- В конце концов мы найдем Стенбека. Если, конечно, он жив. Стенбек отдал приказ на газовую атаку…
Для Сержа это было совершенно неожиданно, прозвучало как удар грома.
- Я его в лицо знаю, - продолжал Николай Михайлович. - Типичный убийца!
- Ты его видел? - сорвалось с уст Сержа.
- Такой громила, внешне похож на боксера. То говорит тихо, то вдруг как железом по железу загремит.
Николай Михайлович умолк: видимо, трудно было вспоминать пережитое, лицо его посерело, а глаза как бы остекленели, сделались неподвижными. Пожилая женщина, которую они посадили по дороге и которая, по всей вероятности, была наслышана об Аджи-Мушкае, сказала:
- Надо переловить их всех, преступников фашистских-то. Слышала, слышала я, сынок, про аджимушкайские катакомбы-то, - посмотрела она на Сержа. - Самому лютому врагу не пожелала бы такого… Наши солдатики под землей, а они, германские фашисты, сверху. И никак не могли одолеть наших. И тогда, зверюги, пустили газы. Теперь в этих катакомбах каждый камень гневом дышит. Сама видела, сынок. Не дай тебе господь такого испытать!
О библиотеке уже не думалось. Но когда они подъезжали к поселку с белыми одноэтажными домиками, воспоминания о матери все же пробились сквозь мысли о Стенбеке, он увидел ее разговаривающей с Роджерсом в библиотеке. Они его не заметили, прижавшегося у окна за шкафом. "Роди, - послышался голос матери (так она звала Роджерса, - не слишком ли Серж увлекается русской литературой? Она вся пропитана большевизмом. Это опасно для Сержа с его пылким сердцем и увлекающейся натурой". "О, нет, мадам, Пушкин, Лермонтов, Фет, граф Толстой - дворянские писатели". - "Что вы, Роди, граф Толстой был в России первым бунтарем и социалистом. А Пушкин, а Лермонтов? Это же декабристы! Помните:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд…
Дальше не помню. Но все это против царя, священного монарха". - "Не волнуйтесь, мадам, Серж - подлинное дитя нашего великого государства". - "О, Роди, - послышался звук поцелуя, - как трудно мне!.. Женщина без мужчины… Роди, Роди, голубчик…" Скрипнула дверь, и все затихло, аж в ушах зазвенело…
Вокруг поселка пузырилась земля, словно бы когда-то, один раз закипев на страшном огне, окаменела в таком виде навечно. Там и сям виднелись небольшие группы людей. У входа в подземелье, похожего издалека на раскрытую пасть какого-то чудовища, сгрудилась целая толпа пестро одетых мужчин и женщин, подростков и детей. Молодой человек, по-видимому экскурсовод, рассказывал о сражении под землей. Заметив подошедшего Николая Михайловича, он прервал рассказ, поздоровался с ним за руку, сказал:
- Может, выступите? Народ очень интересуется.
- Сегодня нет. Я с сыном приехал, хочу показать ему подземелье. Вот прихватил два фонаря…
- Опасно, там еще рвутся мины.
- Не беспокойтесь, я не подорвусь, сам эти мины ставил.
- Ну смотрите. Вот вам схема катакомб…
- У меня есть…
- Идите.
- Я с ним, пропустите! - услышал Серж за спиной. Голос показался ему знакомым. Он хотел было оглянуться, но Николай Михайлович взял его под руку…
Лучик от фонаря прорезал темноту, выхватывал из сплошного мрака поржавевшие каски, пулеметные ленты, гильзы. Иногда лучик застывал на некоторое время, и по тому, как он трепетал, Серж догадывался, что у Николая Михайловича дрожит рука…
Они подошли к надгробию. Вверху зияла дыра, через нее проникал дневной свет. Бетонное надгробие размером не менее двадцати метров на десять показалось Сержу невероятно тяжелым и большим.
- Сколько же тут погребено?
- Не считали… Нельзя было сосчитать.
- Почему?
- От них остались вороха костей. Сражались до последнего патрона, до последнего дыхания. Даже после газовых атак оставшиеся в живых отвергли предложение врага сдаться в плен и продолжали наносить фашистам удары.
Серж стоял так, что его тень макушкой касалась надписи. Он прочитал:
"Вечная слава погибшим в боях за честь и независимость нашей Родины! Смерть немецким оккупантам!"
И вдруг он подумал: "Под землей, на такой глубине эта надпись не подвержена разрушению. Пройдут столетия, а она будет призывать: "Смерть немецким оккупантам!" Столетия. "Нет, Хьюм, здесь все по-другому". Ему сделалось зябко, и он поежился. Это заметил Николай Михайлович.
- Теперь я покажу ту дыру, через которую я вырвался отсюда.
Они прошли метров четыреста - пятьсот. Мрак начал редеть.
- Вот она, - сказал Николай Михайлович и присел на большой камень. К дыре тянулась конусообразная насыпь, образовавшаяся от обвала.
- Я посмотрю, - сказал Серж и начал взбираться наверх.
Подняться по конусу оказалось не так-то просто: он то и дело сползал вниз. Но наконец все же достиг нижней кромки дыры. На уровне его лица нависла огромная каменная глыба. Серж осмотрел ее и понял, что, если как следует нажать на глыбу, она рухнет, упадет прямо на голову Николаю Михайловичу. Он взглядом измерил падение глыбы и убедился: "Точно, прямо на голову". Серж еще раз прицелился, теперь уже с мыслью о ситуации простого случая, когда гибель человека может даже и не рассматриваться. "Вот так и получилось… Уперся ногой - и глыба рухнула, я вслед за ней, отделался синяками и царапинами…" Мысль о ситуации простого случая захватила его с неотразимой силой…
Николай Михайлович сидел как раз на черте тени и света. Отверстие гитлеровцы проломили взрывом ночью. Почти никто из бойцов не обратил внимания на раздавшийся гул, он прозвучал так же, как на поле боя взрывается один из сотен снарядов - в порядке вещей. Только он, Николай Михайлович, сказал тогда полковнику Ягунову, командиру подземного гарнизона, что немцы, видимо, что-то собираются предпринять. Бритоголовый полковник, внешне похожий на интеллигента-аккуратиста, сверкнул стекляшками пенсне, сказал: "Вы думаете, что враг совершит газовое нападение?" Полковник приказал ему взять несколько человек и стать на охрану обвала. Они бежали в темноте, лучины, заменявшие фонари (керосин к тому времени был полностью израсходован), то и дело гасли, и бойцы с трудом достигли обвала. У Шумилова в запасе были две лучины, сухие щепы от промасленных досок. Он запалил обе сразу: облако дыма висело под потолком, отдельные его клочья уже тянулись в отсеки катакомб. Бородатый красноармеец, оказавшийся на несколько метров впереди, вдруг схватился за горло и, извиваясь в конвульсиях, попятился назад, упал в двух или трех метрах от Шумилова. Николай Михайлович почувствовал резь в глазах, но успел заметить, как изо рта бородатого показалась красная пена. "Назад, газы!"
Потом хоронили погибших, без гробов, в дальнем отсеке. Прикрыли общим брезентом, засыпали, потом еще слой посиневших трупов и опять общий брезент…
Он добровольно изъявил желание пробиться на Большую землю и доложить командованию фронтом: группа войск полковника Ягунова удерживает район аджимушкайских катакомб, немцы совершили газовую атаку. В течение десяти дней он пытался вырваться через эту дыру. Все же в конце концов добился своего. Потом в течение трех месяцев продирался сквозь вражеские заслоны. Керченский пролив переплыл на бревне в темную дождливую ночь: за спиной грохотал бой - в такую погоду солдаты подземелья дрались с особой лихостью.
Они сражались более девяти месяцев, до последнего вздоха…
Николай Михайлович посмотрел на Сержа: на фоне голубого лоскутка он пластался наверху черной птицей. "Смотри, смотри… и запоминай… "Орленок, орленок, взлети выше солнца - собою затми белый свет…"
- Здравствуйте, Николай Михайлович!
Возле стоял Синявкин, держа в руках погасший фонарик.
- К. Синявкин? - обрадовался Шумилов.
- К. Синявкин…
- Константин Федотович, ты, брат, рисковал. Тут еще много всяких сюрпризов… Мог бы и напороться…
- Смелого пуля боится, смелого штык не берет. Я тут не первый раз. - И показал на Сержа: - Сын?
- Ага. С боевой дорогой отца знакомится… А знаете, он у меня циркач! Говорят, что способный наездник. Но пока что только лошадок чистит да прогуливает их, - засмеялся Николай Михайлович. - А как у вас дела идут?
- Я ушел из Комитета. Тяжелая работа, одно расстройство. Плачут люди при встречах после долгой разлуки. Насмотрелся, сердце стало пошаливать.
- Где же вы теперь?
- В "Ласточкином гнезде". Отдыхаю. Работа найдется. - Он заметил неподалеку полуистлевшую командирскую полевую сумку, поднял и начал рассматривать ее.
"Ситуация простого случая… О, Стенбек, тебе повезло! Хьюм, я начинаю, ты слышишь, я начинаю… Да поможет мне бог! Ты прав, Хьюм, у меня не должно быть души. Только мозг и тело. Мозг - это электронно-вычислительная машина. Запрограммированная машина! Теперь уже ничего не изменишь. Остается только нажать кнопку - и пожалуйста…" Серж протянул руку к глыбе и тут заметил рядом с Николаем Михайловичем Синявкина. Он узнал его сразу по огнисто-рыжей шевелюре и отдернул руку от нависшей глыбы, весь похолодев. На лбу выступил липкий пот. "Хьюм, вот вам и электронно-вычислительная машина!" - пронеслось в голове, и он впервые подумал, как же трудно убить человека, совершенно безоружного и не ожидающего удара…
Глава седьмая
Над трубой котельной лениво колыхался желтый с синими прожилками дым. У Шредера всегда этот дым вызывал необъяснимую тревогу и отвращение, будто бы там, в этом приземистом здании, рождались интриги и прочие неприятные вещи в жизни "Лесного приюта". Он вышел из машины, небрежно подал пропуск. Привратник, средних лет служака, с бычьими навыкат глазами (бог знает, что за птица на самом деле!) долго рассматривал его документ. Пока тот колдовал над пропуском, Шредер все поглядывал на желтоватый снопик дыма.
- Пропустить не могу, - сказал привратник. - Извините.
- Почему?
- Не та бумага. Извините, но вам придется поехать в город. - Привратник назвал адрес. - Прошу, мистер Шредер, - показал он на машину. - Здесь стоять не разрешается. Прошу, иначе меня уволят с работы…
Подкатил черный лимузин. Из него вышел высокий, с одутловатыми щеками мужчина. Хьюм! Их взгляды скрестились.
- Пропустите этого господина, - сказал Хьюм и, сгибаясь, сел в машину, потом открыл дверцу, качнул головой. - Я вас жду в своем кабинете в одиннадцать часов.
На территории приюта поразила тишина. Правда, и раньше здесь не очень-то было шумно, скорее, немота властвовала тут. Но все же нет-нет да со стороны конюшни послышатся глухие удары трамбовки, нет-нет и фыркнет лошадь. Когда выходил из церквушки, иногда видел стайку приютников (их вообще здесь было немного, этих невольных "демонстрантов", в сущности лишь обозначающих вывеску хьюмовского заведения "Лесной приют"), среди них находился весельчак, шепотком одаривал мальчишек шуткой, и стайка взрывалась хохотом, коротким, но звонким…
Шредер намеревался сразу принять ванну - он поступал так всегда после выполнения трудного задания, но сейчас его почему-то потянуло в конюшню. Она оказалась закрытой на замок. Шредер посмотрел в щель: ни одной лошади, рядком стоят только желтые коротышки-баллоны.
И двери церквушки оказались на замке. За углом встретился капеллан без своей обычной сутаны. В руках у него был дорожный чемодан.
- Что произошло? Закрыли, что ли, приют?
- Не знаю. Я улетаю в Нью-Йорк, дали полный расчет.
"Врешь, все ты знаешь, святой отец". Шредеру было известно, что капеллан имеет чин майора контрразведки. Сопроводив его вопросительным взглядом, Шредер вдруг обратил внимание на то, что ворота котельной были открыты, и он заметил в глубине дворика Стенбека, одетого в белый халат и державшего в руках большой стеклянный сосуд.
"Так, так, Стенбек, пожалуй, открылся. Теперь понятно, что это за гнездышко", - подумал Шредер о котельной и заспешил к воротам. Но они, вздрогнув, бесшумно захлопнулись.
- Мистер Шредер, Хьюм ждет вас на втором этаже,-в бывшем кабинете Стенбека, - предупредил его у входа рослый сержант, жующий резинку. - Прямо по лестнице, первая дверь направо, сэр.
Хьюм помог Шредеру снять плащ. Шляпу Шредер бросил по старой привычке, отойдя от вешалки. Хьюм проследил за ее полетом.
- Very good! - сказал он, показывая на стол. - Прошу, сэр.
Хьюм сам налил Шредеру коньяку в хрустальную рюмку с серебряным ободком, пододвинул тарелку с холодной телятиной и ломтиками лимона.
- За нашего Сержа! - На его лице с подагрическими мешками промелькнул бледный лучик улыбки. Улыбка не ахти какая, но для Хьюма, человека весьма замкнутого и мрачного, она, эта улыбка, была признаком большого душевного удовлетворения. "Значит, здесь еще не знают, что случилось с Венке", - сделал вывод Шредер, и на душе у него сделалось легко и покойно.
- Мы решили закрыть приют. Но вы, господин Шредер, не останетесь безработным. - Он открыл сейф, подписал чек. - Пятьдесят тысяч долларов. Выпейте еще. Болезнь не позволяет мне идти вровень с вами. Приходится воздерживаться. Пейте, вы заслужили. - Он посмотрел на вешалку, на шпиле которой покоилась шляпа Шредера, и опять прошел к сейфу, не поворачиваясь, спросил: - А что Венке, когда он вернется?
- Как и условились с господином Стенбеком, через две недели.
- Стенбек, Стенбек, - шепча, Хьюм сел в кресло. - Пришлось отправить на лечение. Этот мужественный человек, оказывается, страдал тяжелой болезнью. У него, по всей вероятности, рак. Едва ли он вернется… Выпейте еще… - Он тяжело поднялся с кресла, с минуту молча смотрел на Шредера холодным, но довольно спокойным взором. - Ах, Шредер, Шредер, не пойти ли вам вновь в цирк?
- Я предлагал Стенбеку. У меня есть свои чувства к России…
- О, чувства! Это не надо. - Он походил по кабинету жердь жердью - высокий и прямой. - Это не надо. Важно уметь вовремя нажать кнопку запрограммированного счетно-решающего устройства, - постучал он по своему тыквообразному лбу. И видимо, довольный собственным изречением, все же налил себе коньяку.
- Вот здесь документы, - наконец показал Хьюм то, что взял из сейфа. - За них я и выпью, несмотря на болезнь…
Теперь он сидел почти вплотную к Шредеру. От него пахло не то нафталином, не то залежалой кожей.
- Мои эксперты и лично я изучили ваше предложение поехать с труппой местного цирка в Россию. - Он умолк, продолжая смотреть на карту, задрапированную черной занавеской. Потом, не меняя позы, начал стучать согнутым указательным пальцем по столу. Стучал он негромко, но очень долго. И в тишине трудно было выдержать этот стук, словно он это делал специально для испытания нервов.
- Серж молодой, ему нужны советы. Возьмите эти документы и веселите публику, Шредер… своим цирковым искусством. Подробные инструкции получите сегодня в городской конторе в комнате номер два. Мы подготовили для вас хорошего ассистента. Он уже имеет на руках контракт.
- Разрешите вопрос?
- Вопросы там, в конторе. Вы поедете туда на моей машине сейчас же, прошу. - Хьюм показал рукой на дверь.
- Я доволен, сэр. Могу заверить…
Хьюм прервал его:
- О, чувства, это не надо, не надо. Эмоций не надо. Желаю успеха, господин Шредер.
Ни в машине, ни около нее шофера не оказалось. Шредер хотел обратиться к сержанту, все еще жующему резинку, но решил подождать. Над трубой по-прежнему кудрявился дымок. Котельная была построена раньше, чем начали сюда поступать ребята. "Значит, химик Эхман ушел в глубокое подполье", - заключил Шредер и заметил водителя машины, стоявшего у ограды приюта, возле четырех сосен. Присмотрелся, заметил и холмик с каменным надгробием и крестик. Сержант позвал водителя. Когда выехали за ворота, оказались на шоссе, Шредер спросил:
- Кто там похоронен?
Шофер с длинными волосами, очень похожий лицом на Иисуса Христа, пожал плечами, потом повернулся к Шредеру и, не вынимая изо рта сигареты, сказал:
- Какой-то Генрих Мюллер. Не знаете?
- Нет.
Шредер знал Генриха Мюллера. Мысль о нем не покидала и тогда, когда он получил инструкцию, и теперь, на гастролях в европейских странах. Теперь он совершенно не сомневался по поводу Стенбека-Эхмана, не сомневался и в том, для чего был создан "Лесной приют".
Из Варшавы труппа выехала в Чехословакию. В Праге, перед тем как отправиться в Советский Союз, он получил телеграмму: "Мадлен положили в больницу. Срочно возвращайся. Отец". Ассистент, упаковывая реквизит, спросил:
- В чем дело, сэр?
- Все в порядке, Джим, - ответил Шредер. - Гастроли продолжаются.
- Я собаке бросаю камень. - Хьюм сделал медленный жест, показывая, как он бросает. - Обыкновенный камень. Она кидается за ним, думая, что это кусок мяса, пища.
С глазу на глаз со Стенбеком Хьюм старался быть более разговорчивым, иногда излагал свой метод работы, проверенный опытом. Стенбек воспринимал слова Хьюма спокойно и даже с некоторым безразличием: в такие минуты он думал о своем и все мысли его кружились вокруг засевшей в голове собственной фразы: "Ассистент может стать профессором". В своей истории Германская империя не раз оказывалась в роли ассистента… Она как бы стояла в стороне от мировых операций, лишь подавала соответствующий инструмент в руки владык-профессоров… Подавала, постепенно отталкивая… Подавала таким образом, чтобы профессора чаще и чаще ошибались. "В конце концов, мы занимали главные позиции. Мюллер прав, надо терпеть, но никогда не забывать о великой империи".
- Ну и что же эта собака? - спросил Стенбек.
Хьюм помедлил с ответом, еще глядя на то место, куда он бросил воображаемый кусок мяса.
- Глупость людей сродни инстинкту животного, человека легко одурачить. Я не думаю, что ваш фюрер держал в руках знамя подлинного немецкого духа.
Это было слишком для Стенбека. Но он умел мгновенно и беспощадно погашать в себе душевные взрывы. Да и Хьюм немного смягчил.
- Я говорю о зоркости и терпении. Кажется, Германии Гитлера не хватило этих качеств. Она не смогла завоевать себе настоящих союзников. Покойный Мюллер сам мне не раз об этом говорил. - Хьюм положил ноги на стол так, что толстые подошвы его ботинок чуть не касались рук Стенбека. Это тоже было слишком, но Стенбек стерпел.
- Мы сделали все, чтобы вас закамуфлировать. - Хьюм все же убрал ноги наконец. - Создали все условия для плодотворной работы. - Хьюм снял с вешалки плащ и направился к двери, но тут же вернулся. - Я улетаю, - сказал он. - У меня к вам один вопрос. Вы очень любили Эльзу?
- Эльзу? Почему вы о ней спрашиваете?
- По нашим данным, она уехала в ГДР…
- А сын, Отто?… Тоже?
- Да.
- Это невероятно!
- Значит, любите…
- Нет, теперь, пожалуй, нет…
- А знаете что? Женитесь на американке.