Ничего, Володимирі, ничего.- Константин Иванович выпрямился, положив руку на плечо брата, наказал: - Вели выводить дружину. Не мешкай только!
Владимир выбежал из светлицы, гулко застучали по деревянной лестнице его подкованные сапоги. Хлопнула наружная дверь, со двора донесся повелительный голос молодого князя.
Константин Иванович скользнул взглядом по бревенчатым дубовым стенам, на которых висело украшенное драгоценными камнями, золотом и серебром оружие, и медленно подошел к стремянному.
Сколько их?
Не ведаю, княже,- растерянно пожал тот плечами.-* Может, позвать гонцов?
После! Неси меч и шлем.
Двор был уже заполнен людьми. Сквозь раскрытые настежь ворота виднелись ряды конных дружинников. Свистели дудки, звенело оружие, ржали лошади.
Константину Ивановичу подвели коня. Стремянный хотел помочь князю, ко тот отстранил его и сам уселся в седло. Следом ехали рысью брат Владимир и воеводы. Под копытами коней глухо гудела земля. Боль в груди почти прошла, в лицо ударял ветер, и князь ненадолго отвлекся от хмурых мыслей. Но, едва стали спускаться с холма, тревога снова омрачила его лицо. Разгоняя коней, всадники галопом скакали по дороге.
І
Тарусские воины, окруженные со всех сторон татарами, сгрудились возле княжеских возков. Шла неравная битва. Все труднее становилось отбиваться от врагов. Упал с коня раненный копьем в грудь сын боярский Дмитрий. Погибли многие порубежники и среди них ставший братом Васильку Сопрон. Пала половина княжеских дружинников, сопровождавших из Тулы тарусскую княгиню Ольгу. Громоздились трупы людей, раненые отползали с дороги, пытаясь укрыться в зарослях...
Возки стояли неподвижны. Нагнав их, нукеры сотника Хасана смяли горстку дружинников сына боярского Дмитрия и перерезали саблями постромки. Ошалевшие от страха лошади, сметая все на своем пути, понеслись по дороге, несколько упряжек на повороте занесло, и они разбились. Однако захватить княгиню шуракальцам не удалось - на помощь воинам Дмитрия подоспели боярин Курной и Василько. Сквозь шум лютой сечи доносились детский плач, испуганные причитания и рыдания женщин.
На шлеме Василька, испещренном вмятинами и зазубринами, добавлялись следы новых ударов, сквозь рассеченную на груди кольчугу сочилась кровь.
Держись, други, держись! Скоро придет помощь из Тарусы! - подбадривал воинов Василько.
Наконец послышались топот коней и крики: "Слава! Слава!" В окружении воевод и стремянных на дороге появились князья Константин и Владимир. Обнажив мечи, русские ратники врубились в ряды шуракальцев. Юный Владимир одним ударом рассек неустрашимого мынбасы Тагая от плеча до пояса, под сотником Ахмедом убили коня, и он упал оземь. Оставшись без начальных людей, татары перестали сопротивляться и бросились наутек. Тарусцы устремились за ними в погоню.
Василько склонился над Сопроном, не стыдясь, заплакал... "Прощай, брат!.."
Князь Константин, спешившись, рывком открыл дверцу возка. Бледная Ольга с остекленевшими глазами, обхватив княжичей руками, судорожно прижимала их к себе. Мгновение сидела недвижимая, а узнав мужа, истошно вскрикнула и лишилась чувств.
ГЛАВА 17
На следующий день князья Константин и Владимир с боярами и воеводами делали смотр полкам. По главной площади Тарусы шли на рысях княжеские дружинники, шагали ополченцы - горожане и крестьяне из Тарусы, Алексина, Любутска, Калуги. Среди воинов были безусые юнцы и пожилые седобородые воины со шрамами и морщинами. Копья и рогатины, мечи и дубины, кинжалы и топоры, панцири и тигиляи - у кого что. Лица суровы, в глазах - решимость.
Да...- вздохнул игумен Алексинского монастыря Никон и, обращаясь к боярину Андрею Ивановичу .Курному, который стоял рядом, произнес задумчиво: - Не хватает людей в градах и селах, некому на земле трудиться, ремесло делать, а тут рати, рати... Сколько доброго, угодного богу могли бы они руками своими сотворить - каменные храмы построить, землю засеять, образа господа нашего и святых угодников намалевать, детей взрастить.
Может, все и так оно, отче, да не к месту речи сии! - поправляя перевязь, на которой висела его раненая рука, хмуро заметил тот. - Ныне одним все должно мериться: как бы землю нашу и люд русский врагам на поруганье не отдать. Сеять, строить да в то же время быть рабами?! К чему такое? Для кого?
Никон, плотный, высокий ростом, еще не старый человек, не отвечая, медленно огладил руками свою новую черную рясу и, то ли соглашаясь, то ли оспаривая, качнул головой.
Шествие ратников затягивалось. Несколько раз начинался и переставал по-осеннему мелкий, нудный дождь, пока наконец не разразился ливень. Сразу стемнело, поднялся ветер, но князья, бояре и воеводы, кутаясь в промокшие плащи-епанчи не сходили с коней, стояли молчаливыми, неподвижыми группами. Только князь Константин, держа высоко в приветствии руку, возглашал громко, на всю площадь:
Слава воям! Слава Тарусе! Слава Алексину! Слава Калуге! Слава!..
А в ответ неслось громовое:
Слава князю Константину Иванычу Тарусскому! Слава Руси! Слава! Слава! Слава!..
После смотра воинства Константин Иванович, отпустив бояр и воевод, позвал брата Владимира отужинать с ним в горнице. Сбросив промокшую одежду, князья облачились в шелковые рубахи, на ноги надели легкие туфли-моршни, сшитые из кожи. В горнице уже был накрыт стол. На желтой парчовой скатерти, пестро расшитой красными цветами и зелеными листьями, стояли в серебряных и оловянных блюдах и мисках мясной и рыбный студень, стерляжья икра, заливная осетрина, тертая редька, моченые яблоки, грибы в уксусе, соленые огурцы и капуста. Между ними высились расписные фарфоровые сулеи с медом и пивом, кувшины с ягодным соком. На бревенчатых дубовых стенах были развешены охотничьи трофеи - головы оленя, лося, медведя, волков, рысей. Вбитые в стены медные светцы с зажженными лучинами и поставленные в углах на полу два высоких светца со свечами ярко освещали горницу.
Поначалу проголодавшиеся князья ели молча, то и дело осушая большие серебряные чарки с белым и красным медом. Но вот Константин Иванович положил разрисованную узорами деревянную ложку на стол и, улыбнувшись, взглянул на брата. Со вчерашнего дня, когда ему удалось спасти свою семью, князя не оставляло хорошее расположение духа. Возвратившись с женой и детьми в Тарусу, Константин Иванович тут же наградил Василька и уцелевших дружинников и порубежников серебряными чарками и деньгами, а боярина Андрея Курного порадовал богатым даром - княжеским селом, примыкавшим к его вотчине. Князю казалось славным предзнаменованием и то, что ему с ходу удалось разгромить вражеский отряд - почти все ордынцы были перебиты или взяты в плен, ушла лишь горстка.
Опершись руками на покрытую красным бархатом лавку, он поднялся из-за стола, взял дамасскую саблю с отделанной золотом и серебром рукояткой, в которую были вправлены рубины и сапфиры, и передал ее Владимиру.
Жалую тебя, брат мой хоробрый, сею саблей, дабы без пощады разил ты наших врагов!
Младший тоже встал, с поклоном принял оружие, а сам подумал насмешливо: "Дарит мне саблю татарского тысячника, коего я убил..."
Ну вот, Володимир, теперь можно поговорить, посоветоваться обо всех тревогах наших,- присаживаясь рядом с братом, сказал князь Константин.- Идти ли нам на крымцев, дабы изгнать их с земли нашей, а может* дать бой под Тарусой? Сила собралась у нас знатная-вон сколько ратников по Тарусе сегодня прошло. Говори, брате, что мыслишь о том?
Владимир молчал, лицо его с небольшой светло-русой бородкой было задумчиво и серьезно.
"Костянтин говорит, что воев у нас много. А их ведь и семи тыщ не наберется, да и какие то вой..."
Чего молчишь? - перебил его раздумье старший.- Али сомневаешься?
Что тебе сказать, брате,- нахмурился тот.- Не серчай, но мне тебя не понять. Такое задумал...- Он пожал крепкими плечами, плотно обтянутыми малиновым шелком рубахи.- Сколько у нас воев?.. Две тыщи конников да пять тыщ ополченцев. Ежели бы такие ополченцы, что с нашим покойным отцом на Куликово поле ходили и полегли там в лихую годину, а то одни юнцы да старцы. И с таким воинством ты хочешь побить татар, изгнать их с Тарусчины?..- Горько усмехнувшись, Владимир махнул рукой.
Слушая его, Константин мрачнел. Едва брат умолк, он резким движением взял со стола сулею с белым медом, рывком налил себе полную чарку так, что даже на скатерть плеснул. Не приглашая Владимира, выпил один. Потом, бросив недовольный взгляд на брата, отчеканил:
Все одно будет по-моему!
Слова младшего разозлили его, хорошее настроение куда и делось. Тарусский князь был горд, крут норовом, если что задумал, ни с кем не считался, разубедить его никому не удавалось. Владимир знал это и не перечил брату, с детских лет был послушен его воле. Но тут не сдержался, бросил в сердцах:
Безрассудство есть сие!
Кровь прилила к голове князя Константина, затуманила взор. "Вот тебе и брат родный!.. Не только не поддержал, а еще и насмеялся, супротив пошел!"
Константин Иванович встал, прошелся по горнице, с досадой думал: "Вишь, как себя показал. А я-то мыслил: заранее переговорю с ним, дабы на думе боярской завтра и он сказал нужное слово. Почитал за храбреца, чай, всегда первым в сечу кидался, мыслил, он и ныне загорится. Чего греха таить, надеялся, что укрепит меня в сем решении, сомнения мои развеет".
Несколько поостыв, подошел к брату, спросил настороженно:
Может, посоветуешь бросить отчий удел и на поклон в Москву податься? Небось приютят, сделают такую милость?
Владимир поднялся с лавки, не обращая внимания на резкий тон старшего, сказал спокойно:
Им ныне не до тебя, Константин, сам знаешь. Татары уже к Москве, должно, подошли, а Михайла Тверской, как и Олег Рязанский, затаились. Сидят, выжидают, что дале будет.
Ты, Володимир, от дела не уходи, прямиком скажи, что мыслишь! - повысил голос тарусский князь.
А ты на меня не кричи! - вспыхнул младший и, не отводя разгневанного взора от хмурого лица брата, продолжал: - Уж коль пришло к тому, скажу тебе начистую! Не можна ныне Тарусе да и всем землям удельным в одиночку держаться. Со всех сторон Русь окружена ворогами. Как им противоборствовать, когда каждый князь, опричь своей вотчины, ни про что ведать не хочет. В мамайщину собрались все русские полки в единую силу, вот и побили Орду. А только с Мамаем управились, каждый сызнова в свой бок потянул. Потому вороги по Руси и гуляют, кровь нашу льют. Русская же сила вся пораскидана, да и обезлюдели мы после сечи Куликовской...
Константин с удивлением слушал брата, смотрел в его потемневшие от волнения голубые глаза. Володимир, вчера еще отрок, во всем поддерживал его, Костянтина, со всем соглашался, а теперь толкует такое... Вырос!
Константин Иванович и гневался на Владимира, и помимо воли гордился им, угрюмые складки на его лице понемногу разглаживались, а в душе множились сомнения: "Верно ли хочу поступить?.. Может, прав он, а не я?.."
А Владимир, пытаясь убедить старшего брата, вел свое:
Не можем мы с такой малой силой идти на татар! Надо все воинство увести на полночь, соединиться с другими русскими полками. Тут же, на Тарусчине, мы как в силке, что на зверя ставят. Ежели даже побьем крымчаков, кои на Тарусу идут, другие на нас кинутся!
Но Константин не внял доводам младшего. Бросив на него мрачный взгляд, буркнул:
Захмелел ты, должно, Володимир,-- такие речи ведешь!
ГЛАВА 18
Не успели ватажники закончить свою скромную трапезу - наспех сваренные щи и постную толокняную кашу, как во Владычном монастыре объявился монах из Тарусы. Длинный, худой старик, на сухощавом лице, испещренном морщинами, лишь темные глаза светились лихорадочным блеском под кустистыми седыми бровями. Старец прошагал верст двадцать по бездорожью и от усталости едва держался на ногах, его вел под руку пришедший с ним из Тарусы еще совсем юный чернец.
Монастырский двор был опять полон братии. Обычно крестьяне, холопы да и монахи не опасались лесных молодцов, нередко находя у них защиту от обид и притеснений. И потому, узнав, что пришлая ватага разбойников расправилась с ордынскими прихвостнями, которые привели в обитель татарский чамбул, они тут же стали возвращаться обратно.
Тарусские монахи взошли на паперть монастырской церкви. Воздев к небу скрюченные руки, старец окинул возбужденным взглядом собравшихся во дворе людей, воскликнул взволнованно:
Людие! Прогневили мы господа, всемогущего и все- милосердного! Наслал он на нас, грешных, нечестивых агарян! Аще .хотите уберечь веру христианскую и землю отчую от поругания, защитить от убивства и бесчестья жен и чад своих, все должны встать под стяги верного ревнителя божьего, благословенного князя Костянтина Иваныча Тарусского. Землю нашу заполонили окаянные ордынцы, повсюду они - ив Туле, и в Калуге, и в Верее, и в Серпухове!..
"Ив Верее уже татары?!" - Федор вздрогнул, когда услышал это, сразу пригорюнился, опустил голову.
Сбирает князь Костяитин рать в славном граде Тарусе,- раздавался на притихшем дворе негромкий голос старца.- Хочет он выступить супротив лютого ворога. Все - оружны и неоружны - идите в Тарусу, на кою гонят орды безбожных крымчаков!
Монах замолк, вытер рукавом выцветшей рясы лицо, устало опустился на каменную ступеньку.
Некоторое время во дворе царило молчание, но вот кто- то из монахов воскликнул с отчаянием:
Грешны мы! Грешны, о господи!..
И тотчас со всех сторон понеслось:
Пришла погибель земле Русской! Беда! За грехи карает нас господь!
Прогневили мы господа, в великой гордыне живем, за то и казнит нас!
Боже, спаси и помилуй нас!..
Ну и дела!- заметил Ивашко-кашевар и, подмигнув лесовикам разудалыми голубыми глазами, предложил: - Может, и нам податься, робяты? Давно уж рука кистенем не играла, хоть на ордынцах душу отведем.
Поздно уже! - буркнул дряблолицый Рудак.- Пока дойдем, татары и Тарусу, как Серпухов, прахом пустят. На сие они, чай, скорые.
У страха глаза велики,-хмуро заметил Клепа.- Только чего нам опасаться? За живот свой, что ли? Так он весь при нас! - зло тряхнул он своим рваным рубищем.- За головы свои мы николи не хребтились.
И все ж, ежели по совести, не лежит у меня душа к сему. Мы - ватага вольная, неча нам в чужое дело лезть, для тарусцев стараться! - недовольно выкрикнул долговязый и с досадой сплюнул.
Что тарусцы, что москвичи - одно племя! - сердито бросил Клепа.
Об том говорить нечего, Егорко,- назвал по имени атаман рыжего лесовика, подошел к нему, хлопнул по плечу, привлек к себе. Рубище Клепы и нарядный кафтан Гордея так не вязались друг с другом, что Митрошка не выдержал, прыснул невольно в кулак. Атаман рассеянно взглянул на швеца.
Ватажники выжидательно смотрели на него, но Гордей молчал - было видно, что он колеблется. Притих и Митрошка, не зная, на что решится атаман. Душу Федора тоже заполнили горечь и сомнение. Последние дни его так тянуло к родным в Верею, хотелось увидеться с ними, с Галькой, по которой очень скучал. И были они от него теперь так близко - день-другой, и доберешься... Тарусский монах сказал, что Верею захватили татары. Тем паче он должен туда идти. Может, окаянные обминули его село? Места те ему хорошо знакомы, ведь когда-то от воев Верейского воеводы хоронился, знает, где искать беглых...
А на монастырском дворе все пуще разгорались страсти. Паника несколько улеглась, подворье гудело взволнованными голосами. Одни предлагали откликнуться на призыв Константина Тарусского, вступить в его ополчение (князь хоть чужой, но ведь соседи-до Тарусы всего ничего)1, другие возражали. Крестьяне и монахи раскололись на два стана, спорили, хватали друг друга за грудки. В шуме, царившем на монастырском дворе, глох голос тарусского старца, который, стоя на паперти, пытался утихомирить разбушевавшийся люд.
Федор, нервно покусывая стебелек сухой травинки, исподволь прислушивался к разноречивым толкам,- все еще колебался. Но он был воин, к тому же считал, что не выполнил свой ратный долг: не предупредил коломенского воеводу о нашествии татар, и это в конце концов сыграло решающую роль. Порубежник пробрался сквозь густую толпу, поднялся на паперть монастырской церкви и, став рядом со старцем, закричал на весь двор, призывно, громко:
Слушай меня, люди! Верно тарусский монах сказал: надо всем стать супротив окаянных ворогов наших -* ордынцев!
Лесовики, что стояли обособленной группкой посредине двора, но шумели больше всех, разом смолкли, от удивления рты пораскрывали - острожник никогда до сих пор не кричал и разговаривал-то редко, многие в ватаге даже голоса его не слыхали, и тут - на тебе!..
Глядя на них, притихли монахи и крестьяне. Кто-то не удержался, выкрикнул задиристо:
А сам-то ты, разудалый, из коих будешь?
Федор сразу подобрался, расправил широкие плечи, .отчего его могучая стать стала еще внушительнее, и ответил уверенным, зычным голосом:
Порубежник я, а ране десятником был в дружине князя Боброка-Волынца! Ратное дело знаю, с ордынцами не раз в сечах бился и на поле Куликовом был!.. Кто надумал в Тарусу идти, становись сюда! - показал на место рядом с церковью.- Я поведу вас!
Поначалу люди на монастырском дворе стояли недвижны, но вот один за другим к Федору потянулись крестьяне помоложе и монахи-чернецы.
Благослови тебя господь! - осенил Федора крестным знамением тарусский старец, потом повернулся к остальным и провозгласил торжественно: - Пусть сойдет на вас, чады христовы, божья благодать, аще в сей трудный час встали вы за землю отчую, за веру нашу!
Гордей с лесовиками долго оставались в стороне, но затем и они подошли к паперти.
Спустя час-другой сборный отряд из ватажников, крестьян и монахов во главе с Федором, Гордеем и тарусским старцем покинули Владычный монастырь и направились вверх по Оке к Тарусе.
ГЛАВА 19
Когда Владимир вышел, Константин еще некоторое время взволнованно вышагивал по горнице. От стола с неприбранными яствами к оконцу, снова к столу и снова к оконцу. Налил себе чарку меда, но не выпил, опять задумался. Решимость, с которой до разговора с братом был настроен выступить против татар, поколебалась. Оп уже жалел, что советовался с ним. "Не только веру мою в то, что задумал, не укрепил, а навел замятию ..."
Раздосадованный князь покинул горницу и по длинному коридору направился в покои княгини. При его появлении сенная девушка, сидевшая в слезах на лавке в передней комнате, испуганно вскочила. Ольга Федоровна уже второй день не выходила из опочивальни, ей нездоровилось, болело сердце - никак не могла прийти в себя после всего, что случилось на тарусской дороге.
Дуняша, поклонившись князю, молча посторонилась, пропуская его к двери.