Роулингс был прав. Мы отвергли все протесты капитана Фольсома и доктора Джолли, попытавшихся было нас удержать, и через полминуты были готовы к отходу. Хансен вышел первым. Я обернулся и окинул взглядом раненых, больных, измученных обитателей дрейфующей станции, которым повезло, и они остались в живых, - это были Фольсом, Джолли, Киннэрд, Хьюсон, Нэсби и семеро остальных. Всего двенадцать человек. Нет, быть того не может, чтобы они все оказались в сговоре. Наверняка это сделал кто-то один - или двое. "Так, с кем же из них, - гадал я, - мне следует поквитаться? Кто из них - один или двое - убил моего брата и еще шестерых на дрейфующей полярной станции "Зебра"?…"
Я закрыл за собой дверь и двинулся следом за Хансеном в кромешную ночь.
VI
Мы устали, чертовски устали. Но все же заставили себя вновь тронуться в путь, с трудом переставляя налившиеся свинцом ноги. Мы были на грани полного физического и морального истощения, однако, несмотря ни на что, продолжали идти, точно два призрака, сквозь тьму и ревущий ураган, оставляя позади себя ледяную пустыню, которая в редких проблесках лунного света казалась особенно зловещей.
Наши плечи уже не сгибались под тяжестью неподъемных вещмешков, ветер теперь дул нам в спину, так что мы уже не шли, а просто бежали. Зато каждый шаг, дававшийся нам прежде с таким трудом, сейчас превращался в пять прыжков, и поначалу у нас даже было ощущение, будто мы движемся сами по себе, без всяких усилий. Однако, несмотря на шальную гонку, мы ориентировались довольно легко и уже не боялись случайно угодить в расщелину или полынью либо наткнуться на внезапно возникшее препятствие: простирающееся перед нами, окутанное мглой пространство то и дело освещали резкие всполохи света, и, сняв снегозащитные очки - отныне они нам без надобности - мы могли видеть на пять, а то и на десять яров вперед.
Отныне неистово бушующая стихия стала нашей союзницей. И все же главное, что заставляло нас неутомимо стремиться вперед, превозмогая боль в ногах и не обращая внимания на жестокий шторм, - это страх. Страх остаться навсегда в этой жуткой ледяной пустыне, царстве нестихающих бурь, - если капитан Свенсон, не приведи Господь, уже отдал приказ идти на погружение. Хотя, впрочем, старуха с косой не позволила бы долго мучиться двум обреченным, затерявшимся среди льдов, лишенных крова и пищи.
Мы старались бежать не слишком быстро, потому как это только приблизило бы наш конец. Эскимосы, жители полярных широт, считают, что на лютом морозе нет ничего страшнее полной потери сил. Если человек в меховой шубе будет расходовать лишнюю энергию, он непременно вспотеет. После чего, когда ему придется двигаться меньше, что неизбежно, пот на нем будет застывать даже под мехом. Чтобы не замерзнуть, надо двигаться еще быстрее, что приведет к еще большему потовыделению. Таким образом, получается как бы замкнутый круг, из которого есть только один выход: остановиться, тут же замерзнуть - и умереть. Поэтому мы и старались бежать трусцой, больше походившей на быструю ходьбу.
- Ну, вы как? - выдавил я из себя.
- Просто с ног валюсь, док, - выдохнул, а вернее, прохрипел, задыхаясь, Хансен. - Но пока жив. Как, по-вашему, далеко еще?
- Мили три или около того, - ответил я и постучал по ледяной стене, за которой мы остановились перевести дух. - Будь у нас лишняя пара минут, можно было бы попробовать забраться наверх. По-моему, это всего лишь торос, хоть и здоровенный.
- Думаете, мы так выберемся из ледяного шторма?
Я кивнул, а Хансен в ответ только покачал головой.
- Пустое дело, док. Ледяной шторм поднимается в высоту футов на двадцать, так что, даже если мы и выберемся из него, "Дельфин" все равно останется под ним, ведь надо льдом торчит только его боевая рубка.
- Я вот что думаю, - заметил я. - Мы настолько были заняты нашими бедами, что напрочь забыли про капитана Свенсона. По-моему, мы его недооценивали.
- Возможно, но сейчас меня больше интересует лейтенант Хансен. Так что вы хотели сказать, док?
- А вот что. Держу пари, Свенсон думает, что мы возвращаемся на "Дельфин". Да и потом, он же сам приказал нам вернуться. Так что он будет нас дожидаться, что бы там ни случилось - с нами и с рацией.
- Вовсе не обязательно. С рацией или без нее мы так или иначе искали бы "Зебру".
- Нет. Да нет же. Капитан, верно, считает, что у нас хватит ума рассуждать так же, как он. Свенсон хорошо знает - если рация у нас полетела до того, как мы вышли на "Зебру", продолжать дальнейшие поиски станции вслепую было бы равносильно самоубийству. Другое дело - попробовать вернуться назад, на "Дельфин". Наверняка он думает, что мы люди смышленые и сами сообразим, что к чему - он просто возьмет и посветит нам фонарем, чтобы его заблудшие овечки могли найти дорогу домой.
- Боже мой, док, да вы, похоже, зрите в самый корень! Ну, конечно же, конечно! Господи, и для чего только у меня голова на плечах, не пойму?! - с этими словами Хансен выпрямился и повернулся лицом к торосу.
Помогая друг другу, мы вскарабкались на самую его макушку. Торос оказался ниже двадцати футов - его вершина находилась под верхней границей ледяного шторма. На какое-то мгновение снежный шквал стих, и в образовавшемся просвете мы успели разглядеть чистое ночное небо, но относительное спокойствие длилось не больше одной-двух секунд. И, если бы в этот миг нам был подан спасительный сигнал, мы бы все равно его не заметили.
- Не беда, - прокричал я Хансену в ухо. - Впереди у нас еще столько торосов - будем выбирать самый высокий.
В ответ Хансен ничего не сказал - только кивнул. Я не видел, какое у него было выражение лица, но мне это было и не нужно.
У нас обоих возникла одна и та же мысль: мы ничего не заметили потому, что то, чего мы ожидали, увидеть было невозможно. Капитан Свенсон просто не подал сигнал - чтобы льды не раздавили "Дельфин", лодке, как видно, пришлось уйти под воду.
Следующие двадцать минут мы раз пять взбирались на торосы, а потом спускались вниз, и с каждым разом горечь очередной неудачи ощущалась все сильнее. Теперь я двигался, точно в беспробудном, полном муки и отчаяния кошмаре, а на Хансена вообще было больно смотреть: его шагало из стороны в сторону, словно побитого или пьяного. Как врач, я хорошо знал, что перед лицом крайней опасности даже у вконец измотанного человека вдруг открывается второе дыхание. Но мне было также известно и то, что эти скрытые возможности отнюдь не безграничны и что сейчас мы оба находимся на грани полного измождения, когда и второе дыхание должно вот-вот оборваться. Так что единственное, что нам оставалось, - это упасть с подветренной стороны какого-нибудь тороса и спокойно дожидаться, когда по наши души придет безносая, а уж она-то, верно, не вставит себя ждать слишком долго.
С шестого тороса мы едва не рухнули вместе с последней надеждой. Не то, чтобы на него было трудно взбираться, нет, - на стенах его было достаточно углублений и выступов, как будто специально созданных для наших рук и ног. Просто у нас уже совсем не было сил взобраться на его вершину. Наверное, мы никогда не поднялись бы на нее, если бы не были уверены, что из всех торосов, которые попадались нам прежде, этот - самый высокий. Судя по всему, на том месте, где он возвышался, столкнулись гигантские силы, под давлением которых лед вздыбился на высоту не меньше тридцати футов. А о том, на сколько футов в глубину океана уходил нижний край тороса, можно было только догадываться, - но никак не менее двухсот, это уж точно.
Когда до вершины тороса оставалось футов восемь, мы вдруг вынырнули из ледяного шторма. А когда наконец добрались до самого верха, и, поддерживая друг друга, чтобы не свалиться от порывов ветра, взглянули вниз, нашим глазам открылось захватывающее зрелище: почти у самых наших ног бурлил и вздымался свинцовый поток из льда и снега, простиравшийся аж до самого горизонта. Эта картина, как и многое другое в Арктике, казалась невероятной, странной, жуткой. Такое впечатление, будто увиденный нами пейзаж - не что иное, как кадр из фантастического фильма, действие которого разворачивается не на Земле, а на некой загадочной, давным-давно вымершей планете.
Повернувшись на запад, мы смотрели вдаль так долго, пока у нас не заболели глаза. Однако, как мы ни старались, разглядеть хоть что-нибудь обнадеживающее нам не удалось. Кругом только лед да гонимый ветром снег. Мы пристально всматривались в клокочущий поток в радиусе 180 градусов - с севера на юг, но тщетно. Прошло минуты три - ничего. Я вдруг начал ощущать, как в жилах у меня стынет кровь.
Пытаясь себя ободрить, я подумал, а что, если мы взяли не то направление и прошли мимо "Дельфина" - чуть севернее или южнее. И вот, повернувшись, я стал пристально всматриваться на восток. Что было очень нелегко: от яростных порывов морозного ветра на глазах тут же выступали слезы, однако, к счастью, теперь это не был шальной поток острых, как скальпели, льдинок. Я снова и снова обшаривал взглядом восточный горизонт - с севера на юг и с юга на север. Наконец в однообразной пустоте кипящего снежного моря я заметил нечто необычное - и тут же схватил Хансена за руку.
- Взгляните-ка вон туда, - крикнул я, - на северо-восток. От нас четверть или полмили. Что-нибудь видите?
Хансен несколько минут всматривался в указанном направлении. Потом, покачав головой, он сказал:
- Ничего. А что, по-вашему, там может быть видно?
- Черт его знает. Не могу сказать точно, но мне показалось - на верхней границе ледяного шторма что-то сверкнуло. Во всяком случае, снег там, по-моему, светлее, чем везде.
Прикрыв глаза руками от ветра, Хансен с полминуты всматривался в ту сторону, куда я показывал. Наконец он сказал:
- Все без толку, ни черта не видать. Я уже целых полчаса напрягаю глаза, пытаясь что-то разглядеть. И все напрасно.
Я оглянулся, чтобы дать отдохнуть слезящимся глазам, а потом устремил свой взор в прежнем направлении.
- Проклятье! - проговорил я. - Теперь я и сам не знаю, вижу ли я что-нибудь или нет.
- А что это, по-вашему, могло быть? - с безнадежным отчаянием в голосе спросил Хансен. - Может, свет?
- Как будто луч прожектора - снизу вверх. Похоже, он не мог пробиться сквозь этот растреклятый шторм.
- Вам, наверное, просто почудилось, док, - усталым, понурым голосом ответил Хансен. - Человек часто принимает желаемое за действительное. К тому же, если так, выходит, мы прошли мимо "Дельфина", а это невозможно.
- Возможно, дружище. Пока мы тут карабкались по этим чертовым торосам, у меня в голове все смешалось - и время, и пространство. Мы вполне могли проскочить мимо.
- А теперь-то вы что-нибудь видите? - упавшим, безжизненным голосом спросил Хансен. Не веря мне, он выдавил из себя эти слова с большим трудом, подобно тому, как выдавливают засохшую пасту из тюбика.
- Может, мне и правда померещилось, - признался я. - И все же, черт возьми, я не верю, что там ничего нет.
- Ладно, док, пошли отсюда.
- Куда?
- Не знаю.
На лютом морозе зубы его стучали с такой силой, что поначалу я даже не разобрал, что он проговорил, - об этом мне оставалось только догадываться. Но следующие слова Хансена подтвердили мою страшную догадку:
- Какая разница, теперь это совершенно неважно…
И вдруг в каких-нибудь четырехстах ярдах от нашего тороса, в том самом месте, где я только что видел призрачное свечение, сквозь толщу бурного снежно-ледяного потока в небо взметнулась сигнальная ракета. Оставляя за собой рассыпающийся шлейф из красных переливающихся искр, она взмыла на пять, а то и на шесть сотен футов. Достигнув предельной высоты, ракета вспыхнула и разлетелась на мириады ярких искрящихся звездочек, которые тут же подхватил шквальный ветер. И они, то слабо мерцая, то разгораясь с новой силой, неслись на запад до тех пор, пока не погасли все до последней, оставив за собой небо, которое теперь казалось еще более пустым и холодным.
- Ну, а сейчас что скажете? - спросил я Хансена. - Или, может, вы никогда не видели, как улыбается удача?
- Это, - с благоговением в голосе ответил он, - это самое дивное зрелище из всех, что когда-либо случалось видеть сыну матушки Хансен. И вряд ли когда еще он увидит что-либо подобное.
От обуявшей его радости Хансен так хлопнул меня по спине, что мне пришлось вцепиться в него мертвой хваткой, чтобы устоять на ногах.
- Ура, док! - возопил он. - Ура! Теперь я силен как тысяча чертей. Вот она, заветная цель, - так поспешим же ей навстречу!
Спустя десять минут мы уже были на борту "Дельфина".
- Господи, какое чудо! - радостно вздохнул Хансен, переводя счастливый, смущенный взгляд с капитана на меня, с меня на стакан в руке, со стакана на толстый слой снега, покрывавший его меховую парку, который начал таять и падал каплями на пол крохотной капитанской каюты, образуя лужицу. - Тепло, свет, уют… Ну прямо дом родной! А я уж и не чаял вернуться. Понимаете, капитан, вы запустили ракету в тот самый момент, когда я уже начал присматривать себе местечко, чтобы лечь и тихонько отдать концы.
- А доктор Карпентер? - улыбнулся Свенсон.
- Да он же ненормальный, идет только напролом! Упрямый как тысяча чертей. С таким не пропадешь!
Путаная, бессвязная речь Хансена была ничто по сравнению с чувством огромного облегчения, которое мы оба испытывали после всего, что нам довелось пережить. Хансен на поверку оказался крепким и стойким. Я знал это так же хорошо, как и Свенсон.
Вот уже двадцать минут мы находились в тепле и уюте - недавнее напряжение у всех как рукой сняло; мы в двух словах поведали о своих приключениях, все были рады, что они закончились благополучно, и через какое-то время жизнь на подводной лодке снова вошла в свое привычное, размеренное русло. Однако мне было хорошо известно, что, когда все трудности и опасности позади, напряжение снято и человек начинает жить обычной жизнью, память его неизменно возвращается к событиям, пережитым не так давно. Знал я и то, что творилось в душе Хансена: ему не хотелось, чтобы я говорил о нем, и я нисколько не осуждаю его за это. Сейчас ему, наверное, очень хотелось, чтобы я вообще не думал о нем, но это было невозможно. С благородными людьми - мужественными, сильными духом, хоть и немного резковатыми в общении, такое бывает часто: они чувствуют себя не в своей тарелке, когда кто-то начинает говорить об их достоинствах во всеуслышание.
- Как бы то ни было, - улыбнулся Свенсон, - вам крупно повезло. Ракета, которую вы все-таки заметили, была третьей и последней. Так что считайте, что родились заново, и теперь у вас есть полное право праздновать свой день рождения два раза в год. Кстати, а как там Роулингс, Забрински и те, с "Зебры", - им ничего не угрожает?
- Пару дней они продержатся наверняка, - ответил Хансен. - Пока с ними все в порядке. Хотя холод там стоит собачий и доброй половине из них необходимо лечение, они, думаю, выдюжат.
- Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Наша полынья перестала смерзаться полчаса назад, но теперь это уже все равно - мы можем спокойно погружаться. Правда, не сию минуту: мы узнали, почему сломался эхоледомер - предстоит чертовски сложная и тонкая работа, так что пару-тройку часов придется повозиться. Отремонтируем - двинемся дальше. В нашем положении исправность приборов значит куда больше, чем мастерство команды: ведь нам надо всплыть в строго заданном месте. Тем более, время нас уже не поджимает. С исправленным эхоледомером мы тщательно обследуем лед в окрестностях "Зебры", найдем место, где он тоньше, выпустим торпеду и спокойно всплывем, без лишних проблем. Если толщина льда будет четыре-пять футов, сделать это будет несложно.
- Да, это уж точно, - согласился Хансен. Он уже допил свое снадобье - крепчайший "бурбон", - тяжело встал и потянулся. - Итак, снова за работу. А сколько у нас торпед в исправном состоянии?
- Не меньше четырех.
- Капитан, я хоть сейчас готов пойти и помочь малышу Миллзу их зарядить.
- Не спешите, - мягко остановил его Свенсон. - Лучше взгляните на себя в зеркало. У вас едва ли хватит сил, чтобы зарядить духовое ружье, куда уж там торпедный аппарат. Вы же вернулись не с воскресной прогулки, не так ли? Для начала, Джон, выспитесь-ка хорошенько, а уж там поглядим.
Хансен не стал спорить. Говоря откровенно, я и представить себе не мог, чтобы кто-то дерзнул вступить в спор с капитаном Свенсоном. Старпом направился к двери и, обернувшись, спросил:
- Пошли, док?
- Сейчас приду. Приятных сновидений.
- Угу, спасибо, док, - легонько хлопнув меня по плечу, проговорил он и улыбнулся воспаленными, уставшими глазами. - Спасибо за все. Всем спокойной ночи.
Когда он ушел, Свенсон спросил меня:
- Ну как, туговато вам пришлось, да?
- Если честно, я не советовал бы дамам отправляться на подобные прогулки.
- Похоже, лейтенант Хансен перед вами в долгу, - внезапно перевел он разговор на другую тему.
- В долгу, говорите? Такие, как Хансен, встречаются нечасто. Вам чертовски повезло со старпомом.
- Знаю, - проговорил он и после короткого раздумья бесстрастно прибавил: - Обещаю больше никогда не касаться этой темы… Ладно, доктор, простите меня, ради Бога.
Я посмотрел на Свенсона и медленно кивнул. Я знал, что он на самом деле имел в виду. Знал я и то, что ему нужно было это сказать. Но что можно ответить на такие слова? И я сказал:
- Вместе с ним погибли еще шестеро, капитан.
Свенсон снова призадумался. Потом спросил:
- Как вы считаете, мы должны… взять тела погибших с собой, в Англию?
- Плесните мне еще каплю "бурбона", капитан. Единственное, чего, признаться, мне не доставало последние несколько часов, так это вашего чудесного лекарства.
Я подождал, пока он наполнит мой стакан, после чего продолжал:
- Думаю, нам не придется везти их с собой в Англию. Они не просто мертвецы - это груда трупов, обезображенных до неузнаваемости. Пусть уж лучше останутся здесь.
У капитана словно гора свалилась с плеч. Выждав немного, он наконец сказал:
- А как со всеми этими системами обнаружения русских ракет? Они тоже сгорели?
- Понятия не имею - не проверял, - только и ответил я.
Скоро он сам убедится, что ничего подобного на "Зебре" отродясь не было. Я даже не мог себе представить, что скажет капитан, когда узнает, что вся эта история - чистая сказка, которую я сочинил в Холи-Лохе, чтобы обвести вокруг пальца не только его, но и адмирала Гарви. Но теперь мне было решительно все равно. Сейчас мне не было дела ровным счетом ни до чего. Я вдруг почувствовал себя смертельно уставшим, хотя спать мне не хотелось. В конце концов я заставил себя подняться на отяжелевшие ноги и, пожелав капитану доброй ночи, оставил его.
Когда я вошел в каюту Хансена, тот уже спал без задних ног, бросив одежду где попало. Убедившись, что он действительно спит как убитый, я разделся, повесил амуницию на вешалку, а манлихер спрятал в чемодан. Потом забрался в койку и попробовал уснуть, однако сон не шел ко мне. Его как рукой сняло, несмотря на то, что я здорово устал, как никогда в жизни.