Тем временем вокруг площади начали собираться деревенские. Сначала прибежали мальчишки. Заверещали, заскакали по границам вытоптанной травы, принимая самые немыслимые позы, гримасничая ровно обезьянцы. Но границу не нарушали даже самые бойкие, видимо, тут с этим было строго. Позже подтянулись мужчины и женщины. Чинно встали чуть поодаль. Все были высокие, стройные и удивительно красивые, особенно в лучах солнца, играющих на их блестящей, словно натертой жиром коже. Одежды на них было совсем чуть.
В свободное пространство между взрослыми и детьми стали медленно вползать старики и старухи. Отсутствие одежды на них не то чтобы смущало купца, скорее отвращало. Высохшие отвислые груди, вздутые животы, морщинистые, в глубоких складках лица. Хорошо, что многие несли над головой зонтики из пальмовых листьев, для защиты от солнца, и почти все присели на корточки, так что видны были только подбородки. Старики же и успокоили не в меру резвых детей тумаками и подзатыльниками. Площадь погрузилась в молчаливое ожидание.
Наконец, циновка, заменявшая во дворце ворота, откинулась. На площадь вышли четыре человека с бадьями, на которые была натянута хорошо выделанная кожа. Разойдясь вправо и влево, они встали по двое, поставили бадьи себе между ног и стали выстукивать по кожаной поверхности замысловатый ритм, притопывая ногами. С визгом подбежали несколько девушек, наверное, самых стройных и красивых в этой деревне. Отклячив в танце крепкие, словно точеные из черного дерева, зады, они стали разбрасывать вокруг яркие лепестки цветов.
Циновка откинулась вновь, и из дома вышли еще четверо – магическое число у них такое, что ли. Рослые, плечистые, в сплетенных из камыша и обмазанных глиной для крепости панцирях. Личная гвардия, не иначе. Воины сурово обозрели собравшихся, держа руки на рукоятях засунутых за пояс дубинок. Не обнаружив ничего подозрительного, один из них махнул рукой.
Циновка снова откинулась, и появился кряжистый старик с курчавой седой бородой. Одет он был традиционно: чехольчик, отличающийся длиной, прихотливой резьбой и охряным окрасом отдельных сцен, множество бус из зубов и перьев. На груди у него блистала настоящая золотая цепь, каждое звено которой было свито из проволоки в палец толщиной. Мореходы ахнули в один голос, но их никто не расслышал, так громко заулюлюкали и захлопали в ладоши жители.
Следом за стариком из дома вышли два подростка с опахалами из длинных перьев и один с зонтиком на длинной ручке. Они расположились каждый на своем месте и шаг в шаг двинулись вслед за вождем. Последним из дома появился статный молодой человек, ликом на старика похожий.
Бугрились мышцами его руки и грудь, а к животу будто раскаленную решетку приложили, оставив на нем шесть выступающих квадратов. На голове длинные волосы косичками. Да косички те были не заплетены, а словно скатаны вперемешку с грязью. Ни распустить, ни расчесать их было уже нельзя, только состричь. Осанка у молодого человека была горделивая. Выражение лица – высокомерно-брезгливое. Сразу видно, сын вождя, который только и ждет, чтоб предок скорее покинул этот мир, и тогда он займет его место и будет править в свое удовольствие.
Следом за молодым человеком появилась стайка прислужниц с кувшинами, плодами и тряпками в руках. Командовала ими девица, имеющая в лице отдаленное сходство и с вождем и с его сыном. Сестра или племянница? У нее в руках ничего не было.
Вождь подошел к пленникам, но не так близко, чтоб до него можно было дотянуться. Внимательно осмотрел всех, по-вороньи наклоняя голову. Под взглядом его темных, проникающих в душу глаз люди ежились, опускали глаза долу, а некоторые даже отворачивались.
Правитель бросил воинам, что захватили их, несколько слов слови ткнул пальцем в одного из моряков, низенького и начавшего полнеть. Двое подбежали к бедняге, каменными ножами обрезали путы и потащили его, кричащего и упирающегося, куда-то за дома. Через некоторое время его крики затихли, толпа же ответила одобрительным гудением.
Вождь ткнул пальцем еще в двоих мореходов, воины освободили их и потащили в другую сторону.
Правитель сделал еще несколько шагов и остановился перед Афанасием, глядя на него сверху вниз. Тому стоило больших усилий не отвести и не опустить взгляд. Старик хмыкнул, улыбнулся и отошел, из-за его спины выскочил сын. Коротко, без замаха ударил тверича резной дубинкой. Тот постарался уклониться, но не получилось. Зубы клацнули, рот наполнился железистым вкусом крови, уши заложило ватной тишиной. Разгоняя ее, Афанасий помотал головой и сплюнул на землю кровавый сгусток. Еще один удар качнул его тело. Он откинулся назад, заваливая за собой целый ряд нанизанных на палку моряков. Наследный принц засмеялся, обнажая в улыбке белые волчьи клыки.
Афанасий вытер разбитый рот о плечо и попробовал встать. Веревка натянулась сдавливая горло, он закашлялся и упал на землю. Принц снова засмеялся. Ткнул купца в бок ногой и двинулся дальше.
Все естество кричало Афанасию – лежи, не вставай, убьют, но он извернулся, встал на одно колено, потом на другое. Веревка до хруста сдавила кадык. На глаза навернулись слезы, от недостатка воздуха в груди появилась резь. Не обращая на это внимания, купец выпрямился, поднимая за собой пятерых моряков. Сел.
Услышав позади шум, принц обернулся. Поднял дубинку, кинулся к Афанасию, явно намереваясь размозжить ему голову. Старик-вождь перехватил его руку, зашептал что-то на ухо. Принц вырвал руку из черных пальцев отца и засунул за пояс дубинку. Злобно глянул на купца, сверкая белками глаз. Сквозь зубы бросил воинам что-то недовольное. Те отвязали Афанасия от палки и повели. На убой? Ах, нелюди, подумал купец. Куда ж ведут? За дом? Нет, внутрь. А и там хорошего ждать не приходится. Ну, держитесь, твари!
Афанасий стукнул ногой под коленку одного, толкнул плечом другого так, что тот улетел в душную темноту, и бросился вдоль стены. За спиной раздались крики, затопали по утоптанной земле пятки. Он наддал. Чернокожий воин бросился ему наперерез. Набычившись, Афанасий откинул его плечом. Другой кинулся в ноги, купец перепрыгнул. Вот уже рядом спасительный угол, завернув за который, можно…
Тяжелый камень ударил его в спину между лопаток. Сбил с ног. Связанные руки не дали смягчить удар. Он упал, больно ударившись грудью и животом. Набилась в рот грязь, тут же начало щипать разбитую губу. В глазах снова потемнело.
Беспомощного, его подняли за связанные руки, до хруста вывернув плечевые суставы и поволокли. О чем-то посовещались с кем-то невидимым и втащили в дом.
Пронесли анфиладой полутемных комнат с циновками из тростника на полу, остатками еды, развешанными по углам амулетами и оберегами и шарахающимися по сторонам тенями. Затащили в пустую комнату, на полу которой лежала решетка из связанных меж собой лианами копий. Откинули ее и, разрезав путы у него на руках, швырнули туда Афанасия.
Извернувшись в воздухе, он боком приземлился на дно ямы. Получилось больно, но терпимо. Сверху, на веревке с крюком, спустили кожаный мешок и обвязанный веревкой за горло горшок с водой. Решетка захлопнулась, скрипнула, когда на нее накатили тяжелый камень. Раздался топот удаляющихся шагов.
Афанасий прислушался, растирая опухшие запястья. Наверху были люди. Они ходили, что-то делали, что-то двигали, переговаривались, но к яме близко не подходили. Даже не заходили в комнату.
Он обошел вокруг свое новое узилище, ведя ладонью по стене. Никаких зацепок, даже щербинок, только полированная глина. Взобраться наверх можно только по веревке. Он зачем-то подпрыгнул, вытянув руки, хотя понимал, что из ямы глубиной две сажени выпрыгнуть в пору разве что серне или обезьянцу какому.
Убедившись, что самостоятельно наружу не выбраться, Афанасий присел на землю, привалился спиной к гладкой стене. Скорее всего он тут ненадолго. Это не узилище, не мешок каменный, в таких ямах никого долго не держат. Если, конечно, не решают уморить голодом и жаждой. Кстати.
Он взял горшок с водой и отпил добрый глоток. Развязал мешок и обнаружил там явно съедобные фрукты и несколько кусков вяленого мяса. Запихнул один в рот. Проглотил, недоперетерев зубами жесткие волокна. Надкусил фрукт, утер потекший по подбородку сок. Скривился, когда он попал в рану и защипал. Запил водой, заодно и прополоскав зубы. Сплюнул в угол. Засунул в рот второй кусок мяса, стал жевать его медленнее, растягивая удовольствие.
А все-таки интересно, зачем его сюда посадили? Почему одного? Почему отделили от других, за какие такие заслуги? За то, что он гордо на наследника глянул? Ну так и не все мореходы, словно красны девицы, опускали очи долу. И что с ними сталось? Куда их уволокли, тоже по ямам рассадили или куда в другое место дели? Наверное, в другое. Яма, куда кинули купца, была почти в самой дальней комнате этого крыла. А по дороге он других ям не приметил, значит, мореходов, коих больше дюжины, сажали не сюда. Может, в другое крыло? А все равно не хватит комнат, даже если в каждой по яме выкопать. Он дожевал мясо, запил его тепловатой водой, оставив на донышке пару глотков. Вдруг завтра не дадут, а так хоть на утро хватит. Вернее, на просып, поди определи в этой темноте, когда утро, когда вечер.
Разбудила его посыпавшаяся на лицо земля. Афанасий открыл глаза, смахнул с лица комочки глины и увидел, как откидывается решетка. Как спускается вниз веревка с навязанными узлами, чтоб легче было цепляться. Недвусмысленное предложение вылезать.
Он поднялся, потянулся сладко, неторопливо прошелся по своей темнице, разминая ноги. Выпил оставленную воду. Сверху недвусмысленно велели поторапливаться.
А может, ну их, им надо, пускай сами спускаются, вытаскивают его отсюда. Да нет, не стоит так. Обидятся, выльют вниз пару бочек воды, чтоб захлебнулся, как крот в норе. Или бросят гада ядовитого. Не след до этого доводить.
Поплевав на ладони, он взялся за веревку. Подергал, проверяя, крепко ли держится, и полез. Рослые воины подхватили под локти, рывком подняли на ноги и в полутьме потащили к выходу. Вывели, покалывая в спину наконечниками копий.
Афанасий зажмурился от резанувшего по глазам яркого света. Проморгался. Огляделся. Было утро нового дня. Огонь все так же горел на площади рядом с пирамидой. Афанасию показалось, что по сравнению с вчерашним днем черепов и костяков в ней прибавилось. Если старые были выбелены временем и ветром, то новые еще светились розовыми прожилками. Вокруг тучами роились жирные мухи.
У пирамиды собирались жители деревни и несколько группок пришлых, отличающихся цветом футлярчиков и скромностью в словах и движениях. Одеты все были нарядно. Мужчины украсили свои запястья и щиколотки тяжелыми медными браслетами, ярко сияющими на солнце. Женщины навязали куда было можно разноцветных ленточек, часто переплетенных с пахучей травой. Старухи нацепили на себя размахаистые одежды, обмотанные толстой веревкой пучки жесткой травы, отчего напоминали связанные пьяненькими крестьянами снопы. Вокруг с пронзительным визгом носились голопопые детишки. Иногда мамаши успокаивали особо расшалившихся тумаками, не разбирая, свои или чужие. Такой способ воспитания явно был тут в чести.
Молодежь держалась независимо. Парни, отойдя в сторонку, отклячив зады и высоко выбрасывая колени, пытались изобразить дикий танец под ритм одного из барабанщиков. При этом они то и дело нагло поглядывали на девушек, стайкой собравшейся в тени раскидистого дерева. Но те не обращали на них внимания. Их взгляды были обращены к рослым, бугрящимся силой телохранителям, возвышающимся над мамками, няньками и девками, что роем суетились вокруг старого вождя в роскошной накидке из искусно подобранных разноцветных птичьих перьев. Рядом стояли еще несколько вельмож в накидках победнее и дочка.
Ее гибкий стан был обернут белым куском материи, разительно контрастирующим с эбеновой кожей. Лебединая шея унизана настоящими золотыми украшениями, в тонких пальцах – букетик цветов с перекрученными лепестками. В глазах – нега и истома. То ли по контрасту с остальными женщинами, чьи прелести были выставлены напоказ, то ли от чего другого, но в этот момент она показалась тверичу невыразимо желанной. Как-то ни к селу ни к городу шевельнулась в портках плоть, горячая волна прокатилась от низа живота до затылка.
Чтобы как-то отвлечься, он стал искать глазами сыночка, любителя бить связанных людей дубинкой по голове. Того видно не было, да и черт с ним, с безумным, меньше опаски. А где ж мореходы с корабля? Неужели поубивали всех? Ан нет, вон двое сидят, связанные за щиколотки лианой. Стукают по древесному стволу каменными топорами. Уже к работе пристроили, значит? Да, вид у них испуганный, покорный. Не просто им ночка прошедшая далась. А вон еще несколько человек. От колодца к дворцу воду носят в плетеных, обмазанных глиной корзинах. Не всех порешили да подъели, ироды черноликие.
К Афанасию подлетела растрепанная старуха. Закатывая глаза и брызгая слюной, она что-то закричала, размахивая суковатой палкой. К ней присоединилась другая. Маленький черный паршивец схватил комок спекшейся в камень земли и швырнул в купца, больно попав ему в плечо. Подскочили еще несколько человек, стали дергать за одежу. Толпе отдадут на растерзание, мелькнула у него в голове жуткая мысль. Зачем тогда держали всю ночь, кормили? Неужели только для этого? Так проще было сразу.
О, слава богу!
Несколько телохранителей тупыми концами копий стали расчищать пространство вокруг Афанасия и его проводников. Некоторые удары, как показалось купцу, могли бы запросто свалить с ног корову, но чернокожим они казались не сильнее щекотки. Отлетев в сторону, они снова легко вскакивали на ноги, правда, больше уже не подходили. Что ж за битье у них во всем, подумалось купцу. Нешто по другому не понимают?
Наконец вокруг пленников образовалось свободное пространство, люди расступились, и в образовавшийся проход прошествовал вождь, горделиво неся седую голову. Остановившись перед Афанасием, он взглянул ему в глаза своими черными бездонными очами. Тверской купец выдержал его взгляд, не показал виду, что все у него внутри сжимается от страха и голова идет кругом от жары и стоящего вокруг запаха.
Вождь усмехнулся, показав острые, будто специально подточенные клыки и обернулся к толпе. Воздел над головой дубинку с круглым навершием и воткнутыми в него острыми кусочками камня. Закричал по-звериному. Ткнул палкой куда-то поверх голов зрителей. Те ответили восторженным воем.
Воины подхватили Афанасия под локти, повлекли сквозь расступающуюся толпу в сторону, указанную булавой вождя. Вытолкнули на небольшую площадку на утесе, с которого сбегали вниз две едва заметные тропки. Подвели Афанасия к правой тропке. Под лопатку кольнуло острие копья.
Вниз столкнут? Так чего ждать? А!.. До купца начала доходить суть происходящего. Внизу было видно, как обе дорожки пересекают ручей и углубляются в лес, где виднелись обтесанные столбы с намотанными на них веревками. Дальше шли какие-то ямы, за ними крутой подъем, оканчивающийся у входа в пещеру. С другой стороны дорожка поворачивала, снова исчезала в небольшой рощице, а потом выходила на долгий подъем, приводивший аккурат на зады дворца, а от него хорошо протоптанной дорогой – обратно на площадь. Расстояние, которое пришлось бы преодолеть двум людям, выйди они на эту дорожку, было одинаковым.
Да тут арена у них, навроде греческого стадиона, догадался купец. Соревнуются тут мужи в воинском или ином каком искусстве. Так, значит, и меня сюда. А чтоб понять, с кем соревноваться, семи пядей во лбу быть не надо.
Под многократно усилившуюся дробь барабанного боя на площадь торжественно вышел сын вождя. Сильный, гордый, на полголовы выше самых рослых воинов. На плечах у него была перьевая мантия, роскошью соперничаюшая с отцовской. Тело умащено благовониями и маслами. На лицо охряной краской нанесены узоры, значительно более тонкие и аккуратные, чем у других деревенских. Его сопровождала стайка девушек с горшками, в коих были масло, вода, еда и еще не пойми что. Один мальчишка держал над воином зонт из пальмовых ветвей на длиннющей палке. Другой – связкой таких же ветвей отгонял слепней. Деревенские встретили появление наследника ревом, в котором мешались восторг и снисхождение толпы к актеру, призванному обеспечить ей зрелище.
Одним движением плеча он скинул мантию на руки девицам и, выждав долгую паузу, обернулся к деревенским. Те ответили ему новыми взрывами пронзительных воплей. С наслаждением искупавшись в народной любви, сын повернулся к отцу и почтительно склонил голову.
Афанасий улыбнулся против воли, подумав, что если бы папаня решил надрать сыночку уши, то ему пришлось бы залезать на лавку. Однако в остальном было не до смеха. Отказаться от салочек с этим громилой возможности не представлялось. Сбежать, наверное, тоже. Наверняка вдоль тропы охрана поставлена. А даже если, конечно, удастся выскользнуть, то перехватят на подходе к побережью, если купцу удастся сориентироваться по незнакомым звездам и выбрать нужное направление, а не заплутать. И если корабль еще не ушел. А соревноваться? В борьбе или бою кулачном, может быть, еще и помогла бы кузнецкая закваска. Афанасий оглядел легкую, тонкокостную, будто созданную для бега фигуру будущего противника. М-да, бегун-то он всегда был средненький. Не самый быстрый и не очень выносливый.
Тем временем вождь подошел к сыну, что-то прошептал ему на ухо, отстранился и вновь поднял булаву. Закатив глаза, он начал выкрикивать отрывистые фразы. Дорого бы дал купец, чтобы понять, о чем говорит вождь, но перетолмачить было некому. Хотя, в общем, чего тут непонятного-то? Судя по рубленым движениям и взмахам булавы, тот рассказывал народу, как его сын запросто победит огромного пришельца и тем самым покажет свою доблесть, запугает соседей, принесет мир и богатство их племени и все прочее, как обычно. А место проигравшего – на одном из кольев в священной пирамиде, да, кстати, его уже и вкопали, подумал купец, рассматривая свежеобтесанный шест, заостренный на конце. Народ внимал вождю благоговейно, хотя наверняка слышал ту историю уже не раз.
Или все-таки попробовать сбежать? Под шумок. А там уж пускай по джунглям ловят. Его и обезьянцы ловили, не выловили, и хорасанцы ловили, не выловили, и…
Воины толкнули Афанасия вперед так, что щелкнула челюсть. Под смех и улюлюканье деревенских он едва смог затормозить на краю площадки, балансируя раскинутыми руками. Принц презрительно оглядел его одежду и шагнул к краю. Согнулся в поясе, стремительный, в любой момент готовый сорваться с места. Выставил вперед руку с открытой ладонью, а вторую отвел назад. Ну, чисто атлет с греческой амфоры. Афанасий попытался встать так же, вызвав новую бурю насмешек.
Барабаны застучали сильнее, тревожнее. Воины позади Афанасия чуть отступили. Вождь вскинул булаву. Выкрикнул что-то. "Один", подумалось Афанасию. До трех считать будет? Или начинать надо, когда булава опустится? А может, до пяти?
Грохот барабанов слился с криками топы в один разрывающий уши шум.
Новый выкрик. Два? Или что-то вроде "готовься, целься, пли"? Когда же бежать-то начинать?
Булава упала, со свистом рассекая воздух.
Принц ласточкой спорхнул с утеса, только косички в воздухе плеснули. Приземлился на склон и стал сбегать по нему, быстро семеня ногами и отклоняясь назад так, что, казалось, он катится на санках. Афанасий кинулся следом. Приземлился неудачно, на одну ногу. Земля поехала под подошвой. Мир кувыркнулся перед глазами, ударил в лицо. Рот и глаза наполнились песком. Тяжелое тело купца развернуло, поволокло вниз, как по зимней горке, щедро засыпая в порты и за шиворот пригоршни мелких камешков.