- Нет, гражданин начальник. Умная и справедливая советская власть. А мы, как вы точно заметили, осознаем свои ошибки. И понемногу исправляемся. Еще я знаю - лагерь действительно перевыполняет план. Это можно проверить.
Засухин как-то совсем по-детски мотнул головой.
- Почему я тебя слушаю до сих пор, Червоный?
- Потому что вы мудрый человек, начальник. А я говорю правильные и разумные вещи, - гнул свое Данила. - Если вы своей властью здесь и сейчас не объявите сегодняшний день выходным, наша бригада не выйдет на работу.
- Бунт? - Не знаю, один ли я услышал тогда в голосе лейтенанта радостные нотки - он уже смаковал жестокое подавление и наказание непокорных.
- Не бунт. Мы перевыполняем план. Есть законы, которые дают нам за это право на выходной. Мы должны отдыхать, чтобы наш труд был более продуктивным…
- Ты, Червоный, и такие, как ты, - не дал ему договорить Засухин, - должны здесь сдохнуть! Потому что на ваше место уже везут новых врагов! Знаешь, как говорят: свято место пусто не бывает! Я повторяю вопрос: ты отказываешься от работы?
- Я требую соблюдения советских законов. - В отличие от лейтенанта, Червоный не повышал голоса, удивительным образом он и без такого напряжения разносился далеко.
А суть его слов, кажется, доходила теперь до каждого зека на плацу.
- По советским законам ты, падла, сидишь здесь! И будешь сидеть!
- Но даже вы, начальник, не захотите пойти против вашей конституции, - отрезал Данила: и вот честное слово - этот необычный для лагеря спор выбивал у Засухина почву из-под ног.
Затем Червоный повел себя так, что, наверное, не только я мысленно попрощался с ним - ведь ничего не мешало не только лейтенанту, но и любому конвойному расстрелять Данилу вот здесь, на месте. Потом как-нибудь отпишутся задним числом, такое уже бывало - вспомните хотя бы трюмление майора Абрамова. Не знаю, как он потом оформил для руководства кучу расстрелянных людей, но как-то же оформил!
Поэтому вы меня поймете: когда Червоный, не выходя из строя, медленно опустился на мерзлую землю, я ждал выстрела. Но через мгновение его примеру последовали другие бандеровцы: полтора десятка изможденных, худых, грязных зеков тоже устроились на земле, за ними - одноглазый Томас и другие "лесные братья".
10
Такого зрелища лагерное отделение номер четыре за четыре года, что я здесь сидел, точно не видело.
Массовые драки были, но чтобы вот так, на плацу, заявляли об отказе от работы - для начальства это, видимо, слишком. Но именно поэтому, думаю, лейтенант Засухин сначала растерялся. А конвойные без приказа офицера ничего не делали, ведь никакой попытки напасть на часовых и бежать не предпринималось, поэтому пускать в ход оружие солдаты не имели права: они только сбросили автоматы с плеч, взяли наперевес, наставили стволы на бунтующую шеренгу.
- Вы-ход-ной! - проговорил Червоный и повторил уже громче: - ВЫ-ХОД-НОЙ!
Его призыв подхватили другие - даже прибалты, говорившие по-русски еще хуже, чем бандеровцы, дружно скандировали со всеми:
- ВЫ-ХОД-НОЙ! ВЫ-ХОД-НОЙ! ВЫ-ХОД-НОЙ!
Сделав два шага назад, лейтенант Засухин все-таки вытащил пистолет из кобуры. Но вдруг на его глазах, глазах конвоя, остальных построенных зеков сначала один за другим, а потом группами, словно выполняя команду, доходяги из "политического" барака тоже опустились на плац. Кто-то приседал на корточки, кто-то прямо садился на холодную землю, кто-то при этом скрещивал ноги по-татарски. На колени никто не встал - это я отметил боковым зрением. Ничего не успел подумать, честно вам говорю: не смог принять никакого решения. Колени сами решили за меня - подогнулись: и вот я тоже сижу, хрипло выкрикивая вместе со всеми:
- Вы-ход-ной! Вы-ход-ной! Вы-ход-ной!
На мерзлом плацу сидела вся "пятьдесят восьмая". Но на этом все не закончилось: то ли поддавшись общему настроению, то ли разделяя требования украинцев, то ли, скорее всего, почувствовав запах и вкус бузы, - со своего места зычно гаркнул Коля Тайга:
- Правильно, братва! Дело, хохлы! Сливай воду, начальник! Даешь выходной!
- ДАЕШЬ ВЫХОДНОЙ! - подхватили слова своего главаря блатные. И вот уже они опустились на плац по примеру "политических", нагло скандируя и хлопая при этом в ладони.
Захлопали и с нашей стороны: теперь в отказниках была чуть ли не треть зоны. За ними, увидев неподдельный шок офицера и конвоя, сначала неуверенно, медленно, но через несколько минут уже активнее и дружнее, на плац опускались мужики с бытовыми статьями: а их большинство в любом лагере. Через десять-пятнадцать минут подавляющее большинство зеков сотрясало морозный воздух призывами:
- Вы-ход-ной! Вы-ход-ной!
За исключением "ссученных", которые не торопились определяться, и "опущенных" - лагерных педерастов, которые вообще держались отдельно, законного выходного требовала вся зона.
Наверное, какое-то наказание нас ожидало. Вот только впервые за все время моего заключения о последствиях, даже самых неприятных, думать не хотелось. Кажется, в то утро такое же настроение охватило всю зону. Теперь уже не Червоный и бандеровцы подавали всем пример: каждый заключенный следовал за тем, кто сидел рядом, выкрикивая: "Выходной, выходной, выходной!" - и хлопая одной ладонью о другую.
Когда к общему протесту присоединились и лагерные изгои, а за ними, сцепив зубы, подчинились настроениям большинства лояльные к власти суки, лейтенант Засухин не выдержал - выстрелил вверх. Это не подействовало: никто не замолчал, не дернулся, чтобы встать на ноги. Засухин выстрелил еще раз, потом необходимость в этом отпала, поскольку к плацу уже торопились лагерные опера во главе с Бородиным, кто-то из них даже попробовал поднять нескольких доходяг, но "кум" жестом запретил подчиненным кого-нибудь трогать - стоял, расставив ноги и заложив руки за спину, и слушал монотонное скандирование зоны. Он должен был дождаться Абрамова.
И майор не задержался - прибежал на плац в распахнутом полушубке, без портупеи, только с пистолетом в руке. Но и он не спешил применять какие-либо меры: даже если сейчас заводил оттащить в штрафной изолятор, остальные просто так не разойдутся - силу и оружие так или иначе придется применять против всего контингента. Такое уже не скроешь, Абрамову никак уже не выкрутиться, и Червоный наверняка принимал это во внимание, когда планировал свою акцию неповиновения. К тому же он удачно выбрал момент: у людей в самом деле очень давно не было ничего даже близко похожего на выходной - законный, как ни крути. Вот и прорвало - должен был найтись кто-то, способный набраться смелости и подтолкнуть к отчаянному сопротивлению всех остальных уставших.
Появление начальника лагеря не повлияло на зеков - призывы не стихли, наоборот - увидев его, кто-то из блатных выкрикнул задиристо:
- Банкуй, начальник!
Кивнув то ли в ответ, то ли просто так, майор Абрамов не спеша засунул пистолет в карман полушубка. Затем, так же не торопясь, застегнул полушубок на все пуговицы, одернул его, поправил шапку на голове, потом набрал воздуха в грудь и произнес протяжно:
- Ну-ка… Ма-а-алчать!
Даже если кто-то один замолчал, этого не было заметно. Зеки сидели на земле и требовали выходного.
- МОЛЧАТЬ! - повторил Абрамов уже громче, во всю силу легких.
Опять никто не послушался - каждый смотрел на соседа и не хотел оказаться трусом. Я ждал, когда майор в третий раз повторит приказ, однако начальник лагеря, немного помолчав, произнес как-то очень миролюбиво, по-простецки:
- Да харе уже, говорю. Базарить давайте, что ли…
Странно - теперь его послушали. Скандирование вмиг умолкло, как по команде, а майор, коротко спросив о чем-то Засухина, опять заговорил, также не повышая голоса:
- Червоный, это же ты начал.
- Требования законные, гражданин майор, - сказал Данила в ответ.
- Вы бы встали… Или до вечера так собираетесь?
- Будет разговор?
- Если я захочу, Червоный, с лежачим тобой поговорю, - заметил Абрамов. - Вставайте уже, давайте, все вас уже услышали и увидели.
Сначала Данила, за ним бандеровцы, наконец другие зеки поднялись. Теперь мы стояли на плацу так, как обычно перед утренним разводом.
- Тебе кто задвинул эту бодягу про выходной? - поинтересовался майор.
- Это законное требование, гражданин начальник. Мы перевыполнили план, - Червоный упрямо держался заданной линии. - Объясните всем, за что мы здесь работаем. Если вы найдете причину…
- Я тебя, паскуда, могу без причины - при попытке к бегству, - перебил Абрамов. - Вы тут все это прекрасно понимаете.
Все ждали, что майор скажет дальше. Но он какое-то время опять молча смотрел на зеков. А потом жестом подозвал к себе "кума", наклонился к нему, что-то коротко приказал. Бородин вскинул руку к шапке, махнул рукой своим операм, те развернулись и двинулись за капитаном к баракам.
- Передовики труда, значитца… Ну-ну…
Опять заложив руки за спину, Абрамов молча расхаживал вдоль шеренги зеков. Реденькие снежинки, сыпавшие с неба от восхода солнца, теперь превращались в крупные хлопья снега, покрывавшего зону, плац, офицеров, конвойных солдат и нас - все, кроме майора, замерли в немом ожидании неизвестно чего.
Сколько времени прошло, не берусь сказать. Казалось, после общего сидячего протеста начальник лагеря начал игру, в которой выигрыш остается за тем, кто всех перемолчит. Но вот на плац вернулся капитан Бородин, вместо доклада кивнул майору, Абрамов снова одернул полушубок и, прокашлявшись, сказал:
- Выходной хотите? По закону, Червоный?
- Ваши законы, гражданин майор.
- Законы где-то прочитал?
- Грамотный, гражданин майор.
Опять короткая пауза. Абрамов смаковал момент.
- Будет вам выходной, - произнес наконец. - Советская власть свои законы уважает.
Последние его слова утонули в радостных криках блатных, бытовушников и части "политиков". Бандеровцы были в меньшинстве зеков, проявивших в этот момент сдержанность. Абрамов жестом велел всем замолчать и продолжил:
- Можете сегодня гулять. Тем более что норму отдельные бригады действительно перевыполнили. Таким образом, обеспечили выходной тем, кто филонил. Кто кому должен - между собой разбирайтесь.
- Филонов накажем, начальник! - пообещал Коля Тайга. Его голос я ни с чем не спутаю, да и говорил он серьезно.
- Это ваша забота, - кивнул майор. - Но выходной ваш начнется после того, как наведете порядок в своих жилых помещениях. Услышал, Тайга? Бардак на зоне!
- Где бардак, начальник…
- А я тебе покажу, Коля! Если сам не увидишь! И за это те, кто допустил бардак, получат по пять суток ШИЗО! Готов провести выходной в изоляторе, Коля? Или все-таки на работу?
- Мне на работу закон не разрешает…
- Так то тебе! Кандидатов, кроме тебя, хватает.
Говоря так, майор смотрел в упор на Червоного, и я понимал - его судьба на ближайшие пять суток так же решена, как и вопрос об объявлении сегодня выходного…
- Чего встали? Разойтись по баракам, навести порядок! Совсем распустились!
Так мы поняли еще одну задумку Абрамова: наш барак и, как я подозревал, другие за то время, пока нас морозили на плацу, опера и солдаты по приказу майора и под руководством начальника оперативной части тщательно обыскали. Жалкие пожитки наши разбросали по бараку, а огонь в печке залили водой, от чего она ужасно чадила, задымив все помещение. Конвойные подгоняли, мы взялись наводить порядок. Печку заново никто не затопил, и за те несколько часов, что мы потратили на ликвидацию последствий набега оперов, стало холодно, как на улице. Поэтому бо́льшую часть дня, все-таки объявленного выходным в лагере, не только мы, но и другие зеки, как могли, прогревали бараки.
Только под вечер у нас была возможность насладиться покоем - и оказалось, что вот это, отвоеванное Червоным время, нам некуда девать. Кто-то слонялся по лагерю, кто-то писал письма, а большинство дремали, съежившись на нарах. Бандеровцы дальше держались обособленно, однако я уже чувствовал - после того дня Червоный понемногу завоевывал авторитет на зоне, ничего особенного для этого не делая. Даже обещанные Абрамовым пять суток в БУРе, которые Данила все-таки отсидел, начиная со следующего дня, ничего не изменили: заключенные впервые за много лет, если не за все время своей лагерной жизни, увидели возможность сопротивления и почувствовали все наслаждение от этого.
С того дня Червоного знала вся зона. Что сыграло на пользу планам, в которые в начале февраля следующего года он посвятил меня.
11
Заключенные получили определенные поблажки - теперь выходные в зоне стали не такой уж редкостью.
Не сказал бы, что произошло какое-то послабление режима или лагерная администрация боялась повтора небольшого бунта. Наоборот, подавить сопротивление для власти было бы выигрышно - стоит открыть огонь на поражение, и большинство зеков сложит лапки: за жизнь, пускай такую ничтожную, заключенные цеплялись каждый день, прожить следующий день становилось для большинства из них смыслом существования. И не думайте - не скажу, что был другим, все мы живые люди и хотим жить, хоть бы и в непригодных для этого условиях.
Точно не скажу, но, учитывая мой опыт лагерника, дело было не в неспособности майора Абрамова подавить в зародыше любую попытку бунта. Тем более - не в том, что начальник лагеря теперь хоть немного обращал внимание на права зеков. Ему не хотелось возиться с самим процессом усмирения непокорных заключенных. Поэтому он решил играть на опережение: узаконил один выходной раз в две недели - при условии, что нормы и планы будут выполняться. Даже поставил в пример бригаду, в которой работали бандеровцы. Абрамову не нужна зона, неожиданно осознавшая, что за свои права можно - пусть не бороться, но хотя бы попробовать побороться. Ведь, не дав зековскому кипению выхода, можно смело прогнозировать: очень скоро пар сорвет крышку. Вот тогда, как говорится, берегись…
Да и на собственные амбиции начальник лагеря в этой ситуации никоим образом не наступал: как ни крути, а выходной день нам должны были давать чаще, чем это было до сих пор. Следовательно, майор Абрамов мог проявить к зекам несвойственный ему гуманизм, да еще и гордиться собой и своей человечностью. К тому же на некоторое время он даже не трогал Колю Тайгу и Червоного, старого и нового зековских неформальных лидеров. Одно дело - закрывать вора в законе и бандеровца в карцер просто так, для профилактики, найдя формальный повод: в лагере к этому относились спокойно, так как с каждым может случиться что-то подобное в любой момент. Но совсем другое дело - трюмить Червоного, когда тот начал сознательное сопротивление и выступил в защиту прав человека: теперь он всякий раз шел в карцер и выходил оттуда героем.
Кто-кто, а герои Абрамову не нужны на вверенной ему территории. До этого я додумался не сам, хотя и подозревал: именно так майор мыслил. Теоретическую базу под мои размышления подвел, как всегда, доцент Шлихт. Он и обмолвился: долго эти расклады не продлятся, потому что хоть начальник лагеря и соблюдал законы, к такому решению его подтолкнул именно Данила Червоный. Значит, рано или поздно майор сделает так, чтобы убрать его - либо из лагеря, либо даже совсем, с лица земли… Ну а так зону не тревожило больше ничего, кроме прибытия новых этапов и локальной грызни между уголовниками.
Так продолжалось до начала февраля нового уже года, когда морозным вечером очередного выходного дня Червоный незаметно для других подал мне знак выйти.
Не очень хотелось выходить из маслянистого и кислого, но все-таки теплого барачного воздуха в северную пургу. Но Данила впервые после того памятного ноябрьского дня отозвал именно меня. Пройдя вдоль длинной стены, мы зашли за барак, где, казалось, немного уютнее, и там я увидел еще небольшую группу людей.
Дни в это время года были совсем короткими, темнело рано, к тому же лагерь заметало снежной пургой чуть ли не каждый вечер. Иногда снежные бури не утихали и под утро, но это не мешало поднимать зеков на работу. По мудрому наблюдению майора Абрамова, в шахты снег не заметает. Но как раз в такую метель охрана старалась слоняться по лагерю реже. Следовательно, это был чуть ли не единственный удобный случай собраться группой за пределами барака, точно зная - собрание внимания не привлечет.
Подойдя ближе, я рассмотрел одноглазого литовца Томаса и неизменного спутника Червоного Лютого, который редко держался далеко от своего старшого. Даже их нары теперь стояли рядом, хотя, когда бандеровцев завели в наш барак, они устраивались не как хотели, а занимали свободные места. Чуть дальше, у противоположного угла стены, пристроился еще кто-то, но я не мог рассмотреть со спины. Наверное, это был кто-то из бандеровцев - он стоял на страже, охраняя небольшое собрание.
- Длинно говорить не будем, тут все уже всё знают. - Червоный начал с ходу, без предисловий. - Тем более, друг Виктор, долго мы вообще здесь собираться не можем.
- Ну, говори, - ответил я, ничего еще не понимая, - просто, чтобы не молчать.
- Ты на войне был. Танк водил, да?
- Водил…
- До войны с техникой тоже имел дело, да?
- Интересовался. Хотел инженером-механиком…
- Мало ли кто что хотел, - отмахнулся Червоный, чем даже немного задел. - Паровоз, например, повести сможешь?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что я решил - мне послышалось. Либо, что вероятнее, я не расслышал или не так понял.
- Паровоз? Почему паровоз? Какой паровоз?
- Обыкновенный. Не знаю, насколько он похож на танк или трактор. Но, думаю, принцип действия такой же. Примерно… Если водил танк, запустишь и паровоз. Или нет?
- Может быть… Не пробовал… Какой паровоз, Червоный? Где паровоз?
- На станции, - спокойно ответил Данила.
- Железнодорожной, - уточнил Лютый, вступив в разговор. - Узкоколейка тянется отсюда на Воркуту, до станции.
- Туда стекаются все грузы с углем. - Червоный говорил дальше, как будто принял от своего друга футбольный пас. - Туда же, на станцию, приходят вагоны с заключенными. Затем этапы гонят сюда своим ходом, и, когда мы сюда шли, имели возможность понять, как в случае чего возвращаться.
- Ты хочешь… - Вот теперь я все понял - и у меня дух перехватило, как только осознал - я же теперь в сговоре.
- Хочу, - твердо сказал Червоный. - Мы все хотим завоевать себе свободу. Меня удивляет, что тысячи людей, сидящих здесь, ни разу не пытались сделать то же самое. Нас тут тысячи, Гуров. Намного больше, чем вооруженных бойцов, которые нас охраняют.
- Ты хочешь бежать. - Не зная, чего от меня ждут другие, я закончил фразу, которую Данила не дал договорить.
- Неправда, - вмиг отрезал он, взглянув на остальных заговорщиков и словно заручившись их поддержкой. - Мы не бежим. Мы хотим получить свободу. Вернуть свободу, разве не понятно? Бегут преступники от ограбленных ими людей. Бегут убийцы от заслуженного наказания. Бегут те, кто навредил другим. Хочу, Гуров, чтобы ты это четко и ясно понял. Нас держат в неволе. Так же, как и тебя. Пускай ты считаешь нас бандитами, врагами коммунистов, бог с тобой. Но сам ты за что здесь сидишь?
- Друг Остап, не агитируй этого москаля, - буркнул Лютый. - Не старайся. Либо твои слова дошли до него, либо нет.