Снаружи донесся слитный гул. Николай поднял глаза и увидел, как поблескивающий под дождем корабль комэска Ионычева, их ведущего и напарника, покатился, покачиваясь длинным, вытянутым, узким телом в облаке пушистой водяной пыли, на предварительный старт.
- "Барьер"! "Барьер", я - Девять пятьдесят третий, прошу запуск.
В наушниках захрипел голос руководителя полетов:
- Девять полсотни третьему - запуск! Давление - семь, сорок шесть, запятая, два.
- Есть, понял... - Быстро выставлены по давлению приборы. - Включить аэронавигационные огни!
- АНО... - Щелк, щелк; есть, заработали. - АНО включены!
Капитан Кучеров - лицо счастливое, не ведающее сомнений, разочарований и боязни лицо! - вскинул вверх правую руку, потряс затянутым в замшевую перчатку кулаком: "Начали, парни!" - и положил руки на штурвал, крепко охватив пальцами рукоятки.
- Включить главный!
В наушниках засвистело - пошел турбостартер. Начали!
- Отсчет турбостартера!
- Два... Четыре... Шесть...
Глуховато-тонко воя, турбостартер упрямо раскручивал, разгонял еще сопротивляющийся тяжелый ротор турбины правого двигателя; приборы показывали быстрое и неуклонное нарастание оборотов.
- Восемь... Десять...
Свист, тонкий и тягучий, нарастал, наливался густым шипением, заполнял кабину; донесся звонкий сухой хлопок.
- Розжиг!
Все звуки мира перекрыл властный, могучий, густой гул; мелко задрожали водяные капли на стеклах, запрыгали по переплетам рам. Пошел двигатель!
- Правый запущен и вышел на малые обороты! Теперь - левый.
И вот уже техник, улыбаясь, хлопнул пилотов по спинам; командир показал ему большой палец; техник кивнул и провалился в люк; вот неслышно, но все-таки ощутимо для тела летчика внизу хлопнула крышка люка, запирая шестерых в самолете, окончательно отсекая, отрезая их от земли и всего земного; и через пару секунд техник показался уже на мокром бетоне внизу слева и взмахнул рукой.
- "Барьер", я Девять полсотни третий. Предварительный?
Справа, почти невидимый за кисеей дождя, стоял неподвижно корабль комэска, ожидая их.
- Предварительный разрешаю. Курс двести двадцать. - Понял, курс предварительный двести двадцать. Выруливаю.
Ту-16 задрожал чуть сильнее, когда Кучеров мягко, осторожно повел вперед РУДы; Савченко быстро привычно оглянулся, насколько позволял обзор, осмотрелся впереди и по сторонам, кивнул выжидательно косящему на него командиру: "Все чисто - поехали" - и тяжелый, грохочущий турбинами корабль неожиданно мягко и легко покатился по рулежной дорожке.
На предварительном старте их уже ждали, нахохлившись, двое техников предстартового осмотра. Когда корабль, резко заскрипев тормозами, остановился, один вскинул блестящий от воды красный жезл-семафор, а другой привычной сноровистой рысцой двинулся к самолету и нырнул под него; Николай знал, что сейчас техник осматривает в последний раз внешние части корабля, шасси, створки, все ли в порядке, не ждет ли экипаж опасный и ненужный сюрприз; Николаю со своего высокого, как насест, места хорошо было видно лицо держащего запрещающий знак техника - мокрое, блестящее, техник щурился от дождя, летящего ему в глаза, и чему-то улыбался; вот откуда-то снизу вынырнул его напарник, и красный жезл сменился белым: "Порядок!" Кучеров кивнул им, они помахали в ответ и той же рысцой, пригибаясь, будто шел ливень, побежали к уютной стекляшке СКП, и их куртки лаково-мокро сверкали.
- "Барьер", я Девять полста третий, разрешите исполнительный?
- Полста третьему исполнительный разрешаю. Ветер по полосе, встречный, два метра, полоса влажная, видимость...
- Условия принял.
Корабль мелко сотрясался всем своим длинным упругим телом, аккуратно развернулся на сверкающем радужной водяной пленкой бетоне и, длинно скрипнув и качнувшись вперед, занял свое место для взлета парой. А впереди слева загадочно светилась в ореоле голубого свечения дождя размашистым силуэтом машина ведущего.
В наушниках щелкнуло, и искаженный эфирной хрипотцой голос комэска сказал:
- "Барьер", я - Девять девяносто шестой, исполнительный двести двадцать, разрешите взлет.
Кучеров положил большой палец на кнопку связи:
- "Барьер", я - Девять пятьдесят третий, исполнительный двести двадцать, разрешите взлет.
- Девять девяносто шестой, Девять полста третий! Полоса свободна. Взлет парой разрешаю.
- Понял Девяносто шестой. Разрешили.
- Полста третий понял. Разрешили.
Кучеров подвигал руки на штурвале, словно ощупал привычные рукоятки, и с удовольствием громко объявил:
- Экипаж! Взлетаю!
И мягким, плавно-играющим движением, один за другим - не сразу, а правый-левый, правый-левый, - повел вперед РУДы, и Николай, слыша за спиной послушно нарастающий гром и рев, ощущая всем телом рвущееся вперед напряжение машины, внимательно смотрел, как Ту-16 впереди качнулся, и даже сквозь стекла герметичного фонаря, плотный шлемофон, сквозь грохот своих двигателей на его барабанные перепонки навалился слитный низкий гром, но его все-таки перекрыл властный, командный голос Кучерова в наушниках:
- Держать газ, включить фары!
Савченко положил ладонь левой руки под рукоятки секторов газа, как бы подпирая их (чтоб при перегрузке взлета они, упаси господь, не пошли назад сами собой), правой быстро включил фары и, увидев, как заискрился, дымно засветился мокрый воздух перед кабиной, "прочел" сигнализаторы на доске и доложил:
- Газ держу, фары включены.
А Ту-16 Ионычева, меняясь в ракурсе, уже катился по полосе, словно сдвигаясь боком и уходя в поперечный силуэт.
- Курс ГПК?
- Гирополукомпас - ноль.
- Планка курса?
- В центре.
- Колесо?
- Носовое прямо...
За ним, почти скрывая его, поднялась, завихрилась мутная стена мельчайше распыленной воды и пара, и громадный самолет все быстрее и быстрее уносился в это вихрящееся облако, растворялся в нем...
- ...Кнопка утоплена, законтрена.
- Взлетаю!
И каждый раз, когда видишь взлетающий самолет, особенно такую вот громадину, каждый раз спирает дыхание и хочется ему помочь, вот так, вот так - подхватить под крыло, поддержать, подтолкнуть плечом вверх...
- Ну, ребятки, поехали!
И, сощурившись, Кучеров с трудом разглядел сквозь дождь и водяную пыль, как в конце полосы силуэт самолета Ионычева пошел вверх, между ним и дымящимся срезом дальнего леса появилась и стала быстро расширяться полоска серого струящегося пространства, и услышал, ощутил, как пневматики, проседая под тяжестью корабля, покатились по бетону и стала все сильней наваливаться, вкрадчиво дыша, на грудь, плечи, бедра, шею, давить мягкой лапой вся тяжесть земного притяжения; следя, как командир выдерживает направление разбега точнейшим, миллиметровым покачиванием педалей, фиксируя боковым зрением обороты, слыша голос штурмана, считывающего для командира неуклонное, неудержимое нарастание скорости...
- Сто... Сто сорок...
Он чувствовал, как уплотняется, густеет тугой влажный воздух под крыльями, как родное, близкое, послушное тело машины напрягается в нарастании этой скорости, о которой подчеркнуто равнодушно и размеренно бубнил этот голос:
- Сто восемьдесят...
Кучеров осторожно, даже нежно потянул на себя штурвал - и она, милая, послушно и аккуратно повела нос вверх - три градуса, четыре, пять, шесть... И дымный горизонт провалился вниз; впереди, перед ними, неслись лишь низкие, пылящие дождем облака, и машина "вспухла", ложась крыльями в упругие, живые волны воздуха.
- Носовое оторвано.
- Двести... Двести пятьдесят...
Кучеров на руках держал все эти тонны металла, пластика, оружия, керосина, людей, - все громадные тонны машины, несущейся сквозь вихри взметенного воздуха на двух голенастых "ногах" в громе, реве и свисте. Савченко положил пальцы на тумблеры управления механизацией крыла, ожидая команды, а мимо летела, летела, отлетала назад земля в неотвратимом нарастании скорости.
- Триста...
"Еще чуть-чуть... Во-от так... Еще... Ну, миленькая!"
- Скорость отрыва!
Кучеров качнул штурвал на себя - тангаж шесть, семь, восемь, точно восемь градусов! "Ну, родная, пошли! Давай, милая!"
Савченко не замечал, как он тянется вверх, всем телом и всей душой помогая машине - ну, пора! И все без малого восемьдесят тонн легко и чисто отделились от бетона, оборвались мелкая тряска и толчки в ладони, когда колеса проскакивали стыки плит, а земля качнулась и поехала вниз назад...
- Колеса в воздухе!
Земля словно затормозила свой бег, только что стремительный, и вот уже поплыла назад, поворачиваясь и утопая в плывущей дымке, и тут же исчезла, пропала в мутных клубах.
- Шасси! - быстро приказал Кучеров; Савченко послушно перевел кран уборки, следя за приборами; машина чуть заметно дрогнула, донесся по ее телу короткий тройной перестук.
- Сорок... Шестьдесят... - читал теперь высоту штурман.
Глухо стукнули захлопнувшиеся створки гондол шасси; на приборной доске вспыхнули три красных огня. Савченко негромко доложил:
- Шасси убрано. Кнопка в исходном, давление в норме.
- Восемьдесят... Сто...
- Идем по схеме сбора, - предупредил Кучеров. - Оператору смотреть, хорошенько смотреть!
- Есть... - отзывается со своего кресла-вертушки за спинами пилотов штурман-оператор, влипший лицом в раструб радиолокатора - он прощупывает чутким лучом бесцветно-слепую мглу, сквозь которую идет корабль, и сейчас только глаза оператора - глаза корабля; а высота растет размеренно и неуклонно.
- "Барьер", я Девять полста третий. Взлет произвел, на борту порядок. Задание?
- "Барьер" Полста третьему: задание прежнее.
- По-онял...
Значит, пока ничего не изменилось. А впереди за лобовыми стеклами - дрожащая марля водяной струящейся пленки, сине-мутной и непрозрачной. Но это не страшно, это нормально, это работа у нас такая, и оператор свое дело туго знает; вот он, оператор, кого-то уже углядел:
- Командир, на пеленге тридцать, высота три, удаление сорок - цель. Пеленг отходит вправо - тридцать семь, сорок, сорок три...
Это уходит на свой маршрут Валера Шемякин - на противоположную сторону планеты, туда, где в бело-голубой вышине вечно сияет над океаном солнце, и через несколько часов он увидит в оптику золотые пляжи у прибоев коралловых островов и зелень тропических пальм, и к вечеру целый континент останется у него слева, а справа будет угрюмо лежать в невидимости горизонта полюс и вечные льды ждать в тяжком безмолвии; а еще через несколько часов он придет домой, все такой же и все тот же Валерка. И будет играть с пятилетними Максимкой и Викой, а жена, готовя ужин, радостно будет рассказывать о какой-то покупке, о том, чью жену видела сегодня, и как всю ночь шел дождь, и о вчерашнем телефильме, - а он, возясь на полу с игрушечной железной дорогой, ничего не расскажет о ехидно ухмыляющемся наглом парне, который весело-похабно жестикулировал из кабины "Томкэта", о том, как, подмигивая, парень тыкал пальцем за борт своего истребителя, показывая подвешенные под крылом матово-белые, с красными поясками стрелы ракет класса "воздух - воздух", приготовленные для Шемякина; и не расскажет о том, как загорелого сменили двое ухарей из авианосной группы, которые, резвясь, с сумасшедшей лихостью носились на "Хорнетах" вокруг советского воздушного корабля (да-да, советского! А что делать? Что ж делать-то, когда над всей Европой, над Индийским, Атлантическим, Тихим океанами, над всеми континентами и морями плывут, гудят, коптят небо угрюмые гигантские Б-52 - а Максимкам, миллионам Максимок все-таки надо, черт подери, играть со своими паровозиками! Надо - разве нет?). "Хорнеты" носились так, что тяжелую машину швыряло в спутных струях и штурвал вышибало из рук, потом этих безнаказанных, а потому лихих летунов сменил солидный четырехмоторный Локхид П-3 "Орион", разведчик-профессионал, и два часа летел рядом, зудел, чего-то там бормотал, сообщал, ныл, хихикал, интересовался, посмеивался, опять сообщал и опять интересовался на недурном русском языке - дружелюбно-насмешливый приятель; а он, советский летчик, молчал, ничего не видел и не слышал (к сожалению, только в кино можно отвечать этим "приятелям" - чтоб зрителя побаловать, в действительности же - нельзя! Нельзя, ибо именно для того, чтоб услыхать хотя бы голос, и задаются эти невинные вопросы); не расскажет он ничего и никому, потому что не надо этого знать ни славной, желанной жене, ни славному, серьезному Максимке; каждый в этом замечательном мире делает свое дело, во имя которого живет; ведь, в конце концов, он, летчик Шемякин, никогда по-настоящему не узнает тех мук, в которых жена принесла ему сына и дочь. Вот так-то...
Удачи тебе, Валерий! Завтра вечером тебя ждут дома.
- Оператор, где ведущий?
- Пеленг лево двадцать, высота полторы, пеленг отходит влево, удаление шесть.
А Ту-16 мощно и ровно не идет, а буквально прет вверх, прошибая эту муть, разгоняясь даже в наборе высоты, катится по невидимым рельсам, лежащим наклонно на восемь градусов к горизонту - тангаж восемь, точно восемь!
- Высота триста... Триста пятьдесят...
В кабине становится светлее - значит, подходит верхняя кромка первого слоя облачно-водяного парно́го "пирога"; вот мгновенно дымно мелькнули клубы пара перед мокро блеснувшим носом корабля и пропали - и самолет вырвался в серо-синий свет. Поплыли вниз, замедляясь, пушистые волны застывшего облачного моря в какой-то странной, оглушительной тишине, из которой начисто выключен сознанием напряженный гул турбин.
Вверху, высоко над ними, замедленно покачивались свисающие округлые капители, перевернутые, призрачно светящиеся кружева изящно очерченных балюстрад, куполов, люстр; опрокинулись и замерли, не падая, сказочные ажурные башни волшебных замков: это нижняя кромка второго, верхнего слоя "пирога".
Гигантский, жутко пустынный, замерший зал без окон и стен залит неземным плывущим голубым светом, и самолет, едва ощутимо вздрагивая, уже не мощно, но осторожно, покорно боясь нарушить этот вселенский покой, всплывает к сводам зала, выше, выше, вот уже широчайшая голубая арка над самой головой - и вдруг с резким ударом мгновенно темнеет в кабине, коротко встряхивают все тело машины толчки воздушных потоков, на стекла упала темно-синяя занавесь - корабль вошел в плотную облачность.
- Шестьсот пятьдесят... Шестьсот восемьдесят...
Турбулентные потоки мотаются в рулях, ударяя в высокий киль, в стабилизаторы, прихватывая крылья так, что видно, как изгибаются их консоли; корабль раскачивается, норовит то нырнуть, то задрать нос, рывками ходит в стороны; Кучеров парирует эти рывки штурвалом, энергично шурует педалями, но это нелегко и непросто - бомбардировщик, имеющий безбустерную систему управления, слишком тяжел и инертен для такого "истребительного" пилотирования, и надо "пятой точкой" предугадывать его рывки и рысканья, одерживая их и удерживаясь в курсе и углах набора, заданных схемой сбора.
- Командир, внимание, доворот влево двадцать, - предупреждает голос неусыпного штурмана.
- По-мо-гай, Коля, - раздельно выговорил Кучеров: Савченко лишь придерживал штурвал, чтоб не мешать командиру. - Оператор, ведущий?
- Ведущий на курсовом влево десять... влево пять. Высота две тысячи, удаление...
- Отстаем! - Кучеров мягкими толчками дослал вперед РУДы, корабль потянулся ровнее и жестче, вокруг стало быстро светлеть, заблестел металл под вытершейся местами черной краской на панелях кабины - и по глазам хлестанул ослепительный свет! Вырвались!
А простор... Какой оглушительный простор!
Вокруг сиял нежно-голубой и белоснежный мир; текло над кромкой облаков расплавленное белое солнце; а слева высоко плыла, чуть перекосившись, в сказочно-прекрасном бело-оранжево-голубом ореоле изящная "птичка" командирской машины. Николай невольно заулыбался вместе с Кучеровым, который энергично надвинул вперед светозащитный козырек и поглядел вниз, на уплывающий удивительно живой и вместе с тем застывший облачный океан, разделивший весь мир на "до" и "после", точнее, на "под" и "над" - именно так, как и настоящий океан, живая поверхность которого делит мир на внешне несоединимые, даже враждебные друг другу, но живущие единой жизнью стихии.
Кучеров постучал ладонью по штурвалу, и Николай с удовольствием положил на штурвал руки, принимая управление и власть над огромной машиной, и это не было знаком какого-то особого доверия командира. Все было обыденно и нормально, так, как и должно быть, так, как стал ощущать Николай, летая вот уже полгода с Кучеровым. Командир, не глядя на помощника, коротко отмахнул рукой влево, и Николай уверенным, уже выработавшимся широким жестом положил корабль в левый разворот и, добавив смело газу, подтянул штурвал.
Он был тут хозяином! И, глядя в искристо поблескивающий кабиной КОУ хвост ведущего, он прикидывал, нагонит или нет его на выходе из разворота; оно, конечно, надо бы нагнать так, чтоб, закончив выход на указанный с КДП курс, оказаться слева от него и чуть ниже - именно там, где ему, ведомому, и положено быть, - но при этом сэкономить время и маневр, показав класс. Надо бы покруче, во-от та-а-ак...
Машина, натужно свистя работающими на полных газах турбинами, лежала в легком левом крене, идя вверх по широкой изящной дуге, и выписывала в голубом чистейшем небе огромную серебристую кривую, медленно нагоняя плывущий впереди вверху самолет.
Ослепительное солнце, бело-оранжево полыхая, неторопливо сползало вправо, и по приборной доске, дробясь и вспыхивая в стеклах шкал, плыли, вздрагивая, солнечные зайчики.
Николай, не упуская из виду приборы, следил, как под аккомпанемент ровного тугого гудения турбин постепенно увеличивается, прорисовываясь в деталях, именно увеличивается, а не приближается, самолет комэска, сползая, будто притянутый солнцем, тоже вправо, вслед за светилом. И тут Николай вздрогнул: глядя вперед, он вдруг вспомнил, что уже было - точно так же. Он опять увидел тот день, те секунды. Все было точно так же - хотя то был конец осени, а не ее начало. Но - то же время. Тот же висящий впереди вверху самолет. Тот же дождь глубоко внизу, под пеленой мокрых плотных облаков. И то же солнце здесь, наверху...
...Ослепительное солнце, бело-оранжево полыхая, неторопливо сползало вправо, и по приборной доске, дробясь и вспыхивая в стеклах шкал, плыли, вздрагивая, солнечные зайчики. Машину пилотировал сам командир, капитан Реутов, а Николай, следя за приборами, наблюдал, как под аккомпанемент ровного тугого гудения турбин постепенно увеличивается, прорисовываясь в деталях, именно увеличивается, а не приближается, самолет комэска, сползая, будто притянутый солнцем, тоже вправо, вслед за светилом.
Вот ведущий уже почти на курсе, и выше; видны вспышки солнечных взблесков на дюралево-серебряных его боках, радужно мигнули стекла кабины стрелка под высоким килем, ровно струится коричневатый и очень заметный в небесной чистоте тонкий шлейф копоти не полностью сгоревшего топлива из выхлопных сопел турбин; можно плавно, по чуть-чуть, подталкивать вперед правую ногу, подстраиваясь к ведущему; ага, правая педаль подалась мягко вперед - командир так и делает, он опытный летчик, - а рукоятка штурвала нажала в правую ладонь.