Я РАЗГОВАРИВАЮ С МОСКВОЙ
Галка ждет меня в каюте в другом платье и новых туфлях - видимо, собралась на прогулку в город.
- На экскурсию? - интересуюсь я.
- Нет, решили на городской пляж с Тамарой и Сахаровым.
- Он тоже едет?
- А ты разве нет?
- Не могу. Жду вызова из Москвы. Скажешь, что не хочу тащиться по жаре через весь город. Обойдусь душем. Если спросит, конечно.
- Спросит. Он явно обеспокоен твоим визитом к капитану. Я поддержала версию о знакомстве, не знаю, насколько убедительно, но поддержала.
- Сегодня вечером поддержим ее оба. Мы ужинаем не в ресторане, а у капитана. По его специальному приглашению. Обязательно похвастай этим перед Сахаровыми. Не специально, а к слову, без нажима. Капитан, между прочим, интересный мужик, красив как бог. Скажи, что млеешь. Ну, а в разговоре обрати внимание на левый мизинец Сахарова.
- Ноготь обкусан? - улыбается Галка. - Тоже мне сыщик. Я это давно заметила: он кусает его, когда задумается. Или просто проводит кончиком языка, когда кусать уже нечего. Скверная привычка, но едва ли веское доказательство.
- Даже не доказательство, а штришок. Еще один штришок к портрету Волошина-Гетцке. Ну, а на пляже ты уточни еще один. Когда он заплывет подальше от берега и вы останетесь с Тамарой вдвоем, заговори о картах. Найди повод. Скажем, преферанс, покер, смотря на что клюнет. Но упомяни о пасьянсах. Обязательно о пасьянсах.
- Терпеть не могу пасьянсов. Что-то вроде козла, только без стука и в одиночку.
- Ну, а по роли пасьянсы - твое любимое развлечение. Узнай, любит ли она. Если клюнет, обещай научить ее пасьянсу какого-то немецкого короля или Бисмарка. Старик пробавлялся ими в часы досуга.
Галка настораживается.
- Зачем тебе это?
- Проверить одесскую информацию.
- Есть что-нибудь интересное?
- Мало. Перерыли все архивы - и ничего. Ни досье, ни фото, ни приказов, ни докладов, даже подписи нет. А образец почерка - одна из вернейших "особых примет". Можно изменить биографию, даже внешность, только не почерк: специалисты-графологи всегда найдут общность, как его ни меняй. И если почерк настоящего Сахарова - это почерк бывшего Пауля Гетцке, значит, на руках у меня по меньшей мере козырной туз.
- Может быть, жива его мать?
- Жива и живет в том же доме. Но он никогда не писал ей. Ни одного письма, даже поздравительной открытки.
- А если потревожить его немецкую мачеху? Возможно, она тоже жива.
- Где? В Мюнхене? Попытаться, конечно, можно, но исход сомнителен. Есть другой вариант. По словам Волошиной, у Пауля в Берлине была невеста, некая Герта Циммер, забракованная вмешательством баронессы фон Гетцке. Немцам свойственна сентиментальность, и возможно, что Герта Циммер, если она жива и живет в Берлине - пусть в Западном, найдем, - все еще хранит заветное письмо или фотокарточку с трогательной надписью любимого, разлученного с нею навеки.
- Зыбко все это, - вздыхает Галка.
- Не мог он предусмотреть всего. Где-нибудь просчитался, какой-нибудь след да оставил. Хоть кончик ниточки. А мы ее вытянем.
С этой зыбкой надеждой я и остаюсь на опустевшем теплоходе. Захожу в бассейновый зал - никого. Бассейн спущен. Без воды он неприветлив и некрасив. Снова возвращаюсь в каюту в ожидании вызова из Москвы. Но Москва молчит. Неужели Корецкий ничего не выудил? Не может быть. Что-то уже наверняка есть - накапливает, скряга, информацию. Уже час прошел - Сахаровы вот-вот вернутся. И, вспомнив к случаю о Магомете и горе, решительно подымаюсь в радиорубку. Снова связываюсь по радиотелефону с Москвой.
- Почему не выходишь на связь? - говорю я недовольно замещающему меня Корецкому.
Корецкого я знал еще сиротой-мальчуганом, подобранным наступавшей воинской частью, с которой ушел и я после освобождения Одессы. Ныне он майор с высшим юридическим образованием, непосредственно мне подчиненный. И хотя я по старой привычке по-прежнему обращаюсь к нему на "ты", он по-прежнему сохраняет служебную и возрастную дистанцию.
Вот и сейчас он сдержан и чуть-чуть суховат.
- Торопитесь, товарищ полковник.
- Меня, между прочим, зовут Александр Романович. А тороплюсь не я - время торопит. Есть что-нибудь?
- Кое-что есть, но…
- Давай кое-что.
- Сахаров живет в Москве с сорок шестого. Окончил Плехановский в пятидесятом. Работал экономистом в разных торгах, сейчас в комиссионке на Арбате, соблазнился, должно быть, приватными доходами, которые учесть трудно. Женат с пятьдесят девятого, до этого жил холостяком, обедал по ресторанам, вечеринки, гости, девушки, но сохранил, в общем, репутацию солидного, сдержанного, не очень коммуникабельного и не склонного к дружеским связям человека. Жена - косметичка по специальности, практикует дома. Детей нет.
- Все это преамбула, мне знакомая. Дальше.
- Не судился и под следствием не был. Служебные характеристики безупречны. Образ жизни замкнутый, хотя профессия его и жены предполагает обширный круг знакомых. Но ни с одним из них Сахаровы не поддерживают близких отношений. Это точно. Даже телефон у них звонит крайне редко.
- Откуда это известно?
- От соседей. Телефон у Сахаровых в передней. Стенка тонкая. Каждый звонок слышен.
- Беллетристика. Давай факты.
- Есть одна странность. У американцев он побывал в двух лагерях для перемещенных. Мотивировка правдоподобная. Один разукрупнялся, в другой перевели. Перебросили партию, не подбирая близких ему дружков. В результате в группе одновременно с ним проходивших проверку не оказалось ни одного, кто бы хорошо знал его: пробыли вместе не более месяца. Но гитлеровский концлагерь, где он отбывал заключение, Сахаров назвал точно, перечислил все лагерное начальство и даже часть заключенных, находившихся вместе в одном бараке. Проверили - все совпало, только товарищей по заключению не нашли, да и найти было нелегко: американцы в то время многое скрывали и путали. Назвал Сахаров и часть, где воевал, имена и фамилии командира и политрука, точно описал места, где попали в окружение, и даже упомянул солдат, вместе с ним отстреливавшихся до последнего патрона. И еще странность: в списках части, вернее, остатков ее, вышедших из окружения, нашли его имя, и документы нашли, и фотокарточка подтвердила сходство, а вот свидетелей, лично знавших его, не обнаружилось: кто убит, кто в плену, кто без вести пропал, не оставив следа на земле. Много таких было, как Сахаров, вот и ограничились тем, что нашли и узнали. Ну, проштемпелевали и отпустили домой в Апрелевку, в сорока километрах от Москвы.
- Ты говоришь, фотокарточка. Где она, эта карточка?
- В протоколах упоминается, а в деле нет.
- А что есть?
- Фотоснимки Сахарова и образцы его почерка в анкетах и служебных документах только послевоенные. Ни одного довоенного документа мы не нашли.
- А у родственников? Есть у него какие-нибудь родственники? - спрашиваю я уже без всякой надежды.
И получаю в ответ настолько неожиданное, что каменею, едва не уронив трубку.
- Представьте себе, есть, полковник. Мать.
- Жива? - Голос у меня срывается на шепот.
- Живет в Апрелевке под Москвой, - отчеканивает Корецкий с многозначительной, слишком многозначительной интонацией.
Я молчу. Молча ждет и Корецкий.
Живая мать, признавшая сына после возвращения его из армии. Это, как говорят на ринге, - нокаут. Все здание моих предположений, догадок и примет рассыпается, как детский домик из кубиков. А может быть, она слепа, близорука, психически ненормальна?
Слабая надежда…
- Говорили с ней?
- Говорили.
- Кто?
- Лейтенант Ермоленко. Он и сейчас в Апрелевке. Получил полную, хотя и неутешительную, информацию.
- Подробнее.
- Мать Сахарова зовут как в пьесах Островского - Анфиса Егоровна. Год рождения тысяча девятисотый. По словам Ермоленко, крепкая и легкая на подъем старуха. Муж умер в тридцатых годах от заражения крови. И до войны и в войну работала учительницей младших классов в апрелевской средней школе, в пятьдесят шестом ушла на пенсию, как она говорит, хозяйство восстановить - дом, огород, ягодник. Денег у нее много. Пенсия, клубникой приторговывает, да сын помогает. Средства у него, мол, неограниченные.
Неограниченные. Раз. Есть зацепка. К вопросу о средствах еще вернемся.
- Легко ли узнала сына после его возвращения?
- Говорит, что сразу, несмотря на бороду. Тот же рост, тот же голос и шрамик, памятный с детства. Внимательный, говорит, сынок, памятливый. Все, мол, вспомнил, даже ее материнские наставления и горести.
- Всегда был таким?
- Ермоленко ее подлинные слова записал. Неслух неслухом был, говорит, дитя малое, ребенок, но с годами к матери добрее стал. А в войну возмужал, горя да страху натерпелся, вот и понял, что ближе матери человека нет. Тут Ермоленко и спроси: в чем же эта близость выражается, часто ли они видятся, навещает ли он ее, один или с женой, а может, она сама к ним ездит? Старуха замялась. Ермоленко подчеркивает точно, что замялась, смутилась даже. Оказывается, они почти и не видятся. Наезжает, говорит, а как часто - мнется. Некогда, мол, ему, большой человек, занятой. А она сама в Москву не ездит - старость да хвори. Была один раз - заметьте, Александр Романович, всего один раз за годы его семейной жизни, - с женой познакомилась, а говорить о ней не хочет: подходящая, мол, жена, интеллигентная. И сразу разговор оборвала, словно спохватилась, что много сказала. Хороший, мол, сын, ласковый, хоть и не навещает, а письма и деньги шлет аккуратно. Вот вам и близость, которая зиждется только на взносах в материнскую кассу.
- А велики ли взносы?
- От прямого ответа уклонилась: не обижает, батюшка, не жалуюсь. По мнению Ермоленко, старуха двулична, и я, пожалуй, с этим согласен. Язык нарочито простоватый - этакая деревенская кумушка, - а ведь по профессии учительница с хорошим знанием русского языка. Не та речевая манера. А зачем? Чтобы вернее с толку сбить, увести со следа? Ну, сыновние взносы-то мы проверили. Раза четыре в год она получает почтовыми переводами по пятьсот - шестьсот рублей. А когда Сахаров сам приезжает - не часто, раз в два-три года, - материнская касса опять пополняется. Уже натурой. Вот показания соседки, портнихи из местного ателье. Зачитать? Не загружаем коммуникации?
- Зачитывай. Пока не гонят.
- "Когда сын в гостях, двери всегда на запоре, даже окна зашторивают. Сын гостит недолго - час, а то и меньше - и тут же отбывает на машине, у него собственная, сам правит. А потом Анфиса хвастается обновами: то пальто демисезонное с норкой, то шуба меховая, то трикотаж импортный. Опять, говорит, прибарахлилась, спасибо сыночку - уважает". А не кажется ли вам, Александр Романович, что уважение это больше на подкуп смахивает?
- С каких пор он высылает ей деньги?
- С первых же дней, как обосновался в Москве.
- Даже в студенческие годы, когда жил на стипендию?
- Сахарова говорит, что он и тогда хорошо подрабатывал. Переводами с немецкого для научных журналов. Язык, мол, в плену выучил.
Выучил. Что может выучить узник гитлеровского концлагеря, кроме приказов и ругани охранников и капо?
- Мы проверяем бухгалтерские архивы соответствующих издательств, - говорит Корецкий. - Переводческих гонораров Сахарова пока не обнаружено.
Еще зацепка. Еще одна брешь в железобетонной легенде.
Я вспоминаю реплику Корецкого о том, что Сахаров иногда пишет матери.
- Она сама читает письма?
- Сама.
- И почерк не показался ей изменившимся?
- Он выстукивает письма на машинке, чтобы ей, старухе, мол, было легче читать.
Интересно, зачем оценщику комиссионного магазина пишущая машинка? Неужели только для того, чтобы облегчить чтение писем старушке-матери? Непохоже на Пауля, даже в его новой роли. Вероятнее другое: его корреспонденция шире и среди ее адресатов есть лица, кому не следует писать от руки.
- Ермоленко интересовался, - продолжает Корецкий, - не сохранились ли у нее ученические тетради сына, его довоенные письма, поздравительные открытки или документы, лично им написанные? Оказывается, все, что могло сохраниться, погибло в конце войны в их сгоревшем от пожара деревянном домике. Самому Сахарову едва удалось спастись, настолько внезапным и сильным был вспыхнувший в доме пожар.
- Причины пожара?
- Она не знает. Решили, что поджег спьяну случайный прохожий, бросивший окурок на крыльцо, где стояла неубранная корзина с мусором - забора тогда у дома не было.
Я думаю. Могла ли гитлеровская разведка вовремя позаботиться об уничтожении всех следов, связывающих Сахарова с его прошлым? Могла, конечно. И старуху, возможно, ожидала та же участь, что и ученические тетради ее сына. И только безоговорочное признание его сыном, пожалуй, и сохранило ей жизнь, да еще и создало сверхнадежное прикрытие преступнику. А было ли оно честным, это признание, уже не установишь. Минимум сорок тысяч рублей в нынешнем исчислении, полученных за двадцать пять лет от ее "сына", плюс подарки, общая стоимость которых, вероятно, также исчисляется в тысячах, прочно и глубоко похоронили все сомнения, даже если они и были.
- А как отнеслась она к расспросам Ермоленко? Не перегнул ли парень? Насторожит старуху - насторожится и Сахаров. Что ей стоит предупредить его?
- Любую телеграмму можно прочитать на теплоходе. У вас же в радиорубке. А я думаю, что никакой телеграммы не будет. Схитрил Ермоленко. Представился ей как журналист, собирающий материал для очерков о мужестве советских военнопленных в годы Великой Отечественной войны, в частности о тех, кто остался в живых после гитлеровской лагерной мясорубки. Старуха склюнула наживку не задумываясь.
- Что же сейчас задерживает Ермоленко? - спрашиваю я.
- Надеется разыскать друзей детства Сахарова или тех, кто знал его до войны и, может быть, видел после возвращения.
- Когда же он прорежется?
- Видимо, завтра. Так условились.
- Ну, а теперь условимся мы. Нужны подробности первой встречи Сахарова с матерью. Может быть, есть свидетели, кто-либо присутствовал, заметил что-нибудь - ну, удивление или недоверие: с трудом узнала, скажем. Ее рассказ Ермоленко уже обусловлен сложившимися отношениями Сахаровой и ее псевдосына. Интересны же ее первые рассказы о встрече - наверное, говорила кому-нибудь: ведь в ее окружении это сенсация. И еще. Проведем другую касательную к биографии Сахарова. Свяжись с берлинской госбезопасностью и узнай, жива ли и где находится бывшая невеста гауптштурмфюрера Пауля Гетцке, некая Герта Циммер, дочь известного виноторговца, и в случае ее досягаемости пусть выяснят, не сохранились ли у нее какие-либо письма или фотокарточки с автографом Гетцке. Если да - пусть переснимут и вышлют тотчас же. В крайнем случае могут связаться с полицейскими властями Западной Германии, если эта Циммер выбыла туда из ГДР. Ничего секретного мы не требуем.
- Попробую, - соглашается Корецкий.
- Действуй, - напутствую я его и выключаю связь.
Теплоход стоит у сочинского причала. В коридорах, салонах и барах ни души - все в городе. Только у бассейна на шлюпочной палубе молодежная суета: его снова наполнили, и девушки в купальниках, подсвеченные снизу, кажутся пестрыми экзотическими рыбами в зеленоватой цистерне аквариума. Здесь мне делать нечего - стар. Может быть, стар и для молчаливого поединка, который начал с надеждой выиграть без осечки. Смогу ли? Настораживает не только железобетон легенды, но и личность ею прикрытого. Пауль Гетцке не просто военный преступник, скрывшийся в тихом омуте заурядной московской комиссионки. Залег сом на дно под корягу и не подает признаков жизни. Нет! Не зря же его дублировали во встрече со смертью в оккупированной Одессе, и не зря он дублировал незаметно исчезнувшего в германском концлагере Сахарова. Как это было сделано, выяснится впоследствии, а зачем, ясно и сейчас.
Пока же сом лежит под корягой.
Я И ГАЛКА
С пляжа Галка возвращается одна - Сахаровы остались обедать в городе.
- А потом снова на пляж. Как психованные. У нее даже шкура задубела на солнце, а он из воды не вылезает. Мы с Тамарой три часа провалялись на пляже, пока он плавал.
- За буйки?
- Конечно. Марафонский заплыв на полдня. И знаешь что? Мне все кажется, что он не просто плавает, не из удовольствия…
Галка колеблется, не решаясь высказаться определеннее.
- Тренируется? - подсказываю я.
- Вот именно. Ты не боишься, что он сбежит, скажем, в Батуми? Граница рядом.
- Не сбежит. Во-первых, это не просто граница, это наша граница. Даже с аквалангом не проскользнешь. А во-вторых, он слишком уверен в своей безопасности, чтобы отважиться на такой побег. При желании он мог бы остаться за пределами нашей страны в одной из своих туристских поездок. Ведь у него наверняка были такие поездки?
- Тамара говорит, что были. Кажется, в Чехословакию ездили или в Швецию. Куда-то еще.
- В Чехословакию он ездил, возможно, только для встречи с кем-нибудь, кто одновременно туда приехал с Запада. А в Швеции вполне мог остаться. Но не остался, как видишь.
- Тогда не возникала опасность разоблачения. Галка, наверно, права. Опасность разоблачения возникла. Он безусловно узнал и меня и Галку, вероятно, еще на морском вокзале в Одессе, когда мы разглядывали его с Тимчуком. Поверил ли он в мой юридический камуфляж? Вероятно, нет. Члена коллегии защитников я сыграл наудачу с апломбом, но, как говорится, по касательной, неглубоко и неубедительно. Близость Галки к криминалистике, должно быть, насторожила.
Я пробую представить себя на его месте.
Первая реакция, понятно, настороженность. Гриднев и Галка, конечно, узнали его, но скрывают, делают вид, что поверили в гедониста из комиссионного магазина, любителя вкусно и сытно жить. А если игра, то зачем? Сомневаются, не убеждены, растеряны или же, замаскировавшись, решительно начали, как у них говорят, разоблачение военного преступника? Любительски неумело или опираясь на специальную выучку профессионалов? Вероятнее первое. Сначала присмотреться, прислушаться, разглядеть получше, проверить поточнее, а потом уже действовать, на ходу передоверяя розыск специалистам этого дела. А куда сунутся специалисты? В архивы, искать следы Пауля Гетцке и довоенного Сахарова. Но гестаповский палач Гетцке - будем считаться с их терминологией - казнен по приговору одесского подполья, а довоенный Сахаров почему-то не оставил следов. Ни школьных тетрадок, ни дневников, ни писем. Документация Нарофоминского райвоенкомата, где призывался Сахаров, утрачена в годы войны, архивы гитлеровских концлагерей уничтожены в панике германского отступления, документированная биография Сахарова начинается с возвращения из плена. Чистенькая биография, без пятнышка, подкрепленная неопровержимым свидетельством матери, радостно встретившей своего без вести пропавшего сына. И уймутся легавые, как бы ни божился Гриднев, что я - Гетцке, а не Сахаров.
Так предположительно может рассуждать Сахаров, судя по его поведению на борту "Котляревского". А заплывы? Почему же не поплавать, если умеешь. Просто Галка сверхподозрительна.
Она тут же подтверждает это.
- Между прочим, все сходится, даже пасьянсы. Только не Тамара - он сам их раскладывает. Страстишка. О пасьянсе Бисмарка поэтому пришлось умолчать. Незачем подбрасывать прикормку возле наживки - рыба может насторожиться.