- Так, ничего особенного, просто счастливый случай! В феврале я побывал здесь инкогнито. У меня были дела кое с кем из тех людей, которые возглавляли наше движение. Я вел довольно скучную жизнь и терпел это только ради общих интересов. Остановился я в небольшом пансионе в Роккетсе. Там жили немецкие переселенцы, и среди них я заметил эту девушку, ту самую, что за стойкой, поэтому нет нужды подробно ее описывать. Мне показалось, что она для них посторонняя, держалась она лучше, интеллигентнее, и во всем ее существе было нечто такое, что свидетельствовало о ее принадлежности к иному кругу. Она была очень красива, прекрасно сложена, на вид ей было восемнадцать-девятнадцать лет, но больше всего меня в ней заинтересовала мрачная решимость, не покидавшая ее лица. Со своими спутниками она почти не разговаривала, держалась больше особняком. Вероятно, к переселенцам ее привели особые причины. Я начал присматриваться и прислушиваться, как заправский шпион, и вскоре выяснил, что переселенцы кого-то ждут, чтобы затем направиться в глубь страны, и что девушка тоже немка, но не связана ни с кем из Них родственными узами. Я узнал также, где она живет - в небольшой мансарде, этажом выше меня. Решив воспользоваться случаем и ковать железо, пока горячо, я поднялся вечером, когда все вокруг, казалось, погрузилось в сон, в таинственную мансарду. Как-то я услышал, что одного из немцев называли Ветцелем, поэтому, трижды постучав в дверь, на вопрос, кто стучит, произнес это имя. Она тотчас открыла и при виде меня, естественно, отшатнулась. Но я уже вошел. При первом же торопливом разговоре, когда она попыталась узнать, кто я и что меня к ней привело, я обнаружил, что незнакомка превосходно говорит по-английски. Это открытие обрадовало меня, и я решил, что дело мое наполовину сделано, ибо объясниться с ней по-немецки не сумел бы. Я признался девушке, что ее красота покорила меня, но прежде всего меня тронуло страдание, написанное на ее лице, и что к ней меня привело единственное, вполне естественное желание: узнать, что ее гнетет и не могу ли я помочь ей. Я заметил, что сперва она оставалась холодной и не выставила меня из комнаты только из опасения разбудить соседей. Но постепенно она, казалось, начала слушать меня внимательнее. Тогда я приложил все усилия, чтобы убедить ее, что хотя и безумно ее люблю, но стараюсь не для себя, а для ее лишь собственного блага. Я видел, что передо мной не дитя, а настоящий характер, что она борется сама с собой. Но какая женщина устоит перед заверениями в страстной любви и в бескорыстии, особенно если она очутилась в таком положении, когда ей требуется помощь! Мало-помалу она стала отвечать мне. Я узнал, что она родом из Германии, из хорошей семьи. Назвать мне причины, заставившие ее покинуть родину, она отказалась. Ее земляки, к которым она присоединилась, держат путь далеко на Запад, в Нью-Мексико. Сама она никак не могла решить, оставаться ли с ними или начать жить самостоятельно в более обжитой, более цивилизованной восточной части страны. Однако ее страшит перспектива оказаться в этой огромной стране без какой бы то ни было помощи, защиты и поддержки.
Короче говоря, мне стало ясно, что она совершенно одинока и соблазнительная мысль привязать к себе человека, способного в силу одной только симпатии и дружеского расположения помочь ей получить средства к существованию, уже не дает ей покоя. Она немка и поэтому, несмотря на благоразумие и силу характера, немного легковерна и романтична. Насколько я понял, эту крепость не удастся взять при первом же штурме и сначала мне нужно войти к ней в доверие. Я сказал ей, что здесь, в Ричмонде, ничего не могу для нее сделать, поскольку нахожусь тут негласно в ожидании последствий одной дуэли в Нью-Йорке, из которой вышел победителем. Там, в Нью-Йорке, я вхож во многие приличные дома и мне не составит ни малейшего труда подыскать для нее хорошее место. Я намеревался убедить ее остаться и потом отправиться со мною в Нью-Йорк. Если она будет рядом, я могу не сомневаться в своей победе. Часа через два я ушел от нее, не позволив себе никакой вольности, и ограничился тем, что на прощание поцеловал ей руку.
Мое приглашение навестить меня на другой день она решительно отвергла, но согласилась на непродолжительный разговор вечером.
Однако на следующий день я получил письмо от Бенджамена, из которого узнал, что должен незамедлительно ехать в Вашингтон для разговора кое с кем, кто будет послан президентом на Юг. Мне удалось несколько минут побеседовать с моей красавицей на лестнице. Я оставил ей свой адрес, и она пообещала разыскать меня в Нью-Йорке. В два часа пополудни я уехал, но об этой девушке ничего больше не слышал и не получил от нее ни одного письма. Я считал, что она исчезла… и вот теперь увидел ее за стойкой. Молодым людям должно везти! Любопытно, какое у нее будет лицо, когда она опять увидит меня? Простите, я только поздороваюсь с ней.
Легкой, упругой походкой он направился в бар. Стонтон и Говард глядели ему вслед. На их лицах можно было прочитать смешанные чувства: удивление и восхищение соседствовали с плохо скрытой завистью или по крайней мере досадой.
- Этот малый проклят Богом! - пробормотал Стонтон. - Помяни мое слово: когда-нибудь он сотворит такое, от чего весь мир содрогнется!
- Мне бы его манеры! - со вздохом заметал Говард. - Что бы ни сделал этот парень - все у него выходит по-благородному. Верно, и смелости ему не занимать?
- Думаю, что так оно и есть, - ответил Стонтон. - Во всяком случае, он здорово работает клинком, лихо управляется с лошадью, да и стрелок каких поискать. Неудивительно, что бабы от него без ума! Они сами привыкли ломать комедию и от нас не хотят ничего другого. А того, кто с ними по-честному, принимают за дурака! Быстрее бы кончалась вся эта заваруха - мне тоже охота заделаться таким комедиантом!
Бут тем временем оказался уже у буфетной стойки. Таинственная незнакомка разговаривала с миссис Браун и поэтому узнала актера, только когда он очутился совсем рядом. Сперва она побледнела, а затем вся кровь бросилась ей в лицо. По-видимому, неожиданная встреча ошеломила ее.
Охватившее девушку волнение не укрылось от Бута, не сводившего глаз с очаровательной немки. В ее лице было что-то утонченное, почти аристократическое, а прекрасные каштановые волосы, светло-карие глаза, большие и выразительные, очень гармонировали с нежного оттенка кожей. В отличие от своих двух товарок она носила закрытое облегающее платье, лишний раз подчеркивающее красоту ее фигуры.
Она казалась столь взволнованной, что едва не дрожала, и с трудом ответила на приветствие актера.
- Я чрезвычайно рад этой встрече, мисс! - в высшей степени учтиво сказал Бут, в то время как обе девицы и сама хозяйка восхищенно глядели на "Адониса", имевшего обыкновение уделять внимание лишь признанным красавицам. - Очень мило, что вы решили остаться с нами. Но отчего вы не подавали с себе никаких вестей? Ведь я просил вас об этом, и вы обещали мне написать!
Он не случайно завел этот разговор у всех на виду. Все было точно рассчитано. Поступая таким образом, он отводил от себя подозрение в каких-то тайных намерениях. Он обращался с девушкой совсем как с дамой из хорошего общества: это должно было льстить ей, особенно в присутствии товарок.
- Простите меня, сэр! - ответила она. - Я не хотела злоупотреблять вашей добротой, поскольку случай помог мне добиться того, о чем мы с вами беседовали, без посторонней помощи.
- И вы нашли это место здесь, у миссис Браун? - спросил Бут. - Это превосходно! Вы попали в приличный дом, в чем вас, конечно, уверили ваши подруги.
Миссис Браун поклонилась в знак признательности за комплимент, а обе девицы закусили губы: казалось, они достаточно знали мистера Бута, чтобы понять его намек. Однако он держался вполне в пределах приличий, поэтому возразить было нечего.
- Я живу здесь, в этом доме, и надеюсь, мы будем видеться довольно часто, - сказал напоследок Бут и, поклонившись, вышел из бара.
Вернувшись в комнату, где его с нетерпением ожидали приятели, актер бросился в кресло. На губах его играла торжествующая улыбка.
- Все хорошо! - бросил он. - Узнав меня, она вся вспыхнула! Выходит, нисколько не забыла. Конечно, ей немало расскажут обо мне, ведь остальные девицы только и ждут, чтобы почесать языки. Как она отнесется теперь ко мне - это ее дело. Живет она здесь же - значит, от меня ей не уйти. Но что это?
С этими словами он указал на окно, выходившее на площадь, и поднялся со своего места.
- А-а-а! - протянул Стонтон. - Да это наконец добрались мои черномазые с плантации "Либерти".
- Те самые свободные негры мистера Бюхтинга? - спросил Бут. - Что же с ними будет?
- Пусть думает правительство, - ответил Стонтон. - Скорее всего, оно обойдется с ними как с военными трофеями! Черт побери! Мои люди их неплохо отделали! Пожалуй, придется выйти на минутку, поговорить с сержантом, который командует конвоем.
- Я пойду с тобой! - сказал Бут. - Хочу лишний раз посмотреть на этот сброд и посмеяться над глупцами-аболиционистами, которым не терпится поставить нас, белых, на одну доску с этим обезьяньим отродьем!
Вся троица покинула угловую комнату. Говард уплатил по счету, и приятели вышли на площадь.
Там уже собралась толпа зевак и уличных мальчишек, которые насмехались над цветными и швыряли в них камнями. Когда Бут подошел ближе и с чувством отвращения и неприязни окинул взглядом несчастных, даже он содрогнулся при виде женщин и девушек, многие из которых были довольно светлокожие. Едва ли не у каждой виднелись следы побоев, одежда большинства была изодрана в клочья. В глазах у всех застыло выражение тупого отчаяния.
- Черт побери! А бабенки-то ничего, - заметил Стонтон, оглядев их с видом знатока. - Правда, мои парни здорово их поколотили; ничего нельзя было поделать, хотя мне это и не по душе. С плантации "Либерти" я приказал забрать больше сорока черномазых, а теперь их всего двадцать пять - остальные, верно, окочурились по дороге. Вон тот крепкий парень - с ним пришлось повозиться при аресте: отбивался как дьявол.
Он указал на сильного, атлетически сложенного негра лет тридцати с повязкой на руке, который с мрачным вызовом глядел на собравшихся зевак. По лицу негра, с более правильными чертами, чем у большинства его сородичей, было видно, что плен не сломил его.
Стонтон тем временем выяснял у сержанта, сколько негров не дошли до места назначения. Несколько женщин наложили на себя руки, другие сознательно провоцировали конвой, пока их не застрелили, остальные умерли от истощения и усталости, не в силах вынести тягот пути. Сержант повел пленных мимо резиденции правительства и поинтересовался, куда доставить ниггеров. Ему велели отвести их на площадь и ждать последующих распоряжений.
Пока Стонтон слушал доклад сержанта, Бут высмотрел в толпе зрителей одного человека и принялся разглядывать его, сгорая от любопытства. И в самом деле, лицо незнакомца приковывало к себе внимание своей неординарностью. Белые как снег, но еще крепкие волосы и пышная борода такой же снежной белизны обрамляли лицо, и оттенком, и чеканностью черт напоминавшее бронзу. Сходство усиливалось еще и тем, что это лицо оставалось совершенно неподвижным, и Бут почти с испугом напряженно ждал, дрогнет ли на нем хоть один мускул. Незнакомцу было никак не меньше семидесяти лет, и черты его лица явно свидетельствовали о европейском или по меньшей мере кавказском происхождении, хотя бронзовый загар недвусмысленно говорил о том, что неизвестный провел немало лет под жарким тропическим солнцем и привык к соленым морским брызгам. Но самыми удивительными оставались черные глаза старика: глубоко сидящие, они отличались почти неестественной ясностью и, несмотря на возраст незнакомца, горели прямо-таки юношеским огнем. Пока Бут наблюдал за стариком, тот не отводил глаз от молодого негра.
Кто был этот человек? Что ему довелось испытать в жизни? Всякий, кто видел его, невольно задавался такими вопросами. Больше в его облике не было ничего примечательного. Это был крупный, видный старик, немного согнувшийся под бременем прожитых лет. Он был в скромной темной одежде; седовласую голову прикрывала темная шляпа, формой отдаленно напоминающая квакерскую. Старик опирался на прочную палку с изогнутой рукояткой, но, казалось, вовсе не испытывал нужды в подобной опоре.
Бут, как актер, интересовался такими характерными лицами и поэтому не сводил взгляда со старика, испытывая при виде его серьезного, озабоченного, неподвижного лица тайный страх. Подобные лица ему еще не попадались. Старик перевел глаза на него; в этом взгляде было нечто магнетическое, колючее, и актер невольно потупился. Когда он вновь рискнул поднять глаза, то заметил, что старик смотрит на Стонтона, продолжавшего разговор с сержантом и другими ополченцами из конвоя.
Бут знал, чувствовал, что этот человек пришел не для того, чтобы поиздеваться над ниггерами, насладиться их унижением, как остальные. Так что же ему нужно? Какой-то мальчуган как раз в этот миг схватил камень, намереваясь швырнуть в несчастных негров. Заметив это, старик быстро поднял левую руку и коснулся правой руки мальчишки. Тот вскрикнул и взглянул на старика. Увидев его лицо, он, видно, испугался, отбежал на несколько шагов, скуля от боли, словно собака, которой дали пинка, и принялся растирать пострадавшую руку. А ведь прикосновение старика казалось едва заметным. Тайный страх, который Бут ощутил уже при виде этого человека, усилился. В спокойствии незнакомца было нечто такое, что напомнило этому своенравному, пылкому, бесчестному молодому человеку о справедливом и неумолимом небесном судье, который иногда являлся ему во сне. Бутом овладело странное, неприятное ощущение, точно мороз по коже, и он дорого бы дал, чтобы незаметно улизнуть от таинственного старика.
Молодой сильный негр внезапно поднялся и, перепрыгнув через своих сидящих и лежащих товарищей, приблизился к старику. Он выкрикнул несколько слов на незнакомом языке, бросился перед стариком на колени и, обхватив его ноги, принялся что-то жалобно говорить ему. Порой речь его прерывалась идущими от сердца рыданиями и стонами, которые производили ужасное впечатление и свидетельствовали о невыразимых страданиях и полном отчаянии. Старик, неожиданно ставший предметом всеобщего внимания, мягко ответил ему на том же непонятном наречии. Затем, не сводя с него строгого взгляда, старик произнес несколько слов в резком, почти повелительном тоне. Негр поднялся с колен, не переставая бормотать что-то непонятное то сердито, то жалобно и сопровождая свои слова выразительными жестами, как это принято у представителей его расы. Это была странная, необычная сцена.
- Эй, что там происходит? - крикнул Стонтон. - Хватит, приятель, болтать с этим ниггером на его тарабарском языке. А ты, черномазый, убирайся на свое место, а не то я спущу с тебя шкуру, будешь помнить! Почему у него не связаны руки? - обратился он к конвоирам.
Один из них ответил, что цветного пожалели из-за его раны, да и вообще он вел себя смирно.
Старик бросил негру какую-то фразу, и тот покорно возвратился назад, а старик направился к Стонтону. Толпа расступилась, пропуская его.
- Позвольте задать вам несколько вопросов, сэр? - спросил он низким приятным голосом на великолепном английском.
- Почему бы нет? Валяйте! - ответил Стонтон с напускной, как казалось, веселостью - лишь только незнакомец заговорил, капитан несколько побледнел и глаза его расширились, словно он уловил вдалеке странный, незнакомый ему, но исполненный значения звук.
- Эти черные люди - с плантации "Либерти"?
- Да, сэр!
- И они были свободными людьми у мистера Бюхтинга?
- Так я слышал, сэр.
- Эти люди были доставлены сюда в качестве военнопленных?
- Вроде того, сэр! - ответил Стонтон, с огромным трудом сохраняя выбранный им высокомерный тон. - Я получил приказ забрать их с плантации и доставить сюда, так как свободные негры возбуждают в рабовладельческом государстве только одно недовольство.
- И что с ними будет?
- Пока они ждут распоряжений правительства. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.
- Позвольте узнать ваше имя, сэр!
- Стонтон, капитан кавалерийского ополчения Виргинии.
- Вы живете в этом пансионе?
- Так точно! Похоже, вы неплохо осведомлены, сэр! - ответил Стонтон, по-прежнему делая над собой усилие. У него словно перехватило горло.
- Я заметил, как вы недавно вышли оттуда, - пояснил старик. - Благодарю вас, сэр!
Он чуть приподнял свою шляпу, словно истый джентльмен, и опять смешался с толпой. Все, кто присутствовал на площади, не исключая и негров, молча следили за этим диалогом, несмотря на его кажущуюся простоту. Бут, впрочем, заметил, что Стонтон выглядит смущенным и обеспокоенным, однако приписал его состояние испугу, который испытал и сам.
Явившийся между тем правительственный чиновник передал, что ниггеров велено препроводить в городскую тюрьму, где они проведут ночь. На следующее утро они будут проданы с аукциона. Негры восприняли эту новость совершенно безучастно. Толпа тоже молчала, и только уличные мальчишки, отойдя на некоторое расстояние от странного старика из опасения подвергнуться наказанию, снова принялись шуметь и распевать свои песенки, высмеивающие Север и злополучных ниггеров.
Старик, не обращая на окружающих ни малейшего внимания, крикнул неграм несколько слов на понятном только им языке и не спеша, размеренной походкой направился через всю площадь мимо пансиона к большому зданию довольно скромной архитектуры, где находилась резиденция правительства Конфедерации. Он обратился к дежурному офицеру с вопросом, у себя ли еще мистер Джефферсон Дэвис и принимает ли он посетителей.
- Вы имеете в виду президента? - осведомился дежурный офицер.
На этот вопрос старик не ответил: казалось, он намеренно не употребил подобающий титул.
- Президент пока в своих апартаментах, - сообщил дежурный офицер. - Но принимать он уже, вероятно, не будет - наступило время обеда. Впрочем, попытайтесь - поднимитесь на второй этаж.
Старый джентльмен пересек холл, поднялся по лестнице и очутился в широком коридоре, куда выходило несколько дверей. На одной из них висела табличка, где без всяких затей было написано: "Президент".
Старик приблизился к этой двери, когда какой-то чиновник окликнул его.
- Одну минуту, сэр! Вы собираетесь на прием к президенту? Уже поздно, он не принимает.
- Благоволите передать мистеру Джефферсону Дэвису это! - сказал старик, извлекая из черной записной книжки визитную карточку, на которой стояло имя некоего всемогущего в то время европейского министра. На оборотной стороне помещалась рекомендация министра с его собственноручной подписью.
Чиновник захватил карточку с собой в кабинет и через минуту снова появился в дверях, приглашая необычного посетителя к президенту. Старик не заставил просить себя дважды и вошел в просторную комнату, где увидел пятерых мужчин.
Человек, стоявший у большого письменного стола и оживленно беседовавший с остальными, и был президент Южных штатов.
У старика оказалось достаточно времени, чтобы рассмотреть человека, чье имя тогда столь часто упоминалось в Старом и Новом Свете.