Питер продолжал смотреть на трупы, и, хоть он привык к смерти в самых уродливых формах, вид этих тел подействовал на него на редкость сильно. Они свидетельствовали о презрении к строжайшим табу общества. Теперь Питер был полностью согласен с решением Южно-Африканской полиции не пропускать в ворота аэропорта журналистов и телеоператоров. Он знал, пресса всего мира гневно, в самых сильных выражениях, протестует против попыток лишить ее исконного, от Бога, права нести в дома всех цивилизованных людей безобразные картины страшных смертей и зла, любовно запечатленные в цвете, с дотошным профессиональным вниманием к самым жутким подробностям. Без этой восторженной хроники своих деяний международный терроризм утратил бы большую часть своего влияния, значительно облегчив работу Питера. Страйд на миг позавидовал местной полиции, у которой была возможность действовать в интересах общества, потом мысли унесли его на шаг дальше, и он снова задумался о том, кто же имеет право принимать такие решения от лица общественности. Если полиция приняла и претворила в жизнь такое решение, нельзя ли признать их действия очередной разновидностью терроризма, того самого, который она стремится искоренить? "Боже! – сердито подумал Питер. – Я сойду с ума".
Он подошел к старшему диспетчеру.
– Хочу попробовать еще раз, – сказал Питер, и диспетчер передал ему микрофон.
– "Спидберд ноль семь ноль", говорит диспетчерская. Ингрид, вы меня слышите? Отзовитесь, Ингрид.
За последние несколько часов он десятки раз пытался установить контакт, но похитители хранили зловещее молчание.
– Ингрид, пожалуйста, ответьте, – не сдавался Питер, и неожиданно послышался чистый свежий голос:
– Говорит Ингрид. Что вам нужно?
– Ингрид, мы просим разрешения убрать тела.
– Диспетчерская, ответ отрицательный. Повторяю: ответ отрицательный. К самолету никто не подойдет. – Она сделала паузу. – Мы подождем, пока накопится больше для уборки... – Девушка хихикнула, все еще под действием наркотиков. – Дождитесь полуночи, и тогда вам будет чем заняться.
Радио щелкнуло, и наступила тишина.
– Сейчас мы накормим вас обедом, – весело крикнула Ингрид, и пассажиры с интересом зашевелились. – Сегодня у меня день рождения. Вы получите шампанское – здорово, правда?
Но полный маленький врач-еврей неожиданно вскочил на ноги. Его светлые редкие волосы свисали комичными космами, убитое, искаженное горем лицо оплыло, словно растопленный воск. Казалось, он перестал понимать, где он.
– Вы не имели права убивать ее, – заговорил он старческим голосом. – Она была хорошим человеком. Никогда никого не обижала... – Он смущенно огляделся, взгляд у него был туманный, рассеянный. Старик провел рукой по встрепанным волосам. – Вам не следовало убивать ее, – повторил он.
– Она была виновна, – ответила Ингрид. – Невиновных нет, вы все – раболепствующие пособники международного капитала... – Лицо девушки перекосилось, передернулось от ненависти. – Вы виновны – вы все – и заслуживаете смерти... – Она вдруг замолчала, огромным усилием воли справилась с собой и вновь улыбнулась; подошла к маленькому врачу и обняла его за плечи. – Садитесь, – сказала она почти нежно. – Я понимаю, что вы чувствуете, пожалуйста, поверьте. Жаль, что иного пути нет.
Он медленно сел, глаза его были полны горя.
– Сидите спокойно, – мягко сказала Ингрид. – Сейчас я принесу вам шампанского.
– Господин премьер-министр, – голос Келли Констебла охрип за двое суток почти непрерывного напряжения, – уже начало одиннадцатого. У нас меньше двух часов на то, чтобы принять решение...
Премьер-министр поднял руку, заставив его замолчать.
– Да, мы все знаем, что тогда произойдет.
За тысячу миль, из Йоханнесбурга, самолет военно-воздушных сил доставил копию видеозаписи, и правительство и послы во всех подробностях увидели жестокое убийство, снятое 800-миллиметровым объективом. У всех сидящих за столом были дети. Дрогнули даже крайне правые, даже черствый, жестокий министр внутренних дел старался не смотреть в глаза послу.
– Мы знаем также, что никакой компромисс невозможен. Либо мы выполняем их требования от и до, либо не выполняем совсем.
– Господин посол, – наконец нарушил молчание премьер-министр, – если мы примем их условия, то исключительно по соображениям гуманности. Мы очень дорого заплатим за жизнь ваших соотечественников, но если мы решимся на это, можете ли вы гарантировать нам поддержку – Великобритании и Соединенных Штатов – в Совете Безопасности послезавтра в полдень?
– Президент Соединенных Штатов уполномочил меня дать такое заверение в обмен на ваше сотрудничество, – сказал Констебл.
– Правительство Ее Величества уполномочило меня заверить, что оно вас поддержит, – заявил сэр Уильям. – Мое правительство намерено также возместить сто семьдесят миллионов долларов, затребованных похитителями.
– И все же я не могу принять решение в одиночку. Это слишком тяжело, – вздохнул премьер-министр. – Я призываю всех министров, все правительство, – он указал на напряженные лица вокруг, – проголосовать. И попрошу вас, джентльмены, оставить нас на несколько минут. Мы примем решение.
Два посла дружно встали, слегка поклонились мрачной фигуре во главе стола и вышли.
– Где полковник Нобл? – спросил Кингстон Паркер.
– Ждет... – Питер кивком указал на звуконепроницаемую дверь командирской кабины "Хокера".
– Пусть присутствует, – сказал Паркер с экрана, и Питер нажал кнопку вызова.
Колин Нобл тут же вошел, слегка пригибаясь из-за низкого потолка, – мощная угловатая фигура в синем "торовском" кепи, низко надвинутом на глаза.
– Добрый вечер, сэр, – приветствовал он изображение на экране и сел рядом с Питером.
– Я рад, что полковник Нобл здесь. – Питер говорил четко и деловито. – Думаю, он поддержит мое мнение, что шансы на успех "Дельты" значительно возрастут, если мы начнем действия не позже чем без десяти одиннадцать. – Он отвернул манжет и взглянул на часы. – То есть через сорок минут. Мы надеемся застать боевиков, когда действие наркотика предельно ослабнет, но раньше, чем они примут новую дозу перед окончанием срока. Я считаю, что, если ударить в этот момент, риск вполне приемлем...
– Спасибо, генерал Страйд, – спокойно прервал его Паркер, – но я попросил полковника Нобла присутствовать именно для того, чтобы мой приказ был понят совершенно точно. Полковник Нобл, – взгляд Паркера чуть сместился к новому объекту внимания, – командир "Тора" запросил разрешение немедленно начать против "Спидберд ноль семь ноль" операцию "Дельта". В вашем присутствии я отказываю в этом. Переговоры с правительством Южной Африки достигли критической стадии, и открытые или скрытые враждебные действия против боевиков не должны быть предприняты ни при каких условиях. Вы меня поняли?
– Да, сэр, – с каменным лицом ответил Колин Нобл.
– Генерал Страйд?
– Понял, сэр.
– Очень хорошо. Прошу ждать. Я посовещаюсь с послами. Как только будут какие-нибудь конкретные сведения, я снова свяжусь с вами.
Изображение исчезло, экран померк. Полковник Колин Нобл медленно повернулся и посмотрел на Питера Страйда. Выражение его лица тут же изменилось, и он быстро нажал на командной консоли кнопку, останавливающую запись звука и изображения, чтобы его слова не попали на пленку.
– Слушай, Питер, все знают, что тебя ждет высокая должность в НАТО. Выше только небо, парень. Станешь хоть начальником штаба – если захочешь.
Питер ничего не ответил, только еще раз взглянул на золотой "Ролекс". Десять часов семнадцать минут.
– Подумай, Питер. Ради бога, парень. Тебе понадобилось двадцать лет напряженной работы, чтобы так подняться. Тебя никогда не простят, приятель. Поверь. Сломают тебя и твою карьеру. Не надо, Питер. Не надо. Ты слишком хорош, чтобы пустить все псу под хвост. Просто притормози на минуту и подумай.
– Я думаю, – негромко ответил Питер. – Думаю не переставая и всегда прихожу к одному выводу. Если я позволю им умереть, я так же виновен, как женщина, нажимающая на курок.
– Питер, не губи себя, не надо. Не ты принял это решение...
– Складно у тебя выходит! – ответил Питер. – Вот только людей этим не спасешь.
Колин наклонился, положил свою лапищу Питеру на плечо. И слегка сдавил.
– Знаю, но сил нет смотреть, как ты все рушишь. По-моему, ты на самом верху, приятель. – Нобл впервые признал это, и Питер был тронут.
– Можешь не участвовать, Колин. Тебе не обязательно рисковать карьерой.
– Я от работы не бегаю, – Колин убрал руку. – Я с тобой...
– Запиши-ка официальный протест – ни к чему нам всем вылететь со службы. – Питер включил запись – и звука, и изображения. Теперь каждое слово фиксировалось.
– Полковник Нобл, – отчетливо сказал он, – я немедленно начинаю штурм самолета "ноль семь ноль" согласно плану "Дельта". Подготовьтесь.
Колин повернулся к камере.
– Генерал Страйд, я заявляю официальный протест против не санкционированного руководством "Атласа" начала "Дельты".
– Полковник Нобл, ваш протест зарегистрирован, – серьезно сказал в камеру Питер, и Колин Нобл выключил запись.
– Ну, для одного дня достаточно вздора. – Он встал. – Пойдем повяжем этих ублюдков.
Ингрид сидела за столом бортинженера и держала перед собой микрофон внутренней системы оповещения. Золотистая от загара кожа словно подернулась серым налетом, девушка морщилась от глазной боли, рука, сжимавшая микрофон, слегка дрожала. Ингрид понимала, все это симптомы наркотического похмелья. Теперь она жалела, что увеличила начальную дозу, решив принять больше, чем значилось на ярлычке, однако, чтобы провести первую казнь, ей понадобилось встряхнуться. Теперь она и ее бойцы расплачивались за это, но через двадцать минут она даст позволение принять очередную дозу, на этот раз без превышения рекомендованного количества. Ингрид заранее предвкушала, как кровь живее побежит по жилам, как обострится зрение, предвкушала прилив энергии и возбуждения – восхитительные результаты приема наркотика. Скоро она вновь получит власть в высшем ее выражении – власть распоряжаться жизнью и смертью. Ради этого стоило жить. Сартр, Бакунин и Мост открыли глубокую правду жизни – акт разрушения, полного уничтожения рождает катарсис, он созидателен, он пробуждает душу. Ингрид с нетерпением ждала следующей казни.
– Друзья мои, – заговорила она в микрофон, – мы не получили никакого отклика от тирана. Его не заботят ваши жизни, что очень характерно для фашиствующих империалистов. Его не волнует безопасность людей, хотя сам он жиреет на крови и поте...
Снаружи стояла темная ночь. Грозовые тучи закрыли половину неба, каждые несколько минут вспыхивали молнии. После захода солнца по корпусу "боинга" дважды простучали яростные тропические ливни, и теперь огни маяков аэропорта отражались в мокром бетоне.
– Мы должны продемонстрировать тирану непреклонную храбрость и железную целеустремленность. Мы не можем допустить даже малейших колебаний. Сейчас мы выберем еще четверых заложников, выберем совершенно беспристрастно. Прошу вас понять, что все вы теперь – часть революции и можете гордиться этим...
Неожиданно совсем рядом вспыхнула молния, с неба сошло зеленоватое радужное пламя; оно озарило поле безжалостным светом, и на самолет тут же обрушился раскат грома. Девушка Карен невольно вздрогнула, вскочила, быстро подошла и встала рядом с Ингрид. От усталости и наркотического похмелья ее темные глаза обвело еще более темными кругами, она сильно дрожала, и блондинка рассеянно погладила ее, как гладят испуганного котенка, одновременно продолжая говорить в микрофон:
– ...Мы все должны научиться приветствовать приближающуюся смерть, должны радоваться возможности внести свой, пусть самый скромный, вклад в величайшее пробуждение человечества.
Снова сверкнула великолепная молния, но Ингрид продолжала вещать в микрофон. Ее бессмысленные слова гипнотизировали, убаюкивали, и пленники сидели оцепенело, как в летаргии, молча, не шевелясь, – казалось, они утратили способность думать самостоятельно.
– Чтобы выбрать следующих жертв революции, я брошу жребий. Я назову номера мест, и мои бойцы придут за вами. Избранных прошу быстро пройти в кухню переднего салона. – Наступила пауза, затем снова послышался голос Ингрид. – Место номер "63 б". Пожалуйста, встаньте.
Немцу в красной рубашке, с длинными, нависающими на глаза волосами, пришлось силой поднять с места худого мужчину средних лет и завести ему руки за спину. Белая рубашка мужчины измялась, немодные узкие брюки держались на эластичных подтяжках.
– Не позволяйте им, – взмолился мужчина, обращаясь к остальным пассажирам, когда Курт, подталкивая, погнал его вперед. – Не позволяйте им убить меня.
Все опустили головы. Никто не пошевелился, не заговорил.
– "43 ф".
Это оказалась красивая темноволосая женщина лет тридцати; когда назвали номер ее кресла, лицо пассажирки словно бы медленно растеклось. Она зажала себе рот, чтобы не закричать, но тут по другую сторону прохода поднялся аккуратный пожилой джентльмен с великолепной серебряной шевелюрой. Он поправил галстук.
– Не угодно ли поменяться со мной местами, мадам? – негромко спросил он с сильным английским акцентом и зашагал по проходу на длинных, худых журавлиных ногах. Он презрительно миновал усатого француза, который заторопился к нему, и, не глядя по сторонам, расправив плечи, исчез за портьерой, отгораживавшей кухню.
У "боинга" есть слепое пространство – от боковых окон кабин под углом в двадцать градусов к хвосту, но похитители очень хорошо подготовились и, казалось, предусмотрели все возможности; они могли учесть и это и найти способ держать слепое пространство под наблюдением.
Питер и Колин, стоя за углом служебного ангара, негромко обсуждали такую возможность; оба внимательно разглядывали хвост и провисшее брюхо "боинга", выискивая блеск зеркала или какого-нибудь оптического прибора.
Они находились непосредственно за самолетом, и им предстояло преодолеть около четырехсот ярдов: половину этого расстояния – по колено в траве, половину – по бетону.
Поле освещали только голубые боковые огни рулежных дорожек и свет из окон аэропорта.
Питер раздумывал, не погасить ли все огни, но решил, что тем самым выдаст себя. Это несомненно насторожит похитителей и замедлит продвижение штурмовой группы.
– Ничего не вижу, – сказал Колин.
– Я тоже, – согласился Питер, и оба отдали свои приборы ночного видения стоявшему рядом сержанту: больше они не понадобятся. Штурмовая группа брала с собой лишь самое необходимое оборудование.
У Питера при себе были только автоматический "Вальтер П38" в быстро расстегивающейся кобуре на бедре и легкий, весом всего одиннадцать унций, высокочастотный передатчик для связи с "торовцами" в здании аэровокзала.
Каждый член штурмовой группы сам выбирал себе оружие. Колин Нобл, единственный, кто менял свои предпочтения, пользовался то девятимиллиметровым "парабеллумом браунингом", который любил за тринадцатизарядный магазин, то командирским "Кольтом .45 АСП" (небольшой вес и огромная убойная сила). Питер же неизменно брал "вальтер" – из-за точности боя и малой отдачи: с ним он всегда был уверен, что с двадцати метров попадет в цель.
Но один вид вооружения был стандартным для всех бойцов штурмовой группы. Оружие у всех было заряжено разрывными пулями "супервелекс": всю ударную силу они расходуют при первом контакте, и пуля застревает в теле; тем самым снижается риск для невиновных. Питер никогда не позволял забывать, что работать придется там, где террористы и их жертвы находятся рядом.
Колин Нобл снял с шеи цепочку, на которой висела золотая звезда Давида, обычно скрытая в густых волосах на груди, сунул украшение в карман и застегнул клапан.
– Ну, старина, – Колин Нобл передразнил манеру выражаться курсантов Сандхерста, – айда?
Питер взглянул на светящийся циферблат своего "Ролекса". Без шестнадцати одиннадцать. "Точное время смерти моей карьеры", – мрачно подумал он, вскинул правую руку со сжатым кулаком и еще дважды опустил ее и поднял – старый кавалерийский сигнал атаки.
Двое с "палками", абсолютно неслышные на мягких резиновых подошвах, тотчас устремились вперед, высоко подняв зонды, чтобы не зацепить бетон или части самолета, – ссутуленные под тяжестью газовых баллонов фигуры.
Питер медленно сосчитал до пяти – в кровь хлынул адреналин, каждый нерв и каждая мышца напряглись – и вновь услышал собственные слова, сказанные Кингстону Паркеру. Теперь они звучали как пророчество: "Середины нет. Альтернатива – сто процентов жертв. Мы потеряем самолет, пассажиров и всех бойцов "Тора".
Он отогнал эту мысль и повторил сигнал к наступлению. Группа побежала – двумя шеренгами, кучно. Трое несли по алюминиевой складной лестнице, у четверых были мешки с парализующими гранатами, у остальных – молоты для открывания дверей, и у каждого выбранное им оружие – ручное, большого калибра: Питер никому не позволил бы пользоваться автоматическим оружием в тесноте захваченного самолета. Минимальным требованием ко всем бойцам группы было умение многократно поразить маленькую движущуюся цель из пистолета и не задеть окружающих.
Бежали почти бесшумно: самым громким звуком было слышное Питеру собственное дыхание. Он почувствовал укол сожаления. Ему не выиграть в этой игре; в лучшем случае он погубит дело всей своей жизни... но Питер резко одернул себя, отогнал эту мысль. И побежал в темноту.
Впереди, на фоне огней аэропорта, виднелись два силуэта с "палками": бойцы заняли позиции под выпуклым серебристым брюхом самолета. Неожиданно сверкнула молния, нестерпимо ярко озарив грозовую тучу; на мгновение осветилось и поле, на траве отчетливо обрисовался двойной ряд фигур в черном. Если их заметили, сейчас начнется... раскат грома ударил по нервам Питера: он в любой миг ожидал взрыва десятка гранат.
Снова стало темно, пружинистую влажную траву под ногами сменил гладкий жесткий бетон. Внезапно они оказались под фюзеляжем "боинга", как цыплята под крылом у курицы; две колонны аккуратно разделились на четыре группы, сохраняя строгий порядок; каждый опустился на левое колено, и одновременно, с точностью, выработанной многочисленными тренировками, все бойцы надели газовые маски, прикрыв рот и нос.
Питер быстро оглянулся и отключил передатчик. Отныне до самого конца операции он не произнесет в него ни слова: всегда существует возможность, что похитители прослушивают эту частоту.
Щелчок отключения послужил сигналом для тех, кто остался в аэропорту: почти мгновенно взвыли двигатели самолета.
Хотя самолет стоял на северном краю зоны обслуживания, его развернули так, чтобы двигатели смотрели на юг, и немедленно заработали турбины еще пяти межконтинентальных лайнеров. Рев двадцати двигателей оглушал даже на таком расстоянии – и Питер снова дал знак рукой.