Ведь почитай уже сколько лет не был. Четыре? Пять почти? Как там, что? Жива ли мать? Вышли ли замуж сестры? Может, уже и дом продали, мать к себе забрав? А может, и пуще того статься – вернется он, а на подворье другие хозяева? В кузне да на скотном дворе новоявленные родственнички хозяйничают, детишки чужие бегают. И кому он будет нужен такой, родной язык почти забывший и ремесло кузнечное тож? И денег толком не заработавший. Когда еще с князем тверским Михаилом Борисовичем встретиться доведется и сколько он за секрет булатный отвалит, да сколько за сведенья в книжице. Да и вообще, захочет ли платить? В последнее время у купца, наученного горьким опытом общения с правителями, возникали по этому вопросу большие сомнения. Ведь если нет, что ж он, у новоявленных родственников приживалом станет или будет в батраках ходить? Или придется опять, чтоб не быть никому обузой, отправляться в странствия дальние? Так зачем из них тогда вообще возвращаться?
Большая лодка ткнулась носом в песок. Мореходы бросились обниматься с гребцами, рассаживаться по скамьям, наперебой обмениваться новостями. Лодка глубоко осела под их весом. Нос утонул в прибрежном песке. Юсуф подошел, дернул за рукав крепко задумавшегося купца.
– Пойдем грузиться. Что столбом встал?
– А, да, – спохватился Афанасий. – Пойдем!
Он пошел за Юсуфом, как бык на веревочке. У кромки прибоя они остановились.
– Давай, помогай, – мотнул головой мореход.
Вдвоем они столкнули лодку с мели, запрыгнули в нее. Гребцы налегли на весла, разворачивая потяжелевшую посудину на прибойной волне. Направили нос на таву и погнали к ней короткими размеренными гребками.
– Хорошо, возвращаемся, – хлопнул Юсуф по плечу мрачного Афанасия. – Жалко съеденных, конечно. А Махмуд, собака, еще мне четыре тенки должен остался. Обещал отдать, когда в Ормузе с нами рассчитаются, да теперь уж не взыщешь. Нет, ты не думай, – ответил он на странный взгляд тверского купца, – я не жадный. Но я за справедливость. Взял в долг – отдай. Правильно?
Афанасий не ответил. Он слышал, что говорит ему мореход, но до страданий Юсуфа ему было столько же дела, сколько до луны.
– Ну и ладно, – обиделся хорасанец. – Вон, приплыли уже. А чего это у них на палубе творится?
Афанасий пригляделся – действительно, на таве что-то происходило. Несколько человек, столпившись под мачтой, что-то кричали, размахивали руками.
– Не бунт ли, – прищурился Юсуф. – А то только этого нам и не хватало. Что у вас там стряслось? – спросил он гребцов.
– Не знаю, когда отплывали, все тихо было. – ответил один.
– Ох, не случилось бы чего… – пробормотал кто-то из мореходов.
– Доплывем – посмотрим, – бросил Афанасий, проверяя наличие за голенищем засапожного ножа.
Другие тоже, у кого было, поудобнее передвинули оружие, чтоб быстро выхватить при необходимости.
Лодка стукнулась о корабельный борт. Один из мореходов кинул наверх конец, там его поймали, привязали. Скинули в ответ канат с узлами. Хоросанцы стали карабкаться по ним наверх. Один за другим исчезали с глаз, перевалившись через борт. Там их встречали радостные крики и дружеские шлепки по спинам. Значит, не бунт. И слава богу, подумал Афанасий, карабкаясь на палубу.
Мореходы помогли ему подняться, похлопали по плечам и толкнули дальше, чтоб не мешал подниматься остальным.
Купец тут же оказался в гудящей толпе собравшихся под мачтой и образовавшей круг, внутри коего друг напротив друга стояли двое – боцман и капитан. Причем первый был похож на разгневанного отца, а второй – на нашкодившего мальчишку, не желающего признаваться в содеянном. Между ними лежал кожаный мешок с книгами, который Афанасий, уходя, оставил в общей каморе. Купец отметил про себя, что капитан окреп, в щеках его появился румянец, на в конечностях – недюжинная сила.
Словно прочитав его мысль, капитан схватил мешок, протолкался сквозь толпу, повалив на палубу пару мореходов, и прежде чем кто-то успел помешать, ласточкой прыгнул за борт. Мореходы кинулись к борту и увидели, что он плывет к берегу, одной рукой загребая под себя лазурную воду, другую выставил над головой. В ней был зажат мешок с книгами.
– Догнать? – спросил боцмана один из помощников.
– Шайтан с ним, – отмахнулся боцман. – Пускай там местным свои ереси христианские проповедует.
– Ага, они с удовольствием… им закусят, – засмеялся Юсуф. – Самые злобные и голодные из них как раз должны к берегу подойти. Спасибо нашему общему другу.
– Ах да, с возвращением, – боцман окинул внимательным взглядом вернувшихся мореходов. – Смотрю, не все обратно пришли, но выглядите неплохо. А ты так и вообще… – он уважительно тронул кончиком пальца висящее на шее купца ожерелье из львиных клыков.
– Он там настоящим шахом стал, – начал Юсуф. – Победил местного и…
– Хорошо, потом расскажете, – прервал его боцман. – Сейчас паруса поднимать надо, да и уходить уже. Нас в Ормузе потеряли, наверное. Будут тенек просить за опоздание. Все по местам, парус поднять! На руле, поворачивай на восток! – распоряжался он.
– А капитан-то как же? – спросил его Афанасий, когда мореходы разбежались по местам и распущенный парус надулся тугим ветром. – Что здесь стряслось-то?
– Не капитан он оказался, а брат его, близнец, проповедник христианский. Мессией ходит он по землям правоверным да по землям индусским. Побит камнями несколько раз, лишения терпел, но не отступился. Наконец дошел до Чаула, там с братом и встретился, который давно ислам принял и в землях правоверных жил. Дальше все, как я тебе тогда рассказывал, они все время вместе проводили, спорили да повздорили, и случилось убийство нечаянное. Только не капитан брата-проповедника убил, а наоборот. И выживший притворился капитаном, чтоб в сторону дома плыть. А может, испугался, что мы его убьем.
– Так правильно испугался, – улыбнулся Афанасий.
– Правильно, – согласился боцман. – И убили б скорее всего. И вот, чтоб избежать общения с командой, притворился он больным и раненым, залег в каюту, туману напустил. А на его счастье ты вызвался за ним ухаживать, настоящего капитана ни разу не видев.
– И как вскрылся его обман? – спросил купец.
– Да понимаешь, собрались мы все-таки уходить, вас не дождавшись, поскольку нашли устье реки и набрали воды, на берег почти и не ступая, а вот еды запасы к концу стали подходить. Мы прикинули и решили, что едва-едва до Ормуза хватит. Тем более местные пару раз приплывали на лодках длинных, вооруженные, злые. Пришлось от них рисом да специями откупаться. В общем, решились. Но как плыть, когда две трети команды не вернулось? Тут каждые руки на счету, вот и пошли к капитану, на помощь звать. А он не открывает, только через дверь ругается. Слово за слово, вломились. А он там откормленный, свеженький как персик. А по-нашему неправильно говорит, чего за капитаном отродясь не водилось. Да и на лицо чуть другой человек. Стали его пытать… Ну, а чем все кончилось, ты видел.
– Да уж, – поскреб затылок Афанасий. – История!
Глава тринадцатая
Дорога до Ормуза оказалось скучной. День за днем лишь жгучее солнце в небе, бескрайняя вода вокруг да постоянная изнуряющая жара. Ни вспомнить, ни записать нечего. Зато уж отоспался не задействованный в корабельной жизни Афанасий вволю, да и отъелся. Разносолов, конечно, не было, но и недостатка в рисе со специями и сушеных фруктах тоже. По своеобычной привычке боцман предпочел соврать об истинных причинах своих поступков. Но судить его Афанасий не собирался, все равно не переделать, а Суда Страшного, на котором ответ за все держать придется, и так никто не избежит.
Про тавы судьбу дальнейшую он и выспрашивать даже не стал. Ясно было, что из-за оказии с капитаном боцман здесь теперь главный и из рук своих мозолистых власть на судне не выпустит. Да и мореходы все были за него. Решили они товар в Ормузе сбросить да обратно в Дабхол возвращаться, потому Афанасий простился с хорасанцами на пристани и пошел в город. Осмотреться, да и собираться дальше, в земли мазендаранские, чтоб через них домой направиться.
В самом городе-государстве островном тоже ничего достойного внимания не приключилось, кроме одного, пожалуй, случая. Давно, еще в первое посещение Ормуза, столкнулся купец с княжичем одним. Молодым, да борзым. Вытянул тот по спине нагайкой прохожего человека. Впрочем, то в порядке вещей было в тех краях, и местные попривыкли. Но не Афанасий, гордый тверской купец. Стащил он тогда княжича с коня, да вломил ему по первое, второе и все остальные числа календаря. Зубы выбил и деньги забрал, какие нашел. И трех стражников заодно приголубил.
Так повстречался же ему тот княжич вновь, щербатый, что твоя старая калитка. Как увидел Афанасия, затрясся, заикал аж со страху. Кинул взгляд, надежды полный, на стражников своих. Не тех, что купец тогда бил, а других. Но и эти тоже опорой княжичу не стали. Потому он просто вложил в протянутую руку улыбающегося тверича мошну с золотом, что у него с собой была, объехал сторонкой и растворился в уличной толпе.
Однако были у Афанасия крепкие сомнения, что княжич и вторую обиду спустит. Опасался он, что подошлет дважды обиженный богатей убийц каких или нажалуется шаху местному, обвинит невесть в чем. А у шахов с простыми людьми, особо посмевшими знатных или дьяков каких обидеть, разговор короткий. Либо темница, либо голова с плеч. А если настроение плохое будет, или наоборот, игривое, то и в масле сварят. Потому в городе Афанасий задерживаться не стал. Отплыл с острова тут же. На берегу, где перевалочная пристань была, прибился к каравану, что шел на Лар. От Лара с торговцами пошел в Шираз, оттуда в Кашан, где прожил две недели в праздности и лени, расточая полученные в Ормузе деньги. Хотел податься в Сари, чтоб там на корабль да Баке сесть, да бури песчаные на дорогах были сильные. Ни пешим, ни конным не пройти.
Тогда решил он до Тебриза податься, мимо города Багдада старинного. А уж оттуда как сложится. Либо на Дербент дорогой горной, в обход нефтяных полей, на которых его могли еще помянуть недобрым словом, а потом на корабле в Хаджи-Тархан и на Волгу. Либо до моря Черного, в водах коего покоится богатырский меч, брошенный туда по просьбе умирающего волшебника Али. Из-за этого море волнуется, пытаясь выплеснуть из своих пучин смертоносное оружие, и окрашивается в черный цвет. А оттуда уже до Кафы плыть, которую греки основали, да генуэзцы италийские себе присвоили, а там уж и земля русская начинается. Считай, дома.
Полный радужных надежд, пришел он в Тебриз, и тут настигла купца дурная весть: "Узун Хасан-бек на турецкого султана послал двора своего сорок тысяч рати. Они Сивас взяли, а Токат взяли да пожгли, и Амасию взяли, да много сел пограбили и пошли войной на караманского правителя. А из ставки Узун Хасан-бека пошел в Эрзинджан, а из Эрзинджана пошел в Трапезунд", записал он в книжице, пробравшись через земли, охваченные смутой, где каждый воевал против каждого, в любом чужаке видел заклятого врага, с которым и поступал соответственно. А уж о многочисленных шайках и бандах и говорить было нечего, по семи штук на версту.
Хотя вспоминать обо всем этом теперь, сидя на открытой, обращенной к морю террасе чайханы и попивая горький тягучий напиток кагве, было даже приятно. Его тюрки изготовляли из пережаренных с водой зерен высокогорного растения и употребляли вместо вина, запрещенного их верой. И то сказать, бодрил напиток сильно и в голову не ударял, как греческое виноградное вино или хмельной квас. Только больше трех-четырех маленьких чашечек выпить того напитка было трудно, сердце из груди выскакивало.
А вот сам город производил тягостное впечатление. Совсем недавно, каких-то лет десять назад, столица Трапезундской империи, последнего осколка святой Византии, второго Рима, пала под натиском тюрок-осман. Большая часть зданий была передана солдатам, обустроивших их на свой лад. В окнах аккуратных белых домиков с красными крышами появились цветастые занавески. Сверху и с боков – нелепые пристройки. Кое-где окна были заложены от дневной жары, и темные прямоугольники походили на глаза слепцов из Каллура, которых Афанасий обманул, – еще одно черное пятно на его душе.
Греков, во множестве населявших город, выгнали в Царьград, а полторы тысячи трапезундских юношей забрали в янычары. Туда же, в Царьград, отправили и последнего императора Византии Давида вместе с семьей. Да долго они там и не прожили, через два года османы всех умертвили, решив, что вокруг императора могут сплотиться горячие головы, надеющиеся на восстановления империи. Может, даже какой заговор раскрыли. А может, какой и не раскрыли, и не один. Тюркам эти земли еще лет двести замирять, пока вымрут те, кто помнит, их дети и их внуки.
А пока в любой момент смуты и замятни ждать можно. Вот они и готовятся, подумал купец, вон как из угла пялится на него человек, наряженный мелким торговцем, глазом черным косит подозрительно. Точно ярыжка какой, посаженный для надзора за посетителями припортовой забегаловки, среди которых и лазутчики, и просто головы буйные сыскаться могут.
Пожалуй, пора и честь знать, подумал Афанасий, грехов против османов за ним нет, но любые столкновения с местной властью на его пути хорошим не заканчивались.
Развязав кошелек, отобранный у княжича в Ормузе, порылся в нем, достал самую мелкую монетку и бросил на стол, придавив ладонью, чтоб не вертелась юлой. Спустился с крыльца и двинулся к порту, с неудовольствием слушая, как шлепают за ним по утоптанной земле сандалии ярыжки. Взял-таки на заметку.
Купец надеялся, что в порту ему удастся найти русский корабль, пришедший в море Черное по Днепру или Дунаю, или сербский, а может, болгарский, из тех земель, что еще османом не захвачены. Православные не очень любили торговать с вероломными тюрками, но отчаянные иногда сыскивались. А на худой конец подойдет и генуэзская галера, только бы довезла до Кафы. На тюркский корабль ему садиться решительно не хотелось.
Какой человек веры, тюрок не очень-то интересовало, в их империю входили многие народы, зачастую сохраняя свою веру, а вот чужаков любого рода-племени, пусть и хорасанских единоверцев, привечали не очень. Обсчитать или обокрасть пришлого было для них особой доблестью. А уж в открытом море и вовсе зарезать могли, да за борт скинуть, кормить черноморскую кефаль.
А что яржыка? Не отстал ли? Афанасий нагнулся, делая вид, что поправляет сапог, и оглянулся украдкой. Нет, идет следом, держится в тени на другой стороне улицы. Зыркает.
Его настойчивость укрепила Афанасия в намерении поостеречься. Он свернул к одному из небольших базаров, что раскинулись тут на каждом перекрестке. Пошел вдоль рядов, делая вид, что приценивается к товарам из разных уголков стремительно расширяющейся империи. Прошел сытным рядом, свернул в калачный, проскользнул между лавками торговцев коврами. Опять вернулся к сытным рядам, разгоняя тучи мух, слетевшихся на восточные сласти и свежую баранину. Опять вышел на запруженную народом улицу и прибавив шагу, свернул в переулок, где двум взрослым мужчинам было бы не разминуться. Оглянулся, прислушался. Кажется, отстал ярыжка.
Ярыжка-то отстал, да другой соглядатай появился – бородатый тюрк. Его наглухо запахнутый халат неестественно топорщился, будто под ним была поддета кольчуга и спрятано оружие.
Стараясь не оглядываться, Афанасий прибавил шагу, но бородач не отставал. А на следующем перекрестке к нему присоединился еще один – здоровенный приземистый громила, смахивающий скорее на албанца или боснийца. В руках он держал гладкую блестящую палку, вроде и для красоты, но при случае – неплохое оружие. Неужели из янычар? Или из рабов на службе у местного вельможи? Купец повторил трюк с сапогом и нарочно задержался подольше. Неприятная парочка прошла мимо, на купца даже не взглянув.
Афанасий выдохнул с облегчением. Не по его душу, значит, а он-то перепугался, дурак. Выпрямился и пошел дальше. На всякий случай решил пойти другой улицей, свернул в темный переулок меж глухих стен. Подозрительные шаги заставили его обернуться. Громила с палкой? Все-таки, значит, по его душу. А следом за янычаром – ярыжка и тот, в кольчуге под халатом. Не раздумывая, купец сорвался с места.
Грохоча сапогами, стремглав пролетел переулок, выскочил на улицу и с размаху впечатался в медный щит. Его держателя смело силой удара, но и купец оступился, рухнул на землю, едва успев подставить руки, чтоб не разбить лицо. Сверху на него приземлился кто-то не тяжелый, но визгливый, зацарапался, полез пальцами в глаза. Ярыжка? Афанасий, дернув плечом, стряхнул его с себя. Поднялся на колени. Янычар схватил его за руку, попробовал завернуть за спину. Купец напрягся, вырвался, отмахнулся. От души смазал в ухо набежавшему кольчужнику, с удовольствием услышав, как шмякнулось о землю отлетевшее тело. Развернувшись, перехватил падающую на голову палку, ударом в живот сложил пополам янычара. Из проулка выскочили еще несколько тюрок в разноцветных халатах, с дубьем наперевес. Афанасий откинул одного, стряхнул другого – того, что повис у него на шее.
Но тут на него насели вшестером, схватили за лоб, потянули голову назад, кадыка коснулась холодная сталь. Афанасий замер, стараясь не шевельнуться. Руки его завернули за спину, скрутили поясом, подсунули под локти палку и вздернули на ноги, до скрипа вывернув плечевые суставы. Ударили по ребрам твердым, лишая дыхания. Стараясь чуть ослабить нестерпимую боль, купец извернулся – в ограниченное поле зрения вплыл размазывающий по щекам кровавые сопли ярыжка. Улыбнулся разбитым ртом.
– Что, попался, лазутчик?
– Да вы с ума сбрендили?! Какой я вам лазутчик? – прохрипел Афанасий, у которого от неудобного положения и страха начало стучать в висках.
– Разберемся, – улыбнулся ярыга и запустил ловкие пальцы купцу за пазуху.