Тут лицо Бонапарта помрачнело. Наверное, память привела к Мармону, но уже к тому Мармону, который предал их юность, дружбу, победы и то хорошее, что он ему делал на протяжении стольких лет. Что было на его лице: обида, зло, желание мести? Мог ли он тогда подумать, как поступок этого человека отра-зится на его судьбе. Но как бы ни тяжелы были воспоминания, он не задержался на них. Мимо проскочили тяжелые годы его молодой жизни. И вот Тулон… Улыбка вновь возвратилась на его лицо. Да, это была первая ступенька. Затем вспомнился день 9-го термидора, его арест и отсидка в Антибском форту. А этот Баррас! Как время меняет людей! Спасение им Директории. Глаза заблестели от сладостного воспоминания. Жози… Да, лучше ее не было никого на этом свете. Тенью прошли перед ним Мария-Луиза Австрийская, госпожа Ремюза, актриса мадемуазель Жорж. Может быть, немного ярче графиня Валевская. Нет, всех затмила она, его Жози. Грубо он ей тогда сказал, что у политика нет сердца, а есть только голова. Но если бы она знала, как тяжело дались ему эти слова…
- Я напишу ей все. Пусть знает, кому принадлежало его сердце.
От этой мысли ему стало даже легче.
И вот его итальянский поход! Лицо Бонапарта запылало от счастья. Но вновь воспоминания привели к последствиям, в которых оказались все завоевания после его отъезда из Италии:
- Испугались моей славы!
Вот лежит перед ним сабля, дороже которой нет у него ничего на этом свете. Яркое свидетельство венчания тех побед, которые он принес дорогой его сердцу Франции. И все же сквозь радость, которая струилась из глаз, видны были и блики печали. Ах, этот Акр, первый отзвук его поражения. Но он заглушен криками приветствия, безумного поклонения ему. Когда он шел по залу, все стоя приветствовали героя, которому вручили этот бесценный подарок. Он прижался к нему губами. Слезы! Слезы радости от воспоминания этого первого в его жизни чествования. Или слезы горя, что им все так бездарно потеряно?
В дверь кто-то тихо, словно боясь спугнуть, постучал. Слезы на глазах мгновенно высохли. Голосом, которым он привык повелевать, ответил:
- Да!
В комнату вошел Коленкур:
- Сир! Гвардия ждет!
- Иду!
И он, прицепив шашку, твердой поступью направился к выходу.
В коридоре его ждали несколько человек. От них отделился и пошел навстречу знакомый ему Меттерних, знаменитый канцлер Австрии, на лице которого было заметно смущение. Его мучил вопрос, как обратиться: господин или…, но стоило только взглянуть на лицо Бонапарта, как из его груди помимо воли вырвалось:
- Сир! Позвольте представить вам комиссаров, выделенных союзниками для вашего сопровождения.
Наполеон ничего не ответил, но остановился. Началось официальное представление:
- Сэр Нейл Кэмпбел.
Ему поклонился сухопарый, выше среднего роста, человек с серыми безразличными глазами. Наполеон подал ему руку и улыбнулся.
- Генерал Шувалов.
Сухое рукопожатие и не очень дружественный взгляд.
- Генерал Келер, - продолжал тот представление.
Он тоже, как и англичанин, сухопар, только несколько ниже ростом. Щелкнув каблуками, он вытянулся перед Бонапартом.
- Граф Вальдбург-Треесс.
Бонапарт с презрением посмотрел на пруссака и, не подав руки, пошел к выходу.
Гвардейцы выстроились во внутреннем дворе дворца, позднее его назовут прощальным. Они представляли собой потрясающее зрелище. Впереди генералы и офицеры старой гвардии. За ними - молодая гвардия. Когда вышел император, солдаты сделали на караул, а знаменосец преклонил знамя к ногам Бонапарта. Вот она, его гордость, его детище. И он с волнением в душе смотрел на своих гвардейцев. Их головы были покрыты высокими медвежьими шапками, они в синих мундирах с белыми ремнями, с красными султанами и эполетами. Сам он одет в любимый свой наряд, в котором они часто видели его перед собой, - мундир гвардейских егерей с треухом на голове.
Комиссары, стоявшие сзади, переглянулись. Перед ними была сила, еще способная на многое. Как поведет себя император? И не станут ли они первыми жертвами? Но опасения их были напрасны. Наполеон отлично понимал, что этих сил далеко не достаточно, чтобы сразиться с союзной армией и победить.
- Солдаты! - зазвучал в тишине хорошо знакомый голос. - Вы мои старые товарищи по оружию! - голос его дрогнул, но он взял себя в руки. - Нам теперь надо расстаться. Я мог бы и дальше оставаться среди вас, - он поперхнулся, откашлялся и продолжил, - но нужно было бы продолжать жестокую борьбу, - он пробежал по рядам глазами. Сколько знакомых лиц, которые с замиранием сердца слушают его, у многих блестели глаза. - Но теперь война против иноземцев может перерасти в войну междоусобную. И я не могу решиться разрывать дальше грудь Франции. Пользуйтесь покоем… Я хотел бы всех вас сжать в своих объятиях, но дайте мне поцеловать это знамя, которое вас всех собой представляет…
Дальше Бонапарт не мог говорить. Голос его пресекся. Он подошел к знаменоносцу обнял и поцеловал его. Затем, преклонив колено, поцеловал знамя. Когда он выпрямился грянуло громовое гвардейское:
- Да здравствует император!
Люди, не раз смотревшие смерти в глаза, шагавшие через трупы не только врагов, но и товарищей, гвардейцы, утиравшиеся не только своей кровью, не сдерживая слез, плакали, как дети.
Император, опустив голову, быстро пошел к карете. И только на секунду, когда его нога уже стояла внутри кареты, бросил быстрый прощальный взгляд. Он ехал с Бертраном, был молчалив, сосредоточен и… печально угрюм.
Глава 9
Люди, посланные Талейраном к Баррасу, вернулись и сообщили, что тот никуда не выезжал и никого в Париж не посылал. Для всех веселье, радость, а для него новые заботы. Да еще какие! И откуда ему, всезнайке, было знать, что царь сжег то письмо, подведя черту под этим делом. Им уже никто не интересовался. Но надуманная опасность вспыхнула в нем с новой силой. Что-то надо было делать, и его решение состоялось. Да, у политика не может быть сердца, а только голова. Причем - беспощадная.
А между тем изгнанник все дальше удалялся от Парижа. Сопровождавшая до Бригора гвардия должна была его оставить. Союзники разрешили остаться при нем только двумстам гвардейцам. Около Валанса произошла неожиданная встреча с маршалом Ожеро, который встал на сторону Людовика XVIII. Пользуясь своим положением, он нагрубил в недавнем прошлом своему кумиру. Наполеон не стал ему отвечать, только скользнул глазами и отвернулся. Но в целом поездка проходила спокойно.
Во многих городах и поселках люди выходили на дорогу и приветствовали его как своего императора. Но по мере продвижения на юг обстановка менялась. В Оранже толпа встретила его криками: "Да здравствует король!", но настроение толпы при этом было зловещим. Отъехав несколько лье от города, в карету, где сидел граф Шувалов, неожиданно влетел камень. Он был завернут в бумагу. Развернув ее, он прочитал: "В Оргоне несколько тысяч роялистов готовят расправу над императором. Они уже соорудили виселицу".
Шувалов остановил карету. Обоз встал. Все спросили, что случилось. Граф попросил комиссаров пройти с ним. Они поднялись на холм, и он прочитал им полученную записку. На их лицах появилось что-то вроде испуга, растерянности.
- Что делать? - мучил их вопрос.
Двести гвардейцев не спасут от тысяч разъяренных роялистов.
- Господа! - раздался за их спинами голос. - Я слышал, что прочитал граф, поэтому предлагаю вам вернуться. Я не хочу, чтобы из-за меня вы подвергались опасности.
Комиссары, как по команде, повернулись и увидели перед собой императора. Ему тоже захотелось узнать, что случилось и по какому поводу собрались комиссары. Не слыша, как он к ним подошел, от неожиданности они растерялись и стали переглядываться меж собой. И вдруг их круг оставил Шувалов. Он решительно подошел к Бонапарту.
- Ваше Императорское Величество, я не знаю, как поступят другие, но я вас не оставлю, - голос его был тверд, что говорило о бесполезности оспаривать сказанное. - Предлагаю, - он снял свою шинель и со словами: - Простите! - набросил ее Бонапарту на плечи.
Сняв с головы подошедшего слуги головной убор, он предложил его Наполеону вместо треуха.
- Вы предлагаете мне спасение, своему ярому врагу? Человеку, который причинил вашему народу столько страданий. Что же вы за люди, могу ли я вам верить?
- Сир! - ответил Шувалов. - Я русский офицер, для которого честь превыше всего! Да, на поле боя я искал встречи с вами и, клянусь, моя рука не дрогнула бы, чтобы вогнать пулю в ваше сердце. Но сегодня…
- Когда я ваш пленник, - вставил Бонапарт.
- Нет… - тут граф чуть сбился, - нет, - повторил он уже твердо, - вы - сопровождаемый мной, на что я имею именное повеление. А поэтому, клянусь своей честью, что не позволю волосу упасть с вашей головы. Даже ценой жизни.
Как говорил Шувалов! С каким достоинством, гордостью, даже величием. Это пора-зило императора. И не только его. Комиссары переглянулись, и в их взглядах можно было прочитать восхищение и даже преклонение перед этим русским человеком. Но быстрее и лучше всех понял его сам Наполеон. Его сердце, которое последнее время получало только удары судьбы, вдруг получило заряд человеческой доброты, участия и сострадания. Надо было видеть, как просветлело его лицо. Но это было лишь мгновение, которое стоит жизни. И Бонапарт тут же стал таким, каким был всегда. Голова его моментально сработала, и он уловил замысел русского генерала.
- Как я понял вас, мы вдвоем проедем этот опасный город?
- Совершенно верно, - подтвердил Шувалов, - разве могут представить они, чтобы император путешествовал без сопровождения.
Впервые за всю дорогу Бонапарт улыбнулся. Ничего не оставалось делать и комиссарам.
- Я не возражаю. Коня!
Они спокойно проехали сквозь многочисленные толпы и никто не обратил внимания на двух беседовавших всадников. Зато они почувствовали боевой настрой многотысячной толпы, от которой несло яростью и кипящей злобой. Люди, возбуждая себя, беспрерывно проклиная Бонапарта, скандировали:
- Повесить, повесить!
Увидели всадники и виселицу. Все было готово для казни. От такого зрелища не только у Шувалова мурашки побежали по коже.
Они остановились далеко за городом, когда опасность осталась позади, у гостиницы "Ля Калад".
- Перекусим? - спросил Шувалов, кивая на заведение.
- Не возражаю, - ответил Бонапарт.
Голос его, как показалось Шувалову, был довольно игрив. Обеденный зал был пуст, и они выбрали столик в углу. Вскоре к ним подошла хозяйка. И первое, что она спросила:
- Скоро или нет здесь проедет тиран? - потом добавила: - Глупо думать, что мы от него избавились. Директория отправляла его в Египет, но он вернулся. Я говорила и говорю, что мы от него отделаемся, когда засыпем камнями на дне нашего колодца, - и она показала рукой на окно, за которым во дворе был виден колодец.
Услышав эти слова, на удивление хозяйке, один из гостей от души рассмеялся.
- Я тоже так считаю, - сквозь смех согласился он с хозяйкой.
Надо было видеть ее удивление, когда Шувалов, не выдержав, представил ей гостя. И какое удовлетворение от этого получил гость. Сначала она не поверила.
- Да ну, чтобы он ехал один, такой господин! Не разыгрывайте меня!
- А вы лучше посмотрите, - сказал Шувалов и подал ей монету.
Той пришлось несколько раз смотреть то на монету, то на гостя. И вдруг она, упав на колени, ударилась головой о пол.
- О, мой император, - заголосила она, - простите меня, дуру. Да какой вы тиран! Это для тех сволочей, роялистов, которые хотят вернуть свои земли…
Вопли бы еще продолжались довольно долго, если бы император не поднял ее и не сказал:
- Мадам, мы очень голодны.
- Сир, сейчас и в лучшем виде!
И она стремглав бросилась на кухню. Тысячи извинений, безукоризненное обслуживание, да и еда - пальчики оближешь.
Когда колонна догнала их, Бонапарт взял Шувалова за локоть и пригласил в свою карету. Ехавший до этого с императором сэр Нейл растерянно посмотрел им вслед и, понурив голову, стал дожидаться своего экипажа. По этому поводу Вальбург буркнул:
- Русский дух растопил замороженное русской зимой сердце императора.
Сидя друг против друга, они какое-то время ехали молча. Шувалов уже встречался с Бонапартом, поэтому разглядывать его не было особой надобности. И все же, отметил он про себя, Наполеон с тех пор довольно сильно изменился. Резче обозначились черты его лица. Глубоко запавшие глаза, казалось, запали еще глубже. Около глаз и тонких губ добавилось морщин. Да и в целом его лицо выглядело усталым и, как ему показалось, даже безразличным. "Власть тоже изматывает человека", - подумал Шувалов.
- Что, изменился? - усмехнулся Бонапарт, видимо, догадавшись, о чем думал граф, чем Шувалов был весьма удивлен.
И сам ответил:
- Изменился. Власть измотает любого, - и вдруг перешел к другой теме. - А вы, судя по орденам, боевой генерал. Хотя…
Мысль его закончил Шувалов:
- Ордена бывают разные: боевые и… паркетные.
- Да, - с тонкой улыбкой согласился Бонапарт, - жизнь иногда складывается так, что не отвертишься и от паркетных орденов, - и тут же добавил: - Ты, граф, надеюсь, из первого ряда.
Шувалов улыбнулся, тем самым как бы одобряя слова Бонапарта. А тот продолжал:
- Этот крест за что? - он показал на орден Святого Георгия IV степени.
- Этот, - Шувалов посмотрел на грудь, - еще с Александром Васильевичем взяли штурмом Варшаву.
- Алэксандр Васылевич, это кто?
- Суворов.
- Суворов? - почтительно произнес он это слово.
- Да, с ним. Правда, тогда я был всего лишь поручиком. Но вот… заслужил.
- А как в вашей армии: может ли простой человек стать генералом?
Наполеон оживился, и чувствовалось, что его очень интересовал ответ. Слегка склонив голову, он ждал.
- Сейчас, прямо скажу, это стало весьма… трудно. Раньше можно было. К примеру, Меншиков из торговцев стал князем. Командовал, по-современному, дивизиями. А у вас?
- У нас это было… было, хоть не легко, но… возможно. Лефевр, сын пахаря, стал герцогом Данцигским. Жена у него была прачкой.
- Что-то похожее, - сказал Шувалов.
Бонапарт переменил тему и вернулся к Варшаве:
- Мне понятно, почему поляки перекинулись на мою сторону. Вы их тогда прижимали.
- Сир, с соседом, как и с женой, не всегда можно жить мирно.
Бонапарт рассмеялся:
- Тут, граф, я с тобой целиком согласен.
Его хорошее настроение вдруг сменилось задумчивостью. "Что-то я не так сказал", - подумал Шувалов. У него даже появилось желание спросить об этом, но, как воспитанный человек, он сдержался. Однако у Бонапарта это быстро прошло, и он как ни в чем ни бывало спросил:
- Скажи, граф, а в войнах с нами ты получал награды?
Шувалов понял, что имеются в виду войны, которые вел он, Бонапарт.
- Получал, - без тени смущения ответил граф, - даже несколько. - Он посмотрел на свою грудь и показал на один из орденов. - Вот, взять хотя бы этот. Святая Анна 1-го класса. Май 1807 года, сражение под Пултуском.
- Так, так, - Бонапарт даже подсел поближе, - под Пултуском, говоришь. Помню. Только там боем руководил маршал Ланн, который одержал убедительную победу.
Шувалов отметил про себя, что у императора изумительная память, и он помнит про каждого маршала.
- Это он вам так доложил? - спросил улыбнувшийся Шувалов.
И рассказал все, как было. Как выбирал позицию, как просил дополнительных пушек, за что попал в ученики к Бонапарту и что Ланн на поле боя не сдвинул его с места. Наполеону понравилось, что над графом съязвили, мол, у него научился. Он улыбнулся, потом рассмеялся:
- Вот, оказывается, все как было. Ну что, скажу честно: заслужил. А этот? - он погладил орден Святого Александра Невского.
Шувалов ответил:
- В битве под Лейпцигом.
Стоило назвать ему этот город, как Бонапарт вдруг отодвинулся назад и насупился. Больное воспоминание вызвал, того не желая, русский генерал. Да, в той битве, которая продолжалась несколько дней и которую окрестили "битвой народов", Бонапарт проиграл. И все из-за этих саксонцев. Хотя перевес, и значительный, был на стороне союзников, он держался довольно уверенно до тех пор, пока эти… сволочные саксонцы не предали его, развернув свои пушки против французов. Это заставило его отступить.
Шувалов понял, что нечаянно навеял на Наполеона довольно неприятное воспоминание. И обрадовался в душе, когда тот прекратил свои расспросы.
Они сидели какое-то время молча, но император, поняв, что такой реакцией мог обидеть своего спасителя или, не дай бог, тот может подумать, что он, Бонапарт, испугался таких неприятных вопросов, он заговорил, но уже не о наградах, а о войне вообще. Он вдруг сказал:
- Я с вами не хотел воевать. Помнишь, я тебе об этом сказал в Сен-Клу в мае 1811 года во время нашей встречи?
- Помню, - ответил Павел Андреевич, - но если вы не хотели с нами воевать, зачем все делали так, чтобы она состоялась?
- Ты имеешь в виду захват Ольденбургского герцогства?
- Хотя бы это.
- А что еще?
- Зачем вы сменили Коленкура?
Наполеон опять выдвинулся вперед:
- Я считаю, что он необоснованно обвинил меня в том, что я придираюсь к Александру.
- Простите, сир, но… разве это неправда?
- Неправда, - резко ответил тот, - я предупреждал, нет, просил Александра, чтобы он не нарушал Тильзитский договор, а он во всем потакал англичанам, нашим кровным врагам.
- Сир, - голос у Шувалова звучал доверительно, - хочу признаться вам, что мне до конца не ясен смысл ваших обвинений.
Бонапарт понял вопрос и задумался над тем, как лучше ответить.
- Хочу сказать вам, граф, - он опять задумался на мгновение, - ваш вопрос как прост, так и очень труден. Боюсь, он до конца не понятен и Александру. Он, как получивший власть по наследству, не думает, что ему надо оглядываться, и довольно часто, на свой народ, как это вынуждены делать мы, его избранники. Как народ поймет мое правление, если хлеб будет дорожать? Да, я могу обмануть чиновника, дипломата, военного, но кухарку - никогда. Это она каждый день ходит на рынок за продуктами и по ним ценит заботу своего правителя о людях.
Взгляд Шувалова сделался серьезным. Эти слова, если не поразили, то открыли для него нового Бонапарта. А тот продолжал:
- Англичане, имея возможность получать недорогое сырье, заполонили Европу своим товаром. Где Франция возьмет денег, если ее товар не продается? - сказав это, Наполеон посмотрел на графа в упор. Выдержать этот взгляд было трудно. - Но это не все, - отводя глаза, продолжил он, - сколько раз англичане покушались на мою жизнь! Взять хотя бы 1803 год, когда англичане в Нормандии высадили Жоржа Кадудаля с целью моего убийства. А кто снабжал деньгами Австрию, Пруссию, чтобы они вели против меня войну. Что же я должен был делать?
- Не воевать с Россией!
Этот ответ, такой внезапный, просто ошарашил Бонапарта. Он как-то странно посмот-рел на Шувалова. Его взгляд сказал о многом. Шувалов понял, что ему тоже надо сделать пояснение.