основном, то же самое.
– Художественное решение вопросов не вызывает? – чуть подождав, спрашивает Андрей.
– Слушай, не издевайся!
– А что у нее на шее? Какая-то складчатая шаль, да? Посмотри, как глупо закрывает шею. Нужна она там?
– Но дата смерти, Андрей! Середина прошлого века. Ты думаешь, Васильчиков поставил позже в восемнадцатом году эту мраморную скульптуру на чужую могилу? Не проще ли камень с выдолбленной полостью? К тому же родственники, посетив могилу, могли очень удивиться такому приобретению.
– Во-первых, Васильчиков должен был использовать надгробие на могиле, которая родственниками не посещается. Он знал московские фамилии, которые оборвались. Во-вторых, эта шаль, так сказать, не родная. И приглядевшись, любой специалист тебе скажет, что это не мрамор, а очень хорошая загипсовка. А если по темным выщербленным местам ты поводишь ножичком, – Андрей вынул маленький перочинный нож… – чик-чик-чик. – Вот, гипсовая пыль! А рядом мрамор, другая твердость совсем.
Я сразу нервно оглянулся по сторонам.
– Отколупывать будем?
Андрей сложил ножик и спрятал в карман.
– Гипс очень серьезная штука, мой дорогой. И задачка, как снять ожерелье, требует еще решения. Шаль эту придется очень аккуратно сбивать, стамесками, молоточками, подпиливать кое-где тонкой ножовкой. Тут работы надолго. А стук? Обрати внимание, какая тишина.
Он замолчал…
Хуже всего, я сразу понял, была не сама тишина, а то, что в ней мне стали слышны самые отдаленные звуки. Я даже услышал, как что-то скребет и звякает у тех рабочих, что были совсем вдалеке от нас, не видные за деревьями и могильными плитами.
– Вот та-ак, – поняв мои впечатления, протянул Андрей. – А здесь музейная территория. К тому же, монастырь уже передан церкви. Это – второй хозяин. Так что, начни мы стучать, очень быстро поинтересуются. И, разумеется, сразу же позвонят в милицию. Местные служащие наверняка уже сталкивались с мародерами. У бронзовых надгробий, например, куски отпиливают на подсвечники и прочие поделки.
– Что же делать?
– Подожди, – Андрей поднял голову вверх и стал рассматривать ветвистые кроны, – дай подумать.
Я отошел на несколько шагов, чтобы не мешать, и сам начал изо всех сил искать выход из положения.
Ночью?.. Ворота запираются, но остаться здесь на ночь, никем не замеченными, совсем не сложно… Да, а толку-то! Стук все равно услышат, и тут уж милиция обеспечена… Так, но гипс ведь отмачивают, значит, если обливать верхнюю часть статуи или обкладывать пропитанным водой губчатым материалом… Тьфу, а воду откуда таскать? И сколько часов потребуется? Днем это невозможно… Ночью? Нет, тоже нелепица какая-то…
И слышу вдруг:
– Олег! А хорошо бы сейчас разливного темного пива, импортного, настоящего.
– Хорошо-то его, хорошо…
– Ну, так пошли! Помнишь, мы недалеко от метро мимо фартового подвальчика проходили?
– Хочешь там все обмозговать?
– Зачем? Хотя детали кое-какие обсудим.
– Ты придумал, есть шансы?!
– Тише, вон, кто-то идет. Стопроцентные шансы, мне кажется.
В заведении, куда мы пришли, почти никого не было.
– Отменное пиво, – похвалил Андрей.
Я тоже сделал глоток, но от волнения не почувствовал вкуса.
– Ну?
– А очень просто. Там, метрах в пяти, могила одного из князей Голицыных, 1872-го года захоронения. Голицыных вообще чрезвычайно много, обширнейший род, так что некоторые из них уже и не считали себя родственниками. Мишеньку нашего, если как следует разодеть и патлы в хорошей парикмахерской причесать, вполне можно выдать за "нового русского". Сечешь?
– Нет, пока.
– Они все сейчас в дворяне лезут, корни якобы аристократические у себя отыскивают. Ну вот, дорогую иномарку с водителем наймем, засунем туда Мишку, подъедет он к местной администрации и скажет…
– Стой! Начинаю догадываться.
– Тогда давай дальше сам.
– И скажет… что там прапрадед его похоронен…
– По материнской линии.
– И что он хочет за свой счет могилу предка отреставрировать? Так, что ли? Значит, стучать и возиться в том месте можно будет безбоязненно?!
– Ну, умный ты у меня. Только на весь кабак не кричи. Все правильно, Миша будет надзирать и прогуливаться, а мы в спецовках – с мраморной дамы ненужную ей шаль снимать. Чуть что, передвинулись на пять метров в сторону и никаких подозрений.
– Ты вот что еще, благородный потомок, – дополнил свои инструкции Андрей, когда расфуфыренный Миша сидел у него на кухне, – внеси, брат, вот эти деньги на реставрацию центрального монастырского храма.
– Не много будет? – пересчитав, осведомился тот.
– Стыдись! – разливая всем сухенькое, упрекнул Анатолий. – Там предок твой похоронен!
Затея прошла, как по маслу, хотя повозиться нам в качестве рабочих на следующий день выдалось часа на четыре.
Существует такая смесь под мрамор, и мы отменно отделали ею могилу фальшивого Мишиного прадеда, а сам Михаил от очень зауважавших его местных работников несколько раз удостаивался обращения "ваше сиятельство". Они его и чаем поить пытались, и на экскурсию по местному церковному музею сводили. Нам это не очень нравилось, потому что некому было стоять "на стреме".
Но больше всего радовало, когда мы вышли за монастырские ворота, что в двух местах на сколах гипсовой шали что-то слегка торчало, что-то совсем инородное.
Андрей возился два дня, не допуская нас посмотреть. Потом пригласил.
– Хорошо отчищены только бриллианты, – сразу предупредил он. – Платиновое узорное обрамление во многих местах забито, не обращайте внимания.
Ожерелье лежало в комнате на столе на белой бумаге, и сначала мне показалось, что я вижу одни выложенные овалом камни.
Никогда бы и предположить не смог, что это бриллианты. Черные как… как черный блестящий пластик. Пожалуй, это сравнение вернее всего. Вот, из которого делают, например, корпуса для обычных плейеров.
Симметрично расположенные камни были парных размеров. Вверху – небольшие, с пуговичку на рубашке. Дальше – по нарастанию, заканчиваясь последним, нечетным, уже очень крупным, немного продолговатым.
– Этот красавец карат под сорок, – нежно почти проговорил Андрей.
– Я б такое на свою жену не надел, – задумчиво произнес Миша.
– Почему это, ваше сиятельство? – поинтересовался Анатолий.
– Потому, смерд, что не для княжеского они рода.
– А для какого ж, тогда?
– Для королевского, – уверенно ответил Михаил. – Надчеловеческое в них что-то.
– Точнее не скажешь, – кивнул Андрей. – Ну, пошли на кухню, закусим.
Но и сам не пошел, и мы не двинулись.
Я вдруг подумал, что никто не захотел протянуть руку и потрогать камни, и что самому мне такое желание кажется противоестественным… Миша прав, чтобы надеть на себя эти черные "не от мира сего" бриллианты, нужно и самому быть чем-то таким же.
– Я, ребята, два раза ночью вставал, чтобы на них поглядеть, – задумчиво проговорил Андрей.
Стоит, забегая вперед, рассказать о дальнейшей судьбе ожерелья.
На Западе помимо открытой, в том числе аукционной продажи существует и другой метод.
Предложение на приобретение исключительной в своем роде ценности рассылается сравнительно узкому кругу потенциальных покупателей, а затем с заинтересовавшимися ведутся переговоры. Продажа Черного ожерелья требовала, естественно, именно такой технологии.
Понятно, что сам уровень обращения к сверхсостоятельным покупателям подразумевает выпуск прекрасного художественного проспекта с фотографиями товара и подробным описанием его параметров.
Такие проспекты рассылаются и в крупные ювелирные дома, которые, разумеется, делают подобные покупки не для себя, а для своих клиентов, или с целью использования драгоценностей для изготовления своей собственной продукции.
Нужно сказать, что ожерелье произвело настолько большое впечатление на некоторых специалистов, что повернуло их к новому направлению в ювелирном искусстве – мода на черные алмазы сейчас на Западе выдвинулась на передний план.
Желающих приобрести ожерелье тоже оказалось немало. Но, несмотря на присутствие среди них двух сверхаристократических европейских фамилий и нескольких богачей с Ближнего Востока, борьба разгорелась, по всем признакам, между "новыми русскими". Сами они, конечно, не засвечивались и действовали через агентские структуры, поэтому кому в итоге удалось приобрести ожерелье, мы так и не знаем.
Фермуар Натальи Гончаровой
Ни в каком деле не случаются одни успехи. Но и неудачи порой заслуживают внимания, тем более, если это связано с одной из главных тем нашего повествования, к которой еще предстоит вернуться.
– Неплохо бы теперь достать фермуар Натальи Николаевны Гончаровой.
Андрей выдал вдруг это нам, когда, оставив Черное ожерелье, мы перешли на кухню и, в ожидании поставленных в духовку свиных ножек, закусили коньяк лимончиком.
– Расскажи, – извлекая изо рта ободранную корочку, предложил Анатолий. – М-м… только давайте сначала по второй.
– И то, – согласился Андрей.
А выпив, отказался от протянутого мной блюдца с лимонами и сразу начал рассказывать.
– Наталья Николаевна два года после гибели Пушкина очень тихо жила в провинции, в Калужской губернии, у брата. Потом – так же тихо, не выезжая в свет, полтора года прожила в Петербурге.
– А ты, Андрюш, оторвись на минуту от основного сюжета, – следивший за духовкой Миша, открыл ее и повернул ножки. – И разъясни нам, она вообще Пушкину когда-нибудь изменяла? Говорят, сам Николай I ей очень интересовался?
– Нет, ребят, она ему не изменяла, но про Николая ты упомянул очень к месту. Она, судя по всему, и в мыслях мужу не изменяла. А ухаживания и домогательства красавца Дантеса были обычными банальностями того времени. Другие, уверенные в своих женах мужья таким, слишком принятым в обществе моментам поведения, большого значения не придавали. Стиль жизни тогдашней – за красивыми женами волочиться. Случалось, конечно, что те отвечали ухажерам взаимностью. И драмы были. Как, например, у самого близкого друга Пушкина – Дельвига, жена которого готова была вообще со всяким. Дельвиг и ушел на тот свет прежде времени, в тридцать два года, именно из-за этой б… Ну ладно, вот Николай I как раз здесь главная в сюжете фигура. Сказки о том, что Николаю никто из женщин не отказывал, подлая в отношении нашей национальности выдумка. И раздували слух о подкладывании Императору жен и дочерей иностранцы, блудливые французские приспособленцы, прежде всего. Некоторые мужья, впрочем, действительно были его интересом к собственным женам рады, потому что это влекло за собой огромные карьерные выгоды. Но Николаю гораздо проще было отказать, чем тому же Наполеону. Наполеоновские адъютанты могли, например, похитить женщину, принудив ее, попросту говоря, претерпеть изнасилование от этого наглого корсиканца. У Николая таких гнусных историй, конечно, никогда не было. И не одна Гончарова ему отказывала. Однако в нее именно он и был по большому мужскому чувству влюблен. И заметьте, после гибели Пушкина Император не позволил себе до любимой женщины домогаться четыре года. Пока Наталья сама не ожила, и они не встретились лоб в лоб в петербургском пассаже в канун Рождества. Оба приехали покупать елочные игрушки.
– Она, значит, уже не первой молодости была?
– Да что ты, Толя! Она 1812 года рождения, за Пушкина вышла на девятнадцатом году от роду. А тут ей всего двадцать девять – девчонка почти, по нашим понятиям. Добавлю, что и когда ей было слишком за сорок, ее иначе, чем красавицей не считали. Самый блеск и расцвет ее – этот 1841 год. И у Николая поехала крыша.
– А может, за него? – предложил я, разливая по рюмкам.
– Сначала за женщин, потом уж за государя, – поправил меня Михаил. – За Наталью Николаевну, мужики!.. А вторая-то у нас, где?
– Не видишь, на холодильнике.
– Так вот, – продолжил Андрей. – Она – женщина свободная, он тоже у своей жены Императрицы Александры Федоровны никогда разрешения не спрашивал. Но завоевывал сердце Натальи, которая опять сделалась главной фигурой дворцовых балов, поболее года.
– Порядочный человек, – кивнул Анатолий, – не торопил. А сколько ему самому тогда было лет?
– Николай 1796 года рождения, стало быть, сорок пять.
– Оба, значит, в соку.
– Да. Вот этот сок, мои дорогие, и дал плод любви. Будущую девочку Александру.
– Какую девочку?! – вздернулись мы все хором. – Почему о ней никто не знает?!
– Успокойтесь. Любой серьезный историк, а тем более пушкинист, прекрасно это знает. Просто цензура не позволяла публично говорить о таких пикантных деталях: Пушкин и Николай I – самые близкие родственники по детской линии. А девочка очень известная. Наталью, в предвидении будущего рождения ребенка, выдали за очень преданного ей потом всю жизнь человека, генерал-майора Петра Ланского, которому карьеру сделали затем вплоть до генерал-губернатора Петербурга. Вот и появилась девочка Александра Ланская, а потом, по замужеству, известная дворянка Арапова. И все всегда прекрасно знали, кто она на самом деле такая.
– Все-таки, несколько обидно за Александра Сергеевича, – насупился Миша.
– Тебе-то что? – здраво рассудил Толя. – Раз от этой истории никто не пострадал?
– А все равно, что-то внутри не так. – Миша посмотрел на вторую бутылку.
– Нет, погодите! – предупреждающе поднял руку Андрей. – Дальше самое важное. Используя предлог бракосочетания Натальи с Ланским, Император подарил ей бесподобный по красоте бриллиантовый фермуар. Это тоже тип ожерелья, но не такого, как наше, а на украшенной мелкими бриллиантами ленте ниспадающая на грудь ансамблевая структура. В ней крупные камни разной величины картинно, так сказать, выстроены. Редкой была красоты штуковина, исключительная ювелирная работа. Цена, разумеется, баснословная. Фермуар Гончаровой после Октябрьской революции за границу не выехал. И здесь конфискован тоже не был. Волынцев с Сергеем Антоновичем долго им занимались и пришли, в конце концов, к выводу, что спрятан он может быть только в одном ампирном особнячке в Замоскворечье. Там немало таких, между Пятницкой и Ордынкой.
– А где именно? – спросил я.
– Особняк построен на месте бывшего купеческого дома сгоревшего в 1812 году. Купец занимался широкой торговлей винами. Причем специализировался на дорогих привозных сортах, которые требуют определенного температурного хранения. Подвалы под этим местом обширные. С поверхности туда сейчас входа нет, давно заровняли асфальтом. А из дома – не может не быть, такое всегда при строительстве предусматривалось.
Решили, что завтра же мы с Анатолием направимся на разведку указанного объекта.
Особнячок небольшой, одноэтажный с мезонином.
Свежепокрашенный, сразу заметили мы. Но никаких вывесок на дверях, и никого в одиннадцать дня внутри. Двери закрыты.
Обойдя еще раз вокруг, мы решили идти разбираться в районную администрацию, узнавать там, в отделе по нежилому фонду. Вид у нас, как у фирмачей-арендаторов, вполне соответственный: брюки-рубашечки – дорогого импорта.
Нас так именно и оценили.
– А что конкретно хотите? – смотрят вежливо и предупредительно. – Мы сами, если угодно, можем кое-что посоветовать.
– А вот это вот, – говорим, – нам бы очень подошло, а если трудности какие возникнут, мы их к обоюдному удовольствию разрешим.
Стали планы и документы смотреть с самим их начальником.
– Ах, этот?!.. Черт! Связались мы тут из-за него с одними грузинами. Теперь не знаем, как развязаться.
– А что такое?
– Постройка 1820-ых годов. По решению об охране архитектурных памятников мы такие в аренду сдаем с условием их реставрации за счет арендатора. А эти грузины месяц повозились и уже три месяца как исчезли. Ничего не сделали, только стены снаружи краской прошли. Проверяли их по юридическому адресу – никого там нет. В их банк обращались, они эти три месяца счетом своим не пользуются.
– Ну, так аннулируйте с ними договор.
– Они годовую арендную плату внесли.
– А мы погасим. И к реставрации приступим сразу же.
– Да как-то это… Они и в суд могут подать.
– Мы компенсируем, если что. Пропишем соответствующие обязательства в договоре. И ту самую годовую сумму сразу внесем. Вернете им в крайнем случае полностью.
Толя посмотрел на закрытую дверь кабинета.
– Вам лично три тысячи баксов перед подписанием договора.
– Да ну что вы, ребята…
– А это не взятка. Государство ведь ничего не теряет, претензии другой стороны будут удовлетворены.
– Ну, если так…
– Значит, договорились. Вы местному смотрителю команду дайте.
– Вы на машине?
– Конечно.
Начальник открыл дверь и громко пропел:
– Зи-ина! Поедешь сейчас с господами, чтоб посмотрели там все, что им нужно.
Через пятнадцать минут нам открывали уже особняк.
Внутри пусто, если не считать какого-то мелкого хлама.
Мы осмотрели для вида комнаты.
– Так, – сказал Анатолий, – а в подвале у нас сауна будет, бильярдная комната, ну, еще что-нибудь. Пошли, посмотрим.
Мне почему-то сразу не понравилось, что дверь в подвал не на замке и туда идет свежая совсем электропроводка.
И как только мы ступили за дверь, подозрения охватили меня еще больше. Вот где шла настоящая работа! И не ремонт, а нечто совсем другое. Взрытая земля, груды кирпичей. Но не новых, для работы, а выбитых из подвальных стен. Сами стены в выбоинах и дырах…
– Господи! – ахнула наша Зина. – Что это они тут натворили?! Зачем такой кавардак устроили?!
Мы с Анатолием только недобро переглянулись.