- С того, который находится под нашим надежным контролем, естественно, - Штудент достал карту и расстелил ее перед Скорцени. - Вот здесь, недалеко от Рима, расположен аэродром Пратика де Маре. Находится под попечением наших люфтваффе и специальной охранной части войск СС. Пока еще находится, - уточнил генерал.
"Пратика де Маре" - записал Скорцени, внимательно всмотревшись в рельеф возле аэродрома и прикинув расстояние от него до горного массива Гран Сассо, скрывавшего в своих каменных высотах гору Абруццо.
- В моем распоряжении шестнадцать диверсантов. По вашему опыту… сколько еще понадобится нам парашютистов, чтобы можно было успешно провести захват Муссолини?
- Чем больше - тем лучше, - с солдатским глубокомыслием ответил Штудент. - Но все будет зависеть от количества планеров, которые мы сможем привлечь к операции, и количества планеров, которые сумеют долететь до вершины. Я подготовлю сто пятьдесят человек. Обстрелянных, проверенных в боях. Пятьдесят из них понадобится нам для захвата нижней станции фуникулера. Какова там охрана?
- Сравнительно небольшая. Иначе она неминуемо привлекла бы внимание. А Бадольо уверен, что отель "Кампо Императоре" для нас все еще загадка. Перемещение туда Муссолини проведено с исключительной секретностью. Двести карабинеров охраны бессменно находятся на вершине и по существу стали заложниками дуче. Ответственность за охрану возложена на бывшего инспектора тайной полиции известного нам господина Полито. Маршал знал, на кого можно положиться в этом деле. Те, кто охраняет фуникулер, понятия не имеют, что на самом деле происходит там, наверху. Им объяснили, что эти карабинеры проходят усиленную горную подготовку.
- Так будет продолжаться недолго. Ведь, если нашей разведке все же удалось добраться до Абруццо, значит, томми и ами тоже не станут зевать. Не исключено, что они попытаются опередить нас, не дожидаясь, пока маршал Бадольо преподнесет на дуче в качестве безвозмездного дара.
- Через два дня все планеры, проверенные и подготовленные к полетам, а также самолет, будут переброшены на Пратика де Маре. Несколько опытных агентов уже завтра начнут сосредотачиваться в районе Абруццо по известным нам каналам. Так что ваша задача, господин генерал, позаботиться об отряде парашютистов.
Штудент впервые посмотрел на Скорцени с нескрываемым уважением. Только сейчас он по-настоящему понял, какую власть сконцентрировал в своих руках этот изуродованный шрамами гауптштурмфюрер и какими полномочиями наделили его фюрер и Гиммлер.
- Простите, господин гауптштурмфюрер, - сказал Штудент, поднимаясь и берясь за фуражку. - Вы намерены лично повести отряд на штурм Абруццо?
- Естественно.
- Очень рискованная операция, гауптштурмфюрср. Мне придется недосчитаться многих ребят из особого батальона, старой, "наполеоновской", как мы ее называем, парашютной гвардии.
- Вы хотите предложить иной способ освобождения дуче? - резко спросил Скорцени. Не хватало еще, чтобы генерал заупрямился. - Пожалуйста, готов выслушать.
- Иного пока не вижу.
- Я тоже.
- Ну что ж, - вздохнул генерал. - Бог помогает храбрым.
- Храбрым помогает вера в свое предназначение.
- Это по-солдатски, - кивнул генерал. - "Залог верности моя честь" . "Прежде всего моя родина - права она или не права". СС не может обойтись без девизов.
- Но и Бог тоже… изредка помогает, - совершенно неожиданно добавил Скорцени, выдержав недвусмысленную паузу, которой пресекал попытку продолжить их философскую беседу.
Тем не менее это был компромисс.
На Бога Скорцени перестал полагаться уже давно. Кажется, с того дня, когда сумел вырваться из рядов гибнущей в снегах под Москвой дивизии СС "Рейх". Уж где-где, а там молитвы оказывались совершенно бессмысленным занятием. Он, тогда еще оберштурмфюрер СС, испытал это на себе. Под Ельней. Где их дивизия потеряла почти половину личного состава.
Большинство из погибших тогда невозможно было даже по-человечески предать земле. Их попросту сжигали на кострах. Штабелями. Или сбрасывали в образованные с помощью тола ямы. А ведь это были испытанные бойцы, вместе с которыми он сражался и подавлял партизанское сопротивление в Голландии и Югославии.
- И все же… Да поможет нам Бог, - почти по-отцовски благословил его Штудент.
- Хайль Гитлер! - напомнил парашютисту о том, истинном Боге, перед которым он действительно преклонялся. И на которого готов был молиться.
Однако никакого отношения к операции это уже не имело.
23
Выслушав ответ Родля, Штубер посмотрел на него уставшими, воспаленными глазами человека, который не спал вот уже двое суток, и, проведя рукой по небритой щеке, - словно внешний вид и был причиной того, что в этом здании его не приняли, - сдержанно, грустно улыбнулся.
- Нас не ждали здесь, оберштурмфюрер. Этого следовало ожидать. Но все же я хотел бы знать, какого черта меня сюда вызвали.
- Вам скажут об этом в замке Фриденталь.
- Где? В каком замке?
- Фриденталь. В Заксенхаузене. Я не знаю подробностей. Не обязан знать, - уточнил Родль. Худощавый, подтянутый, он чем-то напоминал Штуберу юного курсанта юнкерского училища. - Однако мне доподлинно известно, что всех лиц, вызванных сюда подобно вам, сразу же направляли именно во Фриденталь. И ни один из них не был принят Скорцени. Да они, собственно, и не пытались прорываться к нему.
- Гауптштурмфюрер Скорцени - мой однополчанин. Вместе воевали в составе дивизии "Рейх".
- Вот оно что! Тогда могу сказать вам, что через несколько минут Скорцени должен навестить один генерал, командир корпуса. Только поэтому гауптштурмфюрер и не смог принять вас. Замечу также, что сейчас у него слишком много работы.
- Спасибо, оберпггурмфюрер. Мне тоже не хочется верить, что Скорцени способен забыть старого друга.
- На него это не похоже.
- Если меня будут разыскивать - вот берлинский адрес. - На листочке из записной книжки Штубер написал адрес и телефон и положил его на стол перед адъютантом. - Вряд ли есть смысл тащиться во Фриденталь, если завтра, на рассвете, мне предписано явиться на аэродром Рангсдорф.
- Главное, чтобы вы вовремя явились на аэродром, - невозмутимо пожал плечами Родль. - В конце концов, если я верно понял, в предписании, врученном вам на аэродроме, не было указания во что бы то ни стало явиться во Фриденталь.
- Совершенно верно.
- Однако минуточку, - Родль куда-то позвонил и с просветленным лицом сообщил Штуберу, что во Фридентале собирались только те, кто прибывал вчера. Сегодня же вся группа встречается в офицерском отеле аэродрома Рангсдорф, что под Берлином.
Вилли поблагодарил его. Это уточнение сразу изменило ситуацию. И не важно, что оно так и не прояснило причину вызова. Очевидно одно: Скорцени задумал какую-то серьезную акцию.
Конечно, любопытство разгоралось. Куда их могут перебросить: на Запад, на Восток, в Россию? Если в Россию, тогда его появление здесь вполне оправдано и объяснимо. В кулуарах абвера и СД давно ходят слухи о том, что готовится большая группа диверсантов для заброски в районы металлургических центров России - Магнитогорска, Челябинска, Куйбышева, которая серией террористических актов должна резко уменьшить военный потенциал врага.
При воспоминании об этом Штубер нервно передернул плечами. Он не скрывал, что является яростным противником подобных экспедиций. Действия нескольких мобильных групп в данном случае могли принести значительно больше пользы, чем любые массированные налеты авиации, - это он понимал. Однако понимал и другое: на такие операции бросают смертников. Как принесенных в жертву барашков в ритуальные котлы.
Так вот, больше всего он побаивался именно таких котлов, где жизнь даже опытнейшего диверсанта ни во что не ставилась: Словом, в такой операции его бывший Одно полчанин Скорцени, которому однажды в Югославии, в неожиданной стычке с партизанами, в рукопашной, он спас жизнь, мог бы обойтись и без него.
24
Окутанная сероватой дымкой вершина горы Абруццо, казалась каменистым островом посреди заснеженного океана, а едва просматривавшиеся зеленовато-бурые склоны соседних гор представали всего лишь остовами потерпевших крушение кораблей, сам вид которых убеждал пленников вершины Абруццо, что ни одно судно к их берегам пристать уже не сможет. И спасения им ждать неоткуда.
Именно с этой мрачной мыслью: "А ведь спасения-то ждать больше неоткуда" Бенито Муссолини и вышел из единственного строения, высившегося на плоской, слегка наклоненной к югу вершине горы - туристского отеля "Кампо Императоре". Холодный горный воздух сразу же заставил дуче поежиться. Однако легкое черное пальто он не застегнул и черная шляпа с неширокими, изжеванными полями так и осталась по-вороньи неуклюже сидеть на облысевшей макушке его головы.
Пройдя между гнездами стоящих у входа пулеметов, бывший премьер поднялся на возвышавшийся посреди горной равнины небольшой холм и принялся медленно, почти не поворачивая головы, осматривать огромные, разбросанные по зеленым лужайкам, коричневатые валуны; тропу, ведущую к скрытой за выступом скалы площадке подвесной канатной дороги; гребни скалистых утесов, кое-где окаймлявших вершину, словно остатки фальшборта, - полуразрушенную палубу.
После того как дуче был доставлен сюда, ему впервые дали возможность выйти из отеля, чтобы подышать свежим воздухом и осмотреть место своего заточения. И теперь, все еще не поняв, где, в какой же части страны он находится, Муссолини чувствовал себя так, как мог чувствовать разве что Робинзон Крузо во время первого осмотра своего острова-спасителя.
"Черт бы побрал этого Бадольо! - вспылил Муссолини. - Куда же он загнал меня? Что за вершина? Как долго они собираются держать меня здесь, скрывая от народа и всего мира?"
Появившийся вслед за дуче капитан карабинеров Ринченци остановился чуть в стороне от арестованного и, с любопытством взглянув на него, так и не смог отвести взгляда.
Капитану не было еще и тридцати. Он никогда в жизни не видел Муссолини, никогда не оказывался среди тех, кому выпало слушать его речи на площадях. И даже здесь, на Абруццо, несмотря на то что капитан уже четвертый день пребывал в охране Муссолини, столь близко к дуче, да еще наедине с ним, он оказался впервые. К тому же никто не мешал ему. Большинство солдат батальона еще спали в номерах отеля, показавшимися им куда более комфортабельными, чем казарма, или несли службу в вестибюле на этажах.
Бойцы наружного охранения, сидевшие в выложенных из камней гнездах, хотя и поглядывали на дуче и своего капитана с нескрываемым любопытством, тем не менее вели себя настолько неслышно, словно их вообще не существовало. Ненависти к своему недавнему кумиру они не ощущали. Но страх из своих душ тоже изгнать пока не могли.
- Так где это мы находимся, капитан? - глухо спросил дуче, лишь мельком взглянув на карабинера.
- Не понял вопроса, синьор.
- Я спрашиваю, что это за гора? В какой стороне от Рима?
"Неужели ему до сих пор не объяснили, куда его привезли?"
Но, вспомнив, что инспектор тайной полиции синьор Полито, отвечавший за охрану Муссолини перед самим маршалом Бадольо, вообще запретил кому-либо общаться с арестованным и сам тоже не вступал ни в какие разговоры с ним, решил, что, очевидно, так оно и есть: дуче все еще остается в неведении относительно места своего заключения.
- Горный массив Гран Сассо. Разве вы до сих пор не поняли этого?
- Ах, Гран Сассо, - горделиво кивнул Муссолини. - Вот оно что. - И, вскинув подбородок, устремил свой взор куда-то в поднебесье.
- Гран Сассо. Гора Абруццо, - это все, что я могу сообщить вам, - добавил капитан. И был заметно ущемлен тем, что дуче никак не отреагировал на его слова. Будто не понимал, что ему сообщили значительно больше того, что имели право сообщить.
Ринченци прекрасно знал, что в батальоне, как и вообще в Италии, к Муссолини относятся по-разному. Одни все еще обожествляют, даже сейчас, тайно; другие ненавидят, но тоже тайно, стремясь не очень-то выдавать свои чувства, ибо кто скажет, как развернутся события дальше; третьи же, наиболее отчаянные, к которым капитан причислял и себя, воспринимали дуче с мрачной иронией. Этот несостоявшийся вождь был для них как бы образом несостоявшейся Великой Италии, войска которой, будь то на Восточном фронте, на Балканах или в Африке, представали перед миром всего лишь жалким подобием тех мужественных легионов, к памяти, славе и чести которых всегда столь упорно апеллировали их дуче и большая часть прессы.
Именно так: жалким подобием римских легионов. Как и сам Муссолини, откровенно проигрывавший не только Гитлеру и Сталину, но даже хромоногому коротышке Черчиллю. И вот этого истинные офицеры, грезившие по-настоящему сильной Италией с по-настоящему сильной армией, простить Муссолини не могли.
"Тем не менее, - признался себе капитан, - этот человек все еще продолжает оставаться грозным символом Рима. Даже сейчас, здесь, уже без власти, без войска, без надежды на завтрашний день. Иначе какого дьявола его бы прятали, переводя с корабля на вершину какой-то мрачной горы?"
Забывшись, Ринченци задумчиво смотрел на стоящего к нему в профиль Муссолини, однако тот был слишком погружен в свои мысли, чтобы откликаться на чужие. И так продолжалось долго. Достаточно долго для того, чтобы двое пленников Абруццо могли еще раз сделать шаг навстречу друг другу. Но вместо этого Муссолини сошел с каменистого холма и ступил на тропу. Капитан сразу же насторожился. Он прекрасно помнил, что перед ним стояло три задачи: не позволять дуче беседовать с солдатами, не допустить, чтобы он приблизился к канатке, и не дать ему броситься со скалы.
Пройдя несколько метров, дуче, однако, не решился приблизиться к канатной дороге, сошел с троцы и направился к возвышавшейся над ущельем небольшой площадке, охваченной двумя, очень напоминающими осколки снарядов, скалами.
Когда до края ущелья оставалось шагов пять-шесть, капитан, все еще стоявший на месте и следивший за каждым движением дуче, вздрогнул и, насколько мог громко, прокашлялся.
Он хотел окликнуть дуче. Предложить, нет, приказать ему остановиться.
Но ведь это еще нужно было иметь мужество - прикрикнуть на самого вождя Италии. Еще надо было набраться храбрости потребовать от него остановиться вообще, что-либо потребовать от самого Муссолини.
25
Родовое поместье Штуберов находилось в каких-нибудь ста пятидесяти километрах северо-западнее Берлина. Однако попытка добраться сейчас туда и погостить была бы равноценна попытке откровенного дезертирства. Успеть на аэродром к семи утра, к вылету, он уже никак не сумел бы. Так что хочешь не хочешь, а ночь действительно придется провести в офицерском отеле аэродрома.
Сирены противовоздушной тревоги сработали слишком запоздало, когда армада самолетов противника была уже у города. Штубер, очевидно, оказался единственным, кто, словно застигнутый вторым пришествием Христа, стоял посреди площади и смотрел на надвигавшийся на него клин бомбардировщиков.
- Побойтесь Бога, господин офицер! - прохрипел какой-то старик, пробегавший мимо Штубера и тяжело отзванивавший солдатскими подковами. - В убежище надо. Здесь вам не фронт. Здесь храбрость не нужна.
- Неужели они каждый раз вот так, свободно, прорываются до самого Берлина? - спросил Штубер этого старика, когда они залегли у подножия конной статуи: до бомбоубежища оставалось еще метров сто, а бомбы уже рвались рядом.
- Эх, господин офицер… - все так же натужно хрипел старик, лежа за углом постамента. - Сколько же вы не были в Берлине?
- Безумно долго, отец.
- Тогда скажу откровенно: это происходит почти каждый день. Правда, до сих пор они бомбили в основном окраины. А сегодня вот добрались до центра.
Под гулкое хлопанье зенитных орудий один из самолетов заднего, четвертого, звена вдруг покачнулся и, окутываясь дымом, начал отходить в сторону.
"Майн Гот! Да ведь в городе их и сбивать-то нельзя! - ужаснулся Штубер, только теперь поняв, почему так "лениво" оттявкиваются зенитные орудия. - Падение в центре такой махины окажется пострашнее любого бомбового удара".
- Это англо-американцы осмелели после того, как мы капитулировали в Африке. И особенно - после своей высадки в Италии, - объяснил старик, выждав разрыв бомбы, упавшей по ту сторону площади. - Высадившись там, они окончательно потеряли страх. Надо прежде всего выбить их из Сицилии, иначе войну мы проиграем.
- Только вас и не хватает сейчас в штабе верховного командования вермахта, - скептически ухмыльнулся Штубер.
Совсем рядом, у бордюра, билась в предсмертных судорогах какая-то женщина. Еще несколько секунд назад, обхватив руками небольшую сумку, она бежала прямо к ним. Даже сейчас, умирая, она так и не могла расстаться с ней.
- Таких, как я, старых кайзеровских солдат, не хватает не только там. Уж поверьте мне. Мы-то кое-чему научены жизнью. Только никому эта наша наука не нужна.
"А ведь страной, куда нас собираются забросить, может оказаться вовсе не Россия. Ею вполне может стать Италия! - вдруг осенило Штубера. - Почему бы Скорцени, с его опытом дворцового переворота в Австрии, не испытать свою судьбу при дворе короля Италии?"
26
Муссолини приблизился к краю площадки и, придерживаясь за выступ скалы, заглянул вниз. Открывшийся ему каньон был похож на зев преисподней. Муссолини так и не понял, достигает ли его взгляд дна ущелья, или же чернота, которая расплывалась где-то там, в вязкой глубине, - всего лишь покрывало из черного утреннего тумана.
"Нет, человек, с таким страхом заглядывающий в пропасть, прыгнуть туда не решится, - успокоил себя капитан, быстрыми шагами приближаясь к Муссолини. Но все же на всякий случай рванул кобуру. Словно пуля способна была прервать не только жизнь, но и полет в бездну. - Хотя… если бы завтра мир узнал, что Муссолини погиб от руки капитана Ринченци… - как бы без всякой связи с предыдущей мыслью забурлило в мозгу карабинера. - Если бы мир узнал, что при попытке к бегству. Сам дуче… Капитан Ринченци…"
Словно предчувствуя что-то недоброе, Муссолини резко оглянулся и, заметив, что карабинер уже в пяти шагах от него, отпрянул от края площадки. Капитан не двигался с места. Не шевелился. Однако рука его все еще лежала на открытой кобуре. Не сводя с нее глаз, Муссолини инстинктивно прижался к скале, буквально втиснулся в ее полусферу. Он ожидал выстрела.
Ринченци машинально ступил еще шаг и остановился. Теперь они стояли лицом к лицу.
- Но, капитан, но… - едва слышно проговорил Муссолини, и большие черные глаза его по-прежнему обжигали руку офицера, все еще лежащую на рукояти пистолета. - Что вы, капитан? - съежился дуче в своем пристанище. Пятиться он мог только к краю обрыва. А чтобы отойти в сторону отеля, нужно было сначала протиснуться между способным на все карабинером и острым выступом скалы.