Наконец ноги почувствовали твёрдую почву. Фонарь осветил стены, выложенные ракушечником и скреплённые тонким раствором. Кое-где он отвалился, и швы были пустыми. Ардашев зажег свечу и стал водить у самых каменных стыков. Примерно на уровне груди пламя заколебалось. Тогда он поставил свечу на дно, надел перчатки, достал зубило и молоток. Несколько точных ударов и камень поддался. Клим Пантелеевич опустил его у самых ног и освятил зияющую дыру - глазам открылся подземный ход. Второй, третий и четвёртый ракушечник вытащились без особого труда. Он задул свечу, сунул в мешок и, освещая путь фонарём, пригнувшись, стал пробираться по подземной галерее. В некоторых местах потолок осыпался, и приходилось двигаться на четвереньках. Пот струился по лицу, и от нехватки кислорода дышать становилось тяжелее. Постепенно коридор становился всё выше, и можно было двигаться почти в полный рост. Вдруг Клим Пантелеевич увидел выпавший из свода камень, и положил его прямо посередине прохода. Шагов через пять Ардашев остановился, прислушался к чему-то, улыбнулся и стал пробираться дальше.
Вскоре появились поперечные галереи, потом ход повернул вправо, под дом Загорской, а затем ушёл влево и пересек дорогу по направлению к Интендантским складам. Теперь это был уже сводчатый подземный коридор в человеческий рост, который казался бесконечным.
Неожиданно луч фонаря высветил покрывшийся пылью, почти истлевший дырявый мешок, набитый золотыми монетами, рассыпанными по земляному полу. Чуть поодаль, аршина через два, лежал ещё один, и ещё… Клим Пантелеевич опустил вещмешок, нагнулся, взял одну монету и осветил. Диск был украшен восточными письменами, в центре сиял полумесяц. "Точно такая и была спрятана внутри брегета, найденного в кармане поручика Рахманова девять лет назад на Соборной горе, - вспомнил Ардашев. - Золотой туман с отчеканенным именем персидского шаха Ага Мухаммада. И год тот же - тысяча двести одиннадцатый, что соответствует нашему тысяча семьсот девяносто седьмому". Он положил персидский туман в карман брюк. "Ну вот, - с удовольствием заключил он, - в деле полковника Игнатьева и поручика Рахманова поставлена точка. Содержимое восьмого сундука фурштата, отправленного из Тавриза самим Александром Грибоедовым, найдено… Был бы жив следователь Самоваров, наверняка бы, обрадовался… Пора и мне возвращаться на свет Божий". Статский советник уже повернулся назад, но неожиданно ему в лицо ударил ослепительный луч фонаря, от которого он невольно закрылся рукой.
- Не двигайтесь. А то пристрелю. Руки поднимите. Вот так. И отбросьте ногой солдатский сидор. Фонарь - на землю. Хорошо. - Незнакомец усмехнулся. - А вы, Клим Пантелеевич, можете быть паинькой, правда, лишь в том случае, когда на вас направлен ствол кольта.
- Мой бог! Савраскин? Вы ли это? - развёл руками Ардашев.
- Как видите. Явился с того света.
- Вам идёт борода.
- А меня раздражает. Жарко. Теперь сбрею. Усы, пожалуй, оставлю. Ну какой француз без усов? В Париже все ходят с усами. Уеду отсюда, как порядочный капиталист. И, перефразируя слова классика: прощай, умытая кровью и осточертевшая Россия с красными, белыми, зелёными…А вы, поди, давно меня на каторге схоронили?
- Я понял, что вы вернулись.
- И как же это вы догадались? - бывший репортёр выдавил улыбку.
- Бросьте паясничать, Савраскин, вы же сами мне оставили знак.
- Значит, я всё правильно рассчитал. Дневник прочли?
- Да. Но неужели вы думали, что попадусь на вашу удочку и поверю, что последнюю строку, как и записку, написал Шахманский?
- А почему нет? Ведь Каширин поверил. Хотя, вы правы: не стоит сравнивать вашу голову и подсушенные временем мозги полицейского.
- У меня к вам, Георгий Поликарпович, один вопрос: зачем вы пытали удавкой Шахманского? Что он вам мог сообщить? Он же сам не знал, где спрятано золото.
- Не скажите! Всякое могло случиться. Но не убей я его, вы бы так не решились отправиться на поиски персидских сокровищ, разве нет?
- Пожалуй. Выходит, все эти дни вы следили за мной? - Ардашев наигранно поднял брови.
- Не говорите. Пришлось даже на Успенское кладбище шлёпать среди ночи. И дались вам эти большевики? Зачем с ними бороться? Взяли бы давно золотишко, купили бы себе какой-нибудь остров и жили припеваючи. Так нет! В гражданскую войну решили поиграть. Зачем она вам?
- А затем, чтобы Россией не правили ашихины, вальяно, труновы, троцкие, дзержинские… Всех не перечислить.
- К чему эта демагогия? Впрочем, ваша болтовня ничего не изменит…А на калитку надобно было замок изнутри вешать. Крючок открывается легко, лезвием ножа. Вам ли не знать?
- Что ж, не догадался.
- Бывает.
Савраскин вытер рукавом пот с лица и спросил:
- Я только понять не могу: почему вы спустились сюда в одиночку? Могли бы нагнать военных или подручных Каширина. Но нет, всё сами, всё без помощников. Жизнь не окурок, чтобы ею швыряться. Не надоело играть в Пинкертона? Неужто до сих пор вам не дают покоя лавры американского прохиндея?
- Согласен, допустил оплошность. Боялся, что не найду золота, и меня поднимут на смех. Как после этого жить в нашем провинциальном городке? Шутники проходу не дадут.
- Зря боялись. Вы же никогда не ошибаетесь. Кстати, о золоте. Соблаговолите вернуть законному владельцу монету, кою вы умыкнули прямо на моих глазах. Мой прадед, поручик Рахманов, на вас бы обиделся. Нехорошо-с. Я, знаете ли, не собираюсь рыться в карманах покойника.
- Извольте. - Ардашев снял перчатки, повернулся левым боком, сунул руку в карман, и в тот же момент раздались два выстрела. Савраскин вскрикнул, но, падая, успел нажать на спусковой крючок.
Клим Пантелеевич почувствовал резкий удар. Левое плечо обожгло. Он упал на колено, но, превозмогая боль, поднялся и шагнул к стрелявшему. Поднял правой рукой фонарь и поднёс к его лицу. Тот был мёртв. Одна пуля попала в шею, другая в голову.
- Теряю навык, - недовольно проронил Ардашев и осветил себя.
Рана была серьёзная. Кровь заливала косоворотку и сочилась в брюки. Пришлось порвать рубаху и кое-как перебинтовать плечо. Но проку от этого было мало. Он попил воды с фляжки - стало немного легче. Вещмешок казался неподъёмным, и он решил его бросить. Держа фонарь в правой руке и опираясь здоровым плечом о стену, статский советник медленно возвращался назад. Постепенно коридор перешёл в галерею, а галерея - в лаз. Пришлось ползти. Когда впереди показался выход, Клим Пантелеевич прилёг, чтобы перевести дух и невольно прислонился к левой стене. Холод природного камня немного унял боль в плече. Вставать совсем не хотелось. Но надо было двигаться дальше. Он привстал на правое колено и тут же упал. Перед глазами побежали тёмные круги. В воспалённом сознании вдруг возник, отец и мать. Они улыбались, смотрели на него откуда-то сверху, точно с неба, и манили к себе. "Этого не может быть, в подземелье души не живут", - пробормотал Ардашев и провалился в бездну.
Глава 6. Белый потолок
I
Глаза ещё не открывались, но сознание понемногу возвращалось. Ныла левая рука и плечо. Но боль уже не была такой жгучей и пронзительной, как в подземелье.
Тренированный слух уловил женский голос. Усилием воли он разомкнул чугунные веки. Белый незнакомый потолок нависал точно небо в жаркий день, и только люстра с электрическими лампочками говорила о том, что он жив, потому что там, в потустороннем мире, электрического света нет. Почувствовав лёгкое прикосновение к правой руке, он повернул голову.
Улыбаясь и смахивая с усталых красных глаз набежавшие слёзы, на него смотрела жена.
- Слава Богу, милый, ты пришёл в себя. Я так за тебя переживала.
- Раз ты рядом, значит, всё хорошо, - шевеля пересохшими губами, вымолвил Клим Пантелеевич. - А тебе идёт белый халат.
- Попей водички, а потом будешь говорить.
Вероника Альбертовна поднесла к его губам небольшой фаянсовый чайник. Он сделал несколько глотков, оглядел себя и спросил:
- Где я?
- В госпитале на Барятинской, в отдельной палате. Снаружи зачем-то даже охрану выставили.
- Рана серьёзная?
- Доктор сказал, что тебе повезло: пуля прошла навылет и задела лишь мягкие ткани.
- Я так и думал.
- Но ты потерял много крови. Бредил. Разговаривал с каким-то судебным следователем Самоваровым. Наверное, это от морфия. Кто он? Я никогда не слышала от тебя эту фамилию.
- Иван Авдеевич Самоваров. Служил ещё при Николае I. Следователь III отделения… А сколько я был без сознания?
- Сутки.
- И всё это время ты была здесь?
- Да.
- Дорогая, возвращайся домой, отдохни. Ты же видишь, мне уже лучше.
- Пока не попьёшь куриного бульона, об этом не может быть и речи.
- Хорошо.
Вероника Альбертовна помогла мужу поднять голову, поправила подушку и налила из термоса в кружку прозрачной, вкусно пахнущей жидкости. Клим Пантелеевич выпил половину и снова лёг.
- Ну вот. Теперь мне лучше. Ты можешь идти.
- А разве ты не хочешь ничего у меня спросить? - супруга, в свойственной ей манере обижаться, слега выставила вперёд нижнюю губу. - Неужели тебе неинтересно узнать, как тебя нашли? И что стало с персидским золотом?
- Я и так знаю. Вечером, когда я не вернулся домой, ты зашла в мой кабинет и увидела на столе запечатанный конверт. Раскрыв его, тут же, как я и советовал, позвонила Каширину и прочла всё, что я написал. Антон Филаретович тотчас же отправился на Александрийскую в дом Шахманского. Увидев раскрытый колодец и верёвочную лестницу, он сразу всё понял и полез вниз. Хотя… - Клим Пантелеевич задумался на миг, - скорее всего, меня обнаружил кто-то из его помощников, потому что Каширин вряд ли бы смог протиснуться в столь узкий лаз. Комплекция не та…Подняв меня на верх, они обследовали подземную галерею, обнаружили там не только золото из персидского обоза, но и труп каторжанина Савраскина. Я прав? - улыбнулся статский советник.
- А вот и нет, ошибаешься! - воскликнула супруга. - Я не стала связываться с полицией, а сразу протелефонировала Фаворскому.
- Ого! - удивился Ардашев. - А откуда тебе известен номер контрразведки?
- А его и не обязательно знать. Достаточно попросить, чтобы барышня на коммутаторе соединила с начальником контрразведки. Вот и всё… - не успела Вероника Альбертовна договорить фразу, как скрипнула дверь. В палату вошла совсем юная сестра милосердия.
- Ой, - она развела руками, - вы пришли в себя? Тогда я сейчас позову доктора. Он как раз разговаривает с каким-то полковником, который пришёл вас навестить.
- Что за полковник? - осведомился статский советник.
- Я фамилию не знаю. Слышала, что его зовут Владимир Карлович.
- А не могли бы вы его пригласить?
- Только с разрешения врача, - сказала барышня и, посмотрев на Веронику Альбертовну, добавила: - Вообще-то, вашему мужу нужен покой и хорошее питание. И потом: пора делать перевязку.
- Не волнуйтесь, я только что выпил огромное количество очень питательного куриного бульону. А перевязку сделаем чуть позже, - опять вмешался в разговор Ардашев.
- Хорошо, - кивнула сестра и удалилась.
- Ладно, тогда я пойду, - проронила супруга и уже в дверях встретилась с доктором, который с ней любезно раскланялся. Это был невысокий, слегка полноватый человек с седыми усами и бородой. Из-под накинутого на плечи белого халата выглядывал узкий погон подполковника медицинской службы. За ним с фуражкой в руках следовал Фаворский.
- Ну-с, дорогуша, - весело выговорил доктор. - Вернулись с небес на нашу грешную землю.
- Нечего там ему делать, - вторил начальник контрразведки. - Такие люди, как он нужны новой, свободной России. Герой, одним словом.
- По-моему, господа, вы сильно преувеличиваете мои заслуги, - пытаясь подняться, Ардашев слегка поморщился от боли.
- Лежите-лежите. Не вставайте, - предостерёг эскулап. - Нельзя беспокоить рану. Пуля хоть и не задела кость, но рана рваная. Потому и крови много потеряли. Но ничего, заштопали мы вас. Останется лишь небольшой шрам…Что ж, не буду вам мешать. Ухожу. Но только прошу вас, Владимир Карлович, не мучить долго господина Ардашева. Долгая беседа может его утомить.
- Благодарю, доктор, нам хватит и пяти минут.
Фаворский проводил медика пристальным взглядом и, дождавшись, когда дверь закроется, не сводя с неё глаз, негромко сказал:
- А этот Гиппократ тот ещё фрукт. Бросился защищать красных раненных, которых комиссары бросили. Не разрешил вывезти в тюрьму. Так и лечатся здесь, в соседней палате. И даже довольствие на них выбил. А попадись он тем же большевикам - сразу пустили бы в расход… А вы молодцом: не только резидента вычислили, но и всю их шайку подкараулили. В ту ночь мы с Кашириным арестовали почти всех. Один, к сожалению, ушёл. Его фамилия Матвеев. По нашим данным работал в депо. В вагонные буксы песок подсыпал. Это ведь он на станции Палагиада пытался пустить паровоз навстречу бронепоезду. Слава Богу, не удалось. Ничего, поймаем и расстреляем, как только что отправили в ад всех его подельников. Как они нас, так и мы их…
- Без суда?
- Помилуйте, друг мой. Какой суд! Только трибунал. Они же шпионы. А таковых, как вам известно, в военное время ставят к стенке без лишних формальностей.
- А как же та молодая барышня? И её что ли?..
- Пока нет. Но это дело времени. День-два и всё. А как иначе, если при обыске у неё мы нашли карту управы с нанесённой дислокацией воинских частей и список семей офицеров, вступивших в офицерский Ставропольский полк. Вот, скажите, зачем ей понадобились эти люди? А я вам отвечу: если по каким-то, пусть тактическим причинам, нам придётся оставить город, большевики расстреляют или возьмут в заложники всех членов семей военнослужащих, включая не только жён, но и детей, стариков. Это их обычная практика. А вы её жалеете…Да-да. Не спорьте. Я заметил это по вашим глазам.
- Просто юная совсем. Запуталась, наверное.
- Юная говорите? По годам - да, а по убеждениям - красная ведьма. Когда я сообщил ей о расстреле её дружков, она такой концерт закатила, какой вы в театре Пахалова никогда не видели. Требовала, чтобы и её расстреляли вместе с ними и в тот же день. Безмозглая фанатичка. Будь моя воля, я бы её тут же и прикончил, как бешеную крысу. Подобные особи не исправимы. Случись ей выйти на волю, она будет мстить всю жизнь. Она мне так и сказала на допросе: "Ненавижу вас всех таких аккуратненьких, умненьких, начитанных. Ваши деды и прадеды пороли моего деда на конюшне и в пьяном угаре насиловали бабку, когда она была совсем девчонкой… А теперь наше время пришло. И не будет пощады ни вам, ни вашим холёным жёнам, ни разнеженным барчукам с дочками. Кого не убьём, тех на каторгу сошлём". И расхохоталась мерзко, будто старая желтобилетница. А вы говорите…
- Как её зовут?
- Юлия Воронова. Из мещан. Окончила женскую гимназию. Училась в одном классе с Риммой Ивановой. Да, с той самой, что Государь посмертно пожаловал за подвиг Георгиевский крест IV степени. Совсем разные оказались одноклассницы. Кстати, я навёл справки. Дед и бабка по матери у неё и в самом деле были крепостными.
- Да, трагедия в третьем поколении, - тяжело вздохнул Ардашев и спросил: - А что известно о резиденте? Кто он?
- Бывший офицер. Но документы на Ерёмина, судя по всему, не его. Вероятно, настоящий Ерёмин давно сгинул в чекистских подвалах. При обыске в комнате нашли кодовую таблицу и зашифрованный доклад: план переброски полков и дивизий Добровольческой армии на август месяц. Представляете? Этот документ имеется в одном экземпляре и хранится в сейфе у генерала Романовского. Стало быть, англичане совершенно правы: в штабе армии есть красный крот. Вы, помнится, обещали его отыскать.
- Так ведь я и не отказываюсь. Вот немного поправлюсь…
- Нет-нет, дорогой Клим Пантелеевич, я не в претензии. Вы уже достаточно нам помогли. А если честно, - Фаворский перешёл на шёпот, - мне ужасно стыдно и за себя, и за Каширина. Прошляпили мы резидента, точно гимназисты преподавателя, вошедшего в класс. Но, как говорится, сколько кобылке не прыгать, а быть в хомуте.
- Скажите, сколько всего золотых монет подняли наверх? - с трудом выговорил Ардашев.
- Четыре тысячи четыреста девяносто девять, включая и ту, что лежала в простреленном кармане ваших брюк.
- Значит, все. Всего в восьмом сундуке, отправленном в 1828 году в составе обоза, следующего из Тавриза в Санкт-Петербург через Ставрополь, находилось четыре тысячи пятьсот монет. Первую из этого числа обнаружили девять лет назад при закладывании фундамента керосиновой будки на Соборной горе. Она покоилась внутри золотого брегета, найденного в кармане мундира офицера - поручика Рахманова… Убитый мною Савраскин - его правнук.
- Я что-то такое припоминаю… - наморщил лоб Фаворский. - Но, главное, золото вернулось государству в самое трудное время.
Ардашев посмотрел на дверь и тихо осведомился:
- Могу я узнать, где оно сейчас находится?
- Пока под охраной у меня в кабинете. Отправим в Ставку, как только получим приказ. Скажу вам по секрету: командование думает о вашем награждении за столь щедрый подарок Добровольческой армии. Но пока не знают, как поступить. Были бы вы военный, было бы проще. Звание, орден… Но вы штатский. Дать вам действительного? При сегодняшней ситуации, согласитесь, это будет выглядеть, как насмешка. Может, денежную премию?
- А позволите мне самому выбрать награду? - усталым голосом осведомился статский советник.
- Да-да, конечно… К слову, я сегодня вечером выезжаю в штаб, встречусь с генералом Романовским и всё ему передам. Я вас внимательно слушаю.
- Прошу отпустить Юлию Воронову. Пусть идёт на все четыре стороны.
Полковник покачал головой.
- Право же, Клим Пантелеевич, это положительно невозможно. В конце концов, следствие ещё не закончено.
- Тем не менее, извольте передать моё пожелание начальнику штаба, - настойчиво вымолвил статский советник. - Простите, Владимир Карлович, я устал. Да и рука что-то ноет.
- Всё-всё. Ухожу. Я вас изрядно утомил. А в рассуждении вашей просьбы, не беспокойтесь. Обязательно доложу.
- Благодарю. Но прежде прошу предупредить начальника тюрьмы. Там такие ухари, что не приведи Господь. Пусть оставят её в покое до получения окончательного решения.
- Не беспокойтесь, - Фаворский поднялся. - Распоряжусь прямо сейчас. Да, чуть не забыл. Это вам. Чудом раздобыл две коробочки ваших любимых леденцов. Настоящий "Георг Ландрин". - Он оставил монпансье на тумбочке. - Выздоравливайте.
- Благодарю вас. Теперь у меня есть небольшой запас.
- Честь имею.
- До свидания.
Полковник надел фуражку и вышел.
Ардашев открыл одну коробку, выбрал красный леденец и положил под язык. Но благодушное настроение не наступило. В голову лезли грустные мысли: