Радость вьет гнездо
Весть о белом всаднике долетела до сакли слепого Ливинда раньше, чем успела вернуться его дочь Муумина.
Ливинд был дома, у него сидели трое почетных стариков, среди которых был и Ника-Шапи, тот самый, что умел читать коран. Ливинд уже однажды воздал ему хвалу у мечети. Старики пришли с надеждой узнать еще что-нибудь мудрое из корана.
Для горца все книги, написанные по-арабски, едины, все они кораны, а значит, святые. Так уж заведено считать, что коран писался святыми. Потому-то горец, извечно относился к корану с особым почтением и трепетом. И брал он его в руки, славя аллаха, милостивого и милосердного…
Ника-Шапи взял коран, развернул его наугад и, приблизив к глазам, стал читать: "Жизнь - что мельница, вертится, как жернов, и дробится, как зерно".
И не успели слушатели уразуметь смысл услышанного, как до слуха слепою Ливинда долетели слова: "Белый всадник приехал к Муумине! Белый всадник!"
- Слышите? - встрепенулся Ливинд. - Про белого всадника говорят!
- Опять, наверное, поддразнивают Муумину.
- А вдруг правда, сбылась моя мечта! - слепой Ливинд поднялся и повел за собой гостей на балкон. - Вы не видите его?
- Кого?
- Как кого? Белого всадника!
- Успокойся, почтенный Ливинд. Никого нет. Только дети приплясывают и что то кричат.
- А где Муумина?
- Вот она, только что вошла во двор и пригнала овец.
- Муумина! - крикнул Ливинд.
- Я здесь, отец!
- Иди сюда, дочь моя, иди скорее.
Муумина как на крыльях взлетела по лестнице, поклонилась почтенным людям и, в счастливом своем возбуждении, прильнула к отцу.
- Это правда, дочь моя? Правда? - обнимая ее, спросил слепой Ливинд.
- О чем ты, отец?
- Слыхала, белый всадник к тебе приехал?
- Да, отец!..
- Вот видите!.. Я же говорил, я же всегда говорил, что он явится!..
- Неужели сбылось?! Вот ведь чудо какое! - в один голос заудивлялись гости.
- Я же говорил, он обязательно должен был явиться к моей Муумине. Но где же он? Подведите меня к нему. Где он, доченька?
- Он уехал, отец. У него очень важные дела.
- Не захотел увидеть твоего слепого отца! - огорчился Ливинд. Ведь в придуманной им сказке белый всадник одним взмахом руки делает зрячим слепого…
- Нет, нет! Это я не велела ему провожать меня до дому!
- Почему же, дочь моя? Постыдилась нашей бедности?
- Просто мне не хотелось, чтобы аульчане его видели. И без того меня все дразнят.
- Наоборот, ты должна была привести его к нам. Пусть бы люди видели. Ты же счастлива?
- Да, отец.
- Каков он из себя, дочь моя. Что ты молчишь? Хотя ладно, молчи. Я и без слов понимаю, что он, должно быть, настоящий джигит.
- Уезжая, он просил, если со мной что-нибудь случится, позвать его. Сказал, тотчас прискачет.
- Так и сказал?
- Да, отец! - Лицо Муумины светилось счастьем.
- Великое тебе спасибо, всемилостивейший аллах, ты внял моим мольбам. Слышите, люди, я счастлив радостью моей дочери! Она ведь достойна…
- Да благословит их аллах! - сказал за всех Ника-Шапи. - У нас нет слов для выражения радости и удивления. Мы покинем тебя, почтенный Ливинд, время молиться. Да смилостивится и над нами всемогущий аллах!
- Молитесь, правоверные, молитесь. Аллах милостив, он даст всем нам избавление от нищеты и невежества. Над моей саклей засияло солнце, пусть это тепло согреет и всех вас.
- Благодарим тебя! Благодарим!..
Старики удалились, радуясь и завидуя слепому Ливинду. В пути они поговорили между собой, высказали удивление, почему это вдруг аллах из всех сельчан избрал именно Ливинда. Может, и правда в образе Ливинда аулу явился посланник самого аллаха на земле. Так или иначе, по мнению старцев, Ливинд достоин такого счастья, он предан вере, любит людей, прожил трудную жизнь, полную лишений. А сколько несчастий было в его роду!.. Слава аллаху, хоть теперь дождался… Однако в коране говорится, что счастье ждет правоверного на том свете. А тот, кто испытал счастье и радость, довольство и изобилие на этом свете, после смерти не найдет себе покоя. Как все это понять? Тут явно что-то не так, но разобраться трудно, а потому старцы решили, что им лучше не углубляться в эти вопросы, чтобы, чего доброго, не возмутить аллаха своими сомнениями, тем более что ведь он соизволил обратить свое око на их заброшенный аул с семью минаретами, вонзившимися в небо как руки просящего подаяние…
Муумина тем временем рассказала отцу все, что с ней произошло: как джигит, которого звали Хасан из Амузги, спас ее от плохих людей и какой он хороший, добрый, красивый. Рассказала и о том, что улыбка у него такая, будто луна в ясном небе светится. А слепой Ливинд слушал ее и думал, что, выходит, не все из предсказанного им сбылось и этот белый всадник вовсе не принц! Только одно смущало Ливинда, как это белый всадник тотчас окажется там, куда его позовет Муумина? Тогда, может, он не обыкновенный человек, а сказочный. Но как бы там ни было, слепой Ливинд радовался, потому что радостью звенела его любимая дочь.
Глава четвертая
Братья по вере
Под натиском хорошо вооруженной и многочисленной банды имама из Гоцо и поддерживаемых англичанами воинских частей полковника Бичерахова советская власть пала. И не только в городах Дербенте, Петровске и Темир-Хан-Шуре, но и в других населенных пунктах, в больших аулах. Краскомы на пароходах отступали в Астрахань, а те, кто остались на местах, ушли в подполье. Некоторых расстреливали на дорогах без суда и следствия. Наступило время хаоса и неразберихи. В лесах множились отряды грабителей и насильников. Трудно было пройти-проехать где бы то ни было. Разного рода дозорные, часовые, а чаще попросту бандиты могли выйти навстречу из-за любой скалы или куста… Бичераховцы грабили и жгли аулы, вешали людей.
Горцы разводили руками: не конец ли света настал? Они еще усерднее молились, а кладбище тем временем росло. Болезни и голод уносили многих людей. Каждый новый правитель объявлял мобилизацию и насильно вербовал в аулах горцев… Жизнь сделалась невыносимой, и в этих неимоверно тяжелых условиях в душах людей стали давать всходы зерна добра и свободы, что заронили в них большевики. А последним в эту пору было и трудно и легко. Трудно потому, что враги поклялись каленым железом выжечь в горах большевизм, а легко потому, что горцы за каких-нибудь несколько месяцев советской власти поняли, глубоко почувствовали, что это единственно справедливая власть. И комиссары готовили жителей гор к борьбе, собирали отряды и полки, вооружали их, обучали ведению боя.
Нежданно-негаданно в это время на Дагестан нагрянула еще одна беда. Сюда, через хребет от Закаталы, двинулись экспедиционные войска турецких эмиссаров, с так называемым божьим словом к горцам, с лженамерением избавить их от ига иноверцев…
Саид Хелли-Пенжи на пути к своей старой тетке доехал до аула Киша. Был базарный день.
Восточный базар тех дней выглядел не совсем обычно. Торговля шла только в обмен или на золото. Ко всякого рода бумажным "деникинкам", "врангелевкам" и банкнотам так называемого Горского правительства доверия в народе не было…
Раны Саида оказались легче, чем ему поначалу представлялось. Одна уже совсем зарубцевалась…
Въехав на базар, Саид Хелли-Пенжи спешился. Едва он успел привязать коня и решил купить тетке гостинец, как в тот же миг все вокруг всполошились - турки устроили облаву. Оказывается, минувшей ночью они недосчитались своего каймакама - офицера, исполняющего обязанности начальника района. Его нашли с перерезанным горлом в доме одной горянки, муж которой был комиссаром. Женщины в сакле не оказалось, и поиски ни к чему не привели. Турецкий офицер Ибрахим-бей объявил аульчанам, что, если, мол, не выдадут убийцу, он сожжет дотла весь аул и весь запас хлеба и расстреляет десять человек из жителей.
- Мы пришли сюда, - сказал он, - чтобы помочь своим единоверцам в борьбе с гяурами, а вы платите нам черной неблагодарностью, убиваете из-за угла наших людей. Или выдайте убийцу, или через десять минут мы приведем в исполнение свою угрозу!..
Ибрахим-бей достал серебряные карманные часы с длинной цепочкой и стал ждать. Люди молча переглядывались: что же будет?.. И вдруг на крыше близлежащей сакли появилась женщина в черном платье и белой накидке. Окружающих не столько удивило само ее появление, как то, что в обеих руках горянка держала револьверы. Увидев ее, Ибрахим-бей покачнулся и упал с камня, на котором стоял. Люди ахнули, подумали, он убит. Но турок поднялся, отряхнулся. Лицо его от стыда за свою поруганную честь, - свалился, как последний трус, от страха, - все пылало огнем.
- Эй ты, суконная феска, - крикнула женщина, - это я зарезала вчера ночью вашего офицера. Он молил меня о ласке, и я "обняла" его… Может, и тебе хочется изведать ласку жены комиссара? Я жду тебя!..
- Чего вы онемели, стреляйте! - приказал турок своим ошеломленным аскерам и сам, спрятавшись за камни, выхватил пистолет из кобуры.
Раздались выстрелы. Горянка быстро метнулась за дымоход и тоже стала стрелять. Толпа на базаре шарахнулась. Саид бросился ловить сорвавшегося от испуга с привязи своего черного скакуна. Но тут вдруг к ногам его снопом свалился турецкий аскер, сраженный пулей горянки. Еще трое были ранены. Конь устремился под навес той самой сакли, с которой на зависть всем метко отстреливалась мужественная горянка. Саид Хелли-Пенжи был восхищен смелостью женщины и даже подумал: смог ли бы он вот так же повести себя? И не ответил на свой вопрос.
- Убирайтесь-ка вы лучше к своему султану "аллахичун-ватаничун", - поддразнивала аскеров отважная горянка, а турки тем временем все ближе подбирались к ней. Раздалось еще несколько выстрелов, и горянка на них уже не отвечала. "Наверное, они убили ее?" - подумал Саид Хелли-Пенжи, бежавший к своему ошалевшему коню. Но не успел еще он поймать коня за уздечку, как из подворотни выскочила горянка, схватила коня, легко вскочила в седло и быстрее ветра умчалась из аула.
- Эй ты, это мой конь! Остановись! - кричал ей вслед Саид Хелли-Пенжи, но было поздно. - Проклятье!
Он выхватил наган и стал стрелять в ту сторону, куда унесся конь с горянкой, но тщетно. Саид взревел от злости. Куда девалось восхищение смелостью женщины. Он подлетел к Ибрахим-бею и крикнул:
- Дайте мне коня, я догоню ее!
- Убирайся вон! Пока цел!
- Дайте коня, прошу вас, она угнала моего, и я доставлю ее к вам.
- Уже не догонишь, - с досадой махнул рукой Ибрахим-бей и, подозвав адъютанта, приказал сжечь все хлеба на току и на полях.
Сделав свое черное дело, похоронив убитых аскеров, чуть поредевшая в стычках сотня Ибрахим-бея двинулась к Усиша.
- Ты пойдешь с нами! - сказал турок Саиду Хелли-Пенжи.
- Сейчас не могу. - Саид изъяснялся с ним на смешанном языке - несколько слов из кумыкского, несколько из азербайджанского языка, но турок хорошо его понимал. - Мне надо навестить свою больную тетку, господин офицер. Прошу вас, уважаемый…
- Пойдешь с нами, говорю я тебе! - тоном, не терпящим возражений, повторил Ибрахим-бей.
- Зачем я вам нужен?
- Будешь нашим проводником и переводчиком. К тетке мы тебя отправим, когда завершим свою миссию. А пока скажи, кто ты?
- Я правоверный мусульманин…
- Мусульмане, как видишь, теперь разные.
- Да, твоя правда, - кивнул Саид, идя рядом с конем Ибрахим-бея. - Я готов служить вашему знамени, но…
- Никаких "но"! И поклянись на коране служить нам верой и правдой, не то…
- Но господин паша…
- Я все сказал.
- Тогда дайте мне коня, как же я могу служить вам, вы верхом, а я пеший. Я ведь отчасти благодаря вам потерял своего коня. Конный пешему не друг…
- И мой конь что-то захромал. Проклятый кузнец в Киша, видно, загнал гвоздь в мясо!.. - в сердцах проговорил Ибрахим-бей. - Люди здесь позабыли аллаха… И тебе я тоже не поверю, пока не поклянешься!..
И Саид Хелли-Пенжи поклялся на коране, услужливо поданном ему адъютантом юзбаши. После этого ему дали коня, надели и феску.
- Чем ты до сих пор занимался? - спросил Ибрахим-бей.
- Добро искал.
- Где?
- В Большом ореховом лесу.
- Выходит, лесной брат? Ну и что ж, нашел добро?
- Ничего я не нашел, кроме этих ран! - Саид показал свои руки. - Авось с вами найду. Не здесь, так, может, в Турции.
Забыл, видно, горец завет предков: умри, но родной земли не покидай!
- Мы прибыли сюда по воле аллаха, хотели помочь вам…
- Да воссияет на земле и на небе слава аллаха! - согнувшись в учтивом поклоне, проговорил Саид, а про себя подумал: "Хорошо бы войти к ним в доверие, - и может, правда заберут меня с собой…"
- За годы владычества в Дагестане русские, с тех пор как пал могущественный трон третьего имама, вышибли из горцев всякое благоразумие. Но аллах велик, и с его помощью мы вернем вас под небо единоверия! Ты согласен со мной?
- Я молюсь за это! - ответил Саид Хелли-Пенжи.
- Хорошо ли ты знаешь здешние дороги?
- Любое четвероногое животное могло бы мне позавидовать!..
- Тем лучше. В таком случае ты прямиком поведешь нас к нашему кунаку, который ждет нас у предгорья…
- Хоть к самому дьяволу, моя тропа слилась с твоей, дорогой Ибрахим-бей, и я обнаруживаю в себе, что рад этому.
- А ты языкастый! Не знаю только, к добру это или нет?..
- Языкаст, да неудачник.
- С нами познаешь удачу.
"Поживем, увидим", - подумал про себя Саид Хелли-Пенжи.
- А знаешь ли ты нашего кунака, хозяина талгинских владений?
- Кто на плоскости не знает этого дьявола в облике человека. Кому неведом этот набитый соломой мешок, этот хромой бес. Этот…
- Ну хватит, хватит! Ха-ха-ха, я вижу, он тебе крепко прищемил хвост! Ха-ха-ха!
- Хитер и коварен ваш кунак.
- Это не порок. Хитрость - лучшее оружие, утверждает наш пророк.
- На нем кровь моих лесных братьев. И меня он ловко обманул. Но я еще отомщу ему!
- Ну, ты брось! Знай, если хоть один волос упадет с его головы…
- А у него их и нет, волос-то. Лыс, как шайтан, и жирный, точно свинья. Я должен во что бы то ни стало отомстить ему!..
- Считай, что я предупредил тебя. После доброй драки люди становятся друзьями, и ты помиришься с ним.
- Волк лисе не друг.
- И все же тебе придется уступить.
- Посмотрим, - нехотя выговорил Саид Хелли-Пенжи, говорится же у горцев - на чьей арбе едешь, того и песню пой. - Видно, аллах мне вас послал. А я-то уж думал у своей старой тетки обрести хоть недолгий покой.
- Нет в этой жизни покоя. Покой в могиле! А туда мы еще успеем, не сегодня, так завтра будем там. Сейчас же поспешим к Исмаилу, он, наверно, заждался. Мы обещали ему еще на той неделе прибыть. Не знаешь, много ли у него людей?
- Не знаю! Знаю, что баранов много…
Вперед был выслан дозор из трех всадников: мало ли что может приключиться в этих проклятых горах…
Вступая в Дагестан, Ибрахим-бей был полон самых радужных надежд в отношении горцев, очень верил, что они встретят его с распростертыми объятьями. Он считал свою миссию очень почтенной для правоверного: шутка ли, ему поручено вернуть в лоно истинной веры заблудшие души некогда славных своей особой храбростью, воинственных горцев. Юзбаши готов был костьми лечь, чтобы оправдать оказанное ему доверие. Однако уверенность Ибрахим-бея в том, что удача дастся легко, очень скоро поколебалась в его душе. На деле все получалось не так, как он того ждал. И в мозгу уже не раз копошилась мысль: "И зачем мне все это нужно? Не лучше ли воротиться к себе домой…" Легко сказать, воротиться, а что он скажет тем, кто послал его сюда? Никто его не поймет. Вышвырнут из армии, и дело с концом. А как тогда жить? Он не мыслил себя вне армии.
Пароль - народ идет
Чем больше всякого рода иноземцы ожесточали людей, тем скорее множились ряды друзей большевиков. К комиссару Али-Баганду из Киша, обосновавшемуся в ауле Чишили, денно и нощно стекались горцы со всех концов. Они шли сюда пешие и конные. А после похода турок по горам и бичераховцев по плоскости поток и вовсе не прекращался… Но все эти люди в массе своей были безоружны.
Комиссар Али-Баганд со дня на день ждал оружия. Верный Хасан из Амузги не может подвести. Однако Али-Баганд тревожится, что долго нет никаких вестей от Хасана, не случилась ли беда, уж очень ненадежного он взял с собой спутника. Али-Баганд относился с большим недоверием к Саиду Хелли-Пенжи и предупреждал Хасана, чтобы в оба глаза следил за этим лесным братом. Но Хасан надеялся на него, как-то даже сказал: "Ведь Умар из Адага тоже некогда был абреком!" С тем они и уехали.
Людей в ауле Чишили накопилось уже видимо-невидимо. Размещали их в наскоро сплетенных из ветвей орешника шалашах и в отбитых у бичераховцев палатках. Начались затруднения с продовольствием, но острее всего ощущалась нехватка оружия…
Сложным был душевный настрой у Али-Баганда в эти тревожные дни. С одной стороны, он был счастлив - недавно полученная им бумага подтверждала, что он принят в члены партии большевиков. Это событие согревало его. Радовало и то, что горцы начали прозревать и вот идут в стан борцов за народное дело, идут к нему, как к своему человеку. И пароль для всех прибывающих один. На вопрос: "Кто идет?" - отвечают: "Народ идет". Народ идет! И это радость. Но есть на сердце Али-Баганда и печали. Одна - это та, что нет пока оружия, а без оружия, как бы ни были воинственны его сподвижники, не много навоюешь… Тревожится Али-Баганд и о своей жене Шахризат. Она осталась в ауле Киша, а там сейчас турки.
Но о жене он тревожился недолго. Словно услыхав его зов, она неожиданно появилась в Чишили. Прискакала на разгоряченном коне, как из сказки, и… рассказала обо всем, что с ней приключилось. Да, да, она была той самой горянкой, что так смело вступила в противоборство с турецким юзбаши Ибрахим-беем, а потом умчалась на коне Саида Хелли-Пенжи.
Али-Баганд не мог скрыть своего восхищения перед отвагой жены. Но комиссара заинтересовал не столько рассказ Шахризат, сколько конь, на котором она прискакала.
- Откуда у тебя эта лошадь? - спросил он.
- Не знаю, чья она, на мое счастье оказалась под рукой.
- А хозяин ее кто, Шахризат? Это очень важно, постарайся вспомнить.
- Стоял там один, в черном башлыке, со шрамом на лбу, он все что-то к туркам подбирался, - кажется, это его…
- Со шрамом на лбу, говоришь? Значит, я не ошибся, это конь Саида Хелли-Пенжи.
- Да пусть хоть самого шайтана. О нем ли сейчас надо говорить? Ты, похоже, не рад, что я вырвалась из этого ада? Может, уж пусть бы звери в фесках обесчестили и убили меня?
- Ну что ты говоришь! Конечно, я рад, что ты спаслась и теперь со мной! Просто, понимаешь, случилось то, чего я очень боялся…
- Что именно?
- Это конь того человека, который поехал с Хасаном из Амузги. Я послал их с важным заданием.
- Думаешь, он предал Хасана?
- Боюсь худшего.
- Но этого быть не может, чтоб не стало Хасана. Нет, нет!..