– Простите. – Питер обнаружил, что говорит невнятно. Сказывались усталость и нервное напряжение. Он ушел из Скотланд-Ярда, только убедившись, что сделано все возможное и что он может доверять инспектору Ричардсу и его команде. И взял с того торжественное обещание, что как только будут новости, ему сообщат – в любое время дня и ночи.
Он расписался в книге, моргая, словно под веки ему насыпали пыли.
– Для вас есть сообщения, генерал.
– Еще раз спасибо и доброй ночи.
В лифте он проглядел почту.
Вначале телефонограмма: "Баронесса Альтман просит позвонить ей по парижскому номеру или в Рамбуйе".
Еще одна телефонограмма: "Звонила миссис Синтия Барроу. Позвоните ей в Кембридж 699-313".
И запечатанный конверт. Бумага хорошего качества, без герба или монограммы.
Его имя выведено прописными буквами, очень правильным почерком, старомодным, каллиграфическим. Штемпеля нет, значит, доставлено с нарочным.
Питер раскрыл конверт и достал один-единственный листок линованной писчей бумаги, опять-таки хорошего качества, но без всяких примет. Такую бумагу можно найти в любом издательстве Соединенного Королевства.
Листок был исписан все тем же аккуратным почерком. Питер заметил, что пишущий пользовался трафаретом для каждой буквы. Такие трафареты продаются в любом магазине игрушек. Очень эффективный метод маскировать почерк.
Палец вы уже получили. Далее последует рука, потом другая, потом нога, вторая нога – и наконец голова.
Следующий пакет получите 20 апреля, а потом еще через семь дней.
Чтобы помешать этому, вы должны купить жизнь ценойжизни. В тот день, когда доктор Кингстон Паркер умрет, вашу дочь доставят к вам, живой и в той или иной мере невредимой.
Уничтожьте это письмо и никому не говорите о нем, не то вам немедленно доставят голову.
Под письмом стояло имя, которое с некоторых пор стало играть в жизни Питера чрезвычайно заметную роль:
КАЛИФ.
Питер был потрясен до глубины души. Видеть это имя на бумаге. Получить полное подтверждение всем ужасам, которые они заподозрили. Видеть несомненный отпечаток лапы зверя. Содержание письма усугубляло потрясение, делая его почти непереносимым. Питер обнаружил, что такая жестокость, такая крайняя безжалостность испытывает пределы его веры.
Письмо заплясало в его руках; он с удивлением обнаружил, что весь дрожит, как в лихорадке. Носильщик, державший его чемодан из черной крокодиловой кожи, с любопытством посмотрел на Питера, и потребовалось огромное физическое усилие, чтобы унять дрожь и сложить листок белой бумаги.
Питер стоял неподвижно, как в строю, пока дверь лифта не раскрылась; потом напряженно прошел по коридору к своему номеру. Не глядя дал носильщику банкноту и, едва захлопнулась дверь, снова развернул листок. Стоя посреди гостиной, он жадно разглядывал почерк; слова сливались и теряли смысл.
Он понял, что впервые в жизни полностью поддался панике, утратил всякую решительность и не знает, что делать.
Он глубоко вдохнул, закрыл глаза, медленно досчитал до ста, прогнав из головы все мысли, и скомандовал: "Думай!"
Ну, ладно, Калиф прекрасно осведомлен о его передвижениях. Даже знает, когда он может появиться в "Дорчестере". Кто знал об этом? Синтия. Колин Нобл. Магда Альтман, ее секретарь, бронировавший номер, секретарь Колина в "Торе", штат "Дорчестера". Да всякий, кто наблюдал за Питером, знает, что он останавливается в "Дорчестере". Это тупик.
"Думай!"
Сегодня четвертое апреля. Через шестнадцать дней Калиф пришлет ему отрезанную руку Мелиссы-Джейн. Питер почувствовал, как его снова охватывает паника, но подавил ее.
"Думай!"
Калиф следит за ним, подробно изучает, оценивает. Ценность Питера в том, что он может бывать в местах первейшей важности и никто его не заподозрит. Он может встретиться с главой "Атласа", просто попросив об этой встрече. Более того, он, вероятно, может встретиться с главой любого государства, если очень захочет.
Впервые в жизни Питер испытал потребность выпить. Он быстро подошел к бару и поискал ключ. Из позолоченного зеркала над баром на него смотрело незнакомое лицо. Бледное, осунувшееся, с глубокими складками в углах рта. Усталые глаза, красные и опухшие, на костлявой нижней челюсти синева щетины. А в сапфирах глаз – дикий, безумный блеск. Он отвернулся от своего отражения. Оно лишь усиливало ощущение нереальности.
Питер налил себе полстакана шотландского виски и залпом выпил половину. От крепкой жидкости он закашлялся, с угла губ сорвалась капля и покатилась по подбородку. Питер вытер ее пальцем и снова принялся изучать белый листок. Бумага помялась, Питер слишком крепко ее сжимал. Он осторожно разгладил письмо.
"Думай!" – сказал он себе.
Вот как действует Калиф. Никогда не раскрывает себя. Подбирает агентов, обращая невероятное внимание на мелочи. Ищет фанатиков вроде той девицы, Ингрид, руководившей захватом "ноль семидесятого". Тренированных наемных убийц, вроде того, которого он убил в реке возле "Ла Пьер Бенит". Экспертов, имеющих доступ в самые высокие сферы, вроде генерала Питера Страйда. Изучает, оценивает их самих и их возможности и наконец определяет им цену.
Питер никогда не верил в древнее утверждение, что у каждого человека есть своя цена. Он считал, что сам не подпадает под это общее правило. Теперь он знал, что это не так, и от этого его начинало мутить.
Калиф определил ему цену, определил безошибочно. Мелисса-Джейн. Питер ясно увидел свою дочь верхом на лошади: вот она поворачивается в седле, смеется и кричит ему: "Супер!" И ее смех относит ветер.
Питер вздрогнул и, не сознавая этого, смял листок в кулаке.
Он увидел перед собой дорогу, по которой ему суждено идти. И в миг озарения понял, что уже сделал первые шаги по этой дороге. Сделал, когда направил пистолет на светловолосую убийцу в аэропорту Йоханнесбурга, когда сам себя назначил судьей и палачом.
Калиф виноват в его первом шаге к падению, и именно он теперь гонит его дальше.
Питер провидел: со смертью Кингстона Паркера дорога не кончится. Уступив Калифу, он будет принадлежать ему всегда – или до тех пор, пока один из них, Калиф или Питер, не погибнет.
Питер допил виски.
Да, его цена – Мелисса-Джейн. Калиф сделал правильный выбор. Ничем другим его не проймешь.
Питер взял из бара спички и как во сне прошел в ванную. Сложил листок конусом и поджег вершину, держа его над унитазом. В конце концов пламя обожгло ему пальцы. Он уронил пепел в унитаз и смыл.
Потом вернулся в гостиную и налил еще виски. Выбрал удобное кресло у окна и опустился в него. И только тогда понял, до чего устал. Бедренные мышцы непроизвольно подергивались.
Он подумал о Кингстоне Паркере.
"Такой человек мог многое предложить человечеству. Надо изобразить покушение на меня, – размышлял Питер. Как будто попали не в того. Бомба", – решил он.
Он ненавидел бомбы. Они казались ему символом бессмысленного насилия, столь же ненавистного. Он видел, как ими пользовались в Ирландии и в Лондоне. Уничтожение без цели, бессмысленное и безжалостное.
"Это будет бомба", – заключил он и с удивлением понял, что его ненависть нашла новую цель. Он – опять-таки впервые в жизни – ненавидел себя за то, что собирался сделать.
Калиф победил. Питер понимал, что с таким противником нет никаких шансов отыскать Мелиссу-Джейн. Калиф победил, и остаток ночи Питер просидел, планируя действия, предотвращению которых посвятил жизнь.
– Не понимаю, почему мы до сих пор не получили требований. – Инспектор Ричардс рассеянно провел рукой по лысине, взъерошив волосы, которые прикрывали ее; теперь они стояли дыбом. – Прошло уже пять дней. И никаких требований.
– Они знают, как связаться с Питером, – согласился Колин Нобл. – Он указал это в своем интервью.
Питер Страйд выступил по телеканалу Би-би-си и обратился с призывом к похитителям не калечить больше его дочь, а к публике – предоставить любую информацию, которая может привести к ее освобождению.
В той же передаче показали сделанный по показаниям единственной свидетельницы портрет водителя темно-бордового "триумфа".
В меблированных комнатах в Борнмуте полиция задержала четырнадцатилетнюю беглянку; она развлекалась в постели со своим тридцатидвухлетним любовником. Рыдая, девчонка вернулась в лоно семьи и через двадцать четыре часа снова сбежала.
В Северной Шотландии полиция провалила захват одинокого коттеджа, снятого мужчиной с такими же длинными темными волосами и висячими усами, как у преступника на портрете. Этот человек, как выяснилось – производитель самодельных таблеток ЛСД, жил там с четырьмя помощниками и девушкой, отдаленно напоминавшей Мелиссу-Джейн, а именно: она тоже была женского пола и светловолосой. "Фармацевты" скрылись на Северно-Шотландском нагорье, прежде чем запыхавшиеся полицейские добрались до коттеджа.
Питер Страйд был в ярости.
– Будь это Мелисса-Джейн, у них было бы целых пятнадцать минут, чтобы убить ее... – кричал он на Ричардса. – Следующий рейд должен проводить "Тор".
Через "Тор" он напрямую связался с Кингстоном Паркером.
– Мы используем все свое влияние, – заверил Паркер и с глубоким сочувствием добавил: – Питер, я переживаю вместе с вами. Не могу отделаться от мысли, что это я поставил вас в такое ужасное положение. Я не ожидал, что удар нанесут, используя вашу дочь. Вы знаете, что можете рассчитывать на любую мою помощь.
– Спасибо, сэр, – сказал Питер, и на мгновение его решимость поколебалась. Через десять дней он должен будет убить этого человека. Питер заставил себя вспомнить о сморщенном пальце в бутылочке.
Влияние Кингстона Паркера проявилось немедленно. Через шесть часов через комиссара полиции был получен приказ с Даунинг-стрит: следующий налет на предполагаемое убежище похитителей поручен "Тору".
Королевские ВВС на время операции предоставили "Тору" два вертолета, и боевая группа начала интенсивные тренировки по действиям в городских условиях. Питер тренировался вместе с бойцами, они с Колином быстро восстановили прежнюю связь и понимание.
Когда не было тренировок, не отрабатывалась быстрая посадка в вертолет и высадка с воздуха, Питер пропадал в тире, стараясь забыться в грохоте выстрелов, но дни летели стрелой, принося обильный урожай ложных тревог и бессмысленных наводок.
Каждую ночь Питер осматривал в зеркале над баром свое лицо: оно становилось все более осунувшимся, голубые глаза потускнели от усталости и ужаса ожидания того, что может принести новое утро.
До назначенного Калифом срока оставалось шесть дней, когда Питер вышел из отеля, сел в метро на Грин-парк и вышел на Финсбери-парк. В магазинчике садовых удобрений возле станции он купил двадцатифунтовый пластиковый мешок нитрата аммония. В закрытом чемодане принес его в "Дорчестер" и спрятал в шкафу под висящей шинелью.
Ночью он говорил с Магдой Альтман. Она снова попросила разрешения прилететь в Лондон.
– Питер, я знаю, что могу тебе помочь. Даже если просто буду стоять рядом и держать тебя за руку.
– Нет. Мы уже говорили об этом. – Он слышал жесткие нотки в своем голосе, но ничего не мог поделать, понимая, что вот-вот сорвется. – Ты что-нибудь узнала?
– Прости, Питер. Ничего, абсолютно ничего. Мои источники делают все возможное.
На заправке на Брюэр-стрит Питер купил солярки. Взял пять литров в пластиковый контейнер с плотной крышкой, где раньше держали моющее средство. Горючее ему равнодушно отпустил прыщавый подросток в грязном комбинезоне.
В ванной Питер смешал с соляркой нитрат аммония. И изготовил двадцать один фунт сильнейшей взрывчатки, которая, тем не менее, оставалась безопасной, пока не вставишь взрыватель. Взрыватель он изготовил из сигнального фонаря.
Такое количество взрывчатки способно полностью опустошить его многокомнатный номер, уничтожив всех, кто в нем находится. Но ущерб ограничится только этими комнатами.
Достаточно заманить Кингстона Паркера в номер под предлогом необходимости сообщить срочную информацию о Калифе. Это нетрудно. Сведения будут настолько важными, что их можно сообщить только лично и самому Паркеру.
Ночью Питер увидел в зеркале лицо человека, измученного неизлечимой болезнью. Бутылка с виски была пуста. Питер открыл новую. "Легче будет уснуть", – сказал он себе.
* * *
Ветер с Ирландского моря полосовал, как серп жнеца, низкие свинцовые тучи цеплялись за склоны холмов Уиклоу.
Сквозь прорехи в облаках на зеленые лесистые склоны падали холодные чахлые лучи солнца. На смену им приходил дождь, ледяной, серый, косой из-за ветра.
По пустынной деревенской улице шел человек. Ежегодное нашествие туристов еще не началось, но на многих коттеджах уже появилась надпись "Ночлег и завтрак".
Человек миновал паб, выкрашенный в поразительный оранжево-розовый цвет, и поднял голову, чтобы прочесть надпись на доске объявлений над пустой автостоянкой: "Черное прекрасно – пейте "Гиннесс". Человек не улыбнулся, только наклонил голову и побрел через мост, деливший деревню на две части.
Полуночный художник с помощью аэрозольной люминесцентной краски нанес на перила моста политические лозунги.
"ДОЛОЙ АНГЛИЧАН!" – было написано слева, а справа: "ПРЕКРАТИТЬ ПЫТКИ В БЛОКЕ ЭЙЧ!" На этот раз человек кисло усмехнулся.
Под ним у опор моста кипела, устремляясь к морю, стальная серая вода.
На человеке была пластиковая накидка мотоциклиста, высокие сапоги, на самые брови надвинута твидовая шляпа с узкими полями. Ветер немилосердно толкал путника, трепал полы накидки.
Сгибаясь на ветру, ежась под напором его холодной ярости, человек миновал последние дома деревни. Улица была пуста, но он знал, что из занавешенных окон за ним наблюдают.
Деревня располагалась на нижних склонах холмов Уиклоу, всего в тридцати километрах от Дублина. Это был не его выбор. Уединенность этих мест работала против них, делала их подозрительными. Он предпочел бы анонимность большого города. Однако его не спросили.
После их прибытия он выходил из дома всего в третий раз. Неизменно за чем-нибудь срочным, чем-то таким, что можно было предусмотреть заранее, что должно было ждать их в старом доме. Вот что значит полагаться на пьяницу – но и по этому поводу с ним не советовались.
Он был в дурном настроении. Почти все время льет как из ведра, а центральное отопление не работает, греться можно только у маленького камина, но он не протапливает большие помещения, где они живут. Высокие потолки и отсутствие мебели еще больше затрудняют обогрев, и с самого приезда он мерзнет. Они ютятся в двух комнатах, остальная часть дома закрыта, окна забраны ставнями. И день за дождливым днем единственное его общество – нытик-пьяница. Человек давно дозрел до того, чтобы устроить тарарам, хоть как-то нарушить томительное однообразие. А его превратили в мальчика на побегушках и слугу. Ни темперамент, ни подготовка не позволяли ему играть эту роль, и он мрачно хмурился, бредя по мосту к деревенскому магазину, возле которого, как часовые, выстроились в ряд бензозаправочные автоматы.
Хозяин увидел его издали и крикнул в глубь магазина:
– Идет сам из Старого Поместья.
Вытирая руки о передник, показалась жена, низкорослая полная женщина с яркими глазами, бойкая на язык.
– У горожан никакого ума нет. В такое ненастье!
– Наверно, опять за бобами и виски "Джемисон".
Разговоры о новом жильце Старого Поместья скоро стали главным развлечением в деревне; регулярно поступали краткие сводки новостей: два телефонных звонка за море (от телефонистки); никакой почты (от почтальона); в мусорных баках главным образом жестянки от бобов и пустые бутылки виски "Джемисон" (от мусорщика).
– Мне кажется, он из этих, с севера, – сказала жена хозяина. – Похож на ольстерца.
– Тише, женщина, – предупредил ее муж. – Накличешь. Ступай на кухню.
Человек вошел, снял твидовую шляпу и отряхнул ее о косяк. Прямые, черные, коротко подстриженные волосы, смуглое ирландское лицо, яростные глаза, похожие на глаза сокола, которому впервые надели на голову кожаный клобучок.
– Доброго вам утра, мистер Барри, – сердечно приветствовал его хозяин. – Вот увидите, прояснеет, так и дождь перестанет.
Человек, которого они знали под именем Барри, хмыкнул, снял плащ и быстрым внимательным взглядом обвел магазин.
На нем был грубый твидовый пиджак поверх свитера и вельветовых брюк, заправленных в голенища высоких сапог.
– Книгу не дописали?
Барри сказал молочнику, что пишет книгу об Ирландии. Холмы Уиклоу всегда были оплотом литераторов, здесь, пользуясь либеральным ирландским налогообложением людей творческих профессий, в радиусе двадцати миль жили два десятка известных или эксцентричных писателей.
– Еще нет, – ответил Барри и пошел к ближайшим полкам. Выбрал с полдюжины предметов и выложил их на потертый прилавок.
– Как напишете и напечатаете, попрошу библиотеку прислать мне экземпляр, – пообещал хозяин, полагая, что именно это и хочет слышать всякий писатель, и начал выбивать чек.
Верхняя губа у Барри была неестественно гладкой и более бледной, чем все лицо. Накануне прибытия в деревню он сбрил висячие усы и подрезал волосы, свисавшие почти на глаза.
Хозяин взял в руки одну из покупок и вопросительно взглянул на Барри, но смуглое лицо ирландца оставалось бесстрастным, никакого объяснения он не дал, и хозяин смущенно опустил голову. Вместе с другими он положил в бумажный пакет и этот предмет.
– Три фунта двадцать пенсов, – сказал он и со звоном закрыл кассу, поджидая, пока Барри набросит на плечи накидку и наденет твидовую шляпу. – Бог в помощь, мистер Барри.
Ответа хозяин не получил. Он смотрел вслед покупателю, пока тот не добрался до моста, и только потом позвал жену.
– Мрачный тип, – заметила она.
– У него там подружка. – Хозяин раздулся от важности своего открытия.
– С чего ты взял?
– А зачем ему покупать женские штучки? – Он понимающе подмигнул.
– Не знаю.
– Знаешь. Женские штучки.
Жена начала развязывать передник.
– Ты уверен? – спросила она.
– Я тебе когда-нибудь врал?
– Схожу к Молли чайку попить, – оживленно объявила жена; через час новость будет знать вся деревня.
Человек, которого они знали как Барри, шел по узкой – с обеих сторон высокие стены – тропе к Старому Поместью. Высокие сапоги и просторная накидка делали его походку неуклюжей. Он был худой и стройный, в превосходной физической форме, а глаза под полями шляпы ни минуты не оставались неподвижными, это были глаза охотника, все время посматривающие по сторонам.
Высота стены – двенадцать футов, на камнях серебристо-серые лишайники; стена потрескалась и местами осела, но все же представляла значительную преграду и обеспечивала необходимые уединение и безопасность.
В конце дороги были прогнившие и просевшие двойные двери, но с новым латунным замком и заделанными свежим деревом щелями между досками, так что заглянуть внутрь было невозможно.
Барри открыл замок, прошел внутрь и тщательно запер за собой дверь. Он оказался в гараже.