VIII
После этого случая Эвлогий слепо привязался к д'Эспиншалю. Он готов был рискнуть всем, совершить всякое злодеяние, только бы понравиться своему брату. И Каспар д'Эспиншаль много раз уже злоупотреблял этой слепой привязанностью.
Относительно Канеллака Эвлогий помнил, что тот его хотел повесить. Но двенадцать разбойников и он некоторое время жили в мире. Минуя их, дикарь проходил молча; они его не трогали, презирая жалкое существо, борьба с которым не обещала никакой пользы.
Жан-Тимелеон де Канеллак и его сподвижники имели довольно дела с разными арендаторами, отказывающимися платить налог, с приставами, дерзнувшими явиться к их господину с исполнительными листами или приглашением пожаловать на суд.
Эти-то причины, а не какое-либо чувство снисхождения, были основанием непрочного мира между Эвлогием и бандой Канеллака. Но с течением времени сам Канеллак все реже и реже стал выезжать из Клермона; его бандиты чаще вели разбои на собственный страх и, разумеется, не замедлили поссориться с дикарем. Увидав раз Эвлогия, несущего на плечах убитую серну, насмехаясь, приказали ему более не рисковать и не охотиться в лесах их сеньора.
- Вы ослы! - ответил им Эвлогий. Затеялась драка, и Без-Веры был убит палицей; остальных двух бандитов, бросившихся бежать, страшный дикарь даже не потрудился преследовать.
Канеллак пришел в ярость, узнав о случившемся. Это был протест против его власти, и честь старого разбойника требовала немедленной мести.
Против Эвлогия устроили облаву. Но измучив противников, он хохотал над их усилиями выследить его. Два раза он поднимал мушкет и мог безнаказанно убить самого Канеллака, и оба раза опускал дуло, даруя жизнь своему преследователю. Но Эвлогий делал это, не желая вызвать на открытую борьбу громаду своих противников. Щадить Канеллака ему и в голову не приходило. Он издали видел, как били палками Бигона. Когда побитый и бившие его удалились, ему вздумалось приблизиться к месту экзекуции. На земле лежала какая-то бумага.
"Что это такое?" - подумал он. Едва различая литеры, Эвлогий, однако же, скоро сложил адрес и прочел: "Господину графу Каспару д'Эспиншалю".
Спрятав письмо, дикий пошел вслед за Канеллаком и его сподвижниками, следя, что они предпримут.
Обескураженные неудачей и утомленные, они вышли из леса и направились в Клермон.
В пустом пне дуба Эвлогий нашел предназначенную ему записку, в которой Каспар д'Эспиншаль уведомлял брата, что в третьем часу пополудни будет возвращаться из Клермона в Мессиак. Эвлогий вышел навстречу и ждал.
Вскоре показался граф и, увидев, кто его ждет, сошел с лошади.
Дикий молча подал ему найденное письмо.
Едва успел тот пробежать написанное, как побледнел и вскрикнул:
- Это ужасно! Это - самая подлая измена… Откуда ты взял это письмо?
- Я его нашел в лесу.
- Кого ты видел, кто мог бы его потерять?
- Канеллака и его людей.
Каспар д'Эспиншаль задумался. Он никак не мог понять, какое отношение могло иметь анонимное письмо к Канеллаку или его бандитам.
"Неужели Канеллак что-то подсмотрел, - подумал он. - Или, быть может, это шутка. Надо разузнать!"
И Телемак де Сент-Беат, и Бигон, и Эрминия, все было забыто в одну минуту. Госпожа Эрминия де Сент-Жермен и не предполагала, что заденет самую слабую струну Каспара д'Эспиншаля. Ревность забушевала в его сердце с такой силой, что благоразумие совершенно оставило его. Теперь он уже не помнил, что несколько часов тому назад сам искал средств, как бы избавиться от Одилии. Теперь ум и сердце его наполняло одно чувство: чудовищная ненависть к тем, кто посягнул на его честь.
- Моя жена имеет любовника!
Каспар д'Эспиншаль раздирал грудь и прядями вырывал свои волосы; он изжевал проклятое письмо, точно это было сердце неверной Одилии.
- Рауль! Одилия! Горе вам, горе! - вопил он яростно.
На лице графа выразились такие страдания, что Эвлогий спросил:
- Ты, брат, страдаешь?
- Да, я страдаю, ужасно страдаю.
- Что за причина?
- Говорят… будто моя жена мне изменяет.
Дикарь вздрогнул от удивления и гнева.
- Твоя жена тебе изменяет?!
- Да.
- Надо ее убить.
- Я убью ее.
- Хочешь, чтобы я шел с тобой?
- Хорошо, иди. Разузнаю, может быть, это только обман. Но если откроется искра одна, тень измены - горе вам, горе! Проклятый паж! Женщина из ада. Эвлогий, садись со мной на лошадь, садись, чтобы не терять времени. Мы еще к полуночи успеем добраться до замка.
- Мне конь не нужен. Поезжай, я не отстану пеший. Ноги мои с крыльями!
Граф дал шпоры скакуну и помчался галопом. Но напрасно лошадь усиливала бег, покрывалась потом и ржала, полная огня и энергии, Эвлогий бежал, не отставая. И человек, и лошадь спорили о первенстве в быстроте, представляя зрелище дикое и величественное. Каспар д'Эспиншаль часто поглядывал на своего брата и дивился ужасной силе и ловкости его, если бы потребовалось, он очень легко перегнал бы его лучшего скакуна.
IX
Мальсен запирал замковые ворота, когда граф и Эвлогий прибыли к замку.
"У меня ключ от малой двери", - подумал граф и решился ждать, пока все уснут в доме. Он слез с лошади, привязал ее к дереву и приблизился к Эвлогию.
Дикий за пять часов пробежал двадцать миль.
- Ты устал? - спросил его Каспар д'Эспиншаль.
- Я никогда не устаю. Но мне надо подумать.
- О чем?
- О негодяе, который написал письмо.
- А если это неправда?
- Тогда негодяй вдвое подлее.
- Разве ты меня не предупредил бы?
- Никогда не предупредил бы.
- Почему?
- Потому, что это причиняет тебе мучение.
- Ты никогда не любил?
- Никогда, и это потому, что не желал любить. Если бы женщина, мною любимая, изменила, я не нашел бы мук, на которые стоило бы ее осудить.
Эти слова произнесены были Эвлогием с такой энергией, что брат его был поражен. Дикий воспитанник лесов обнаруживал кровь настоящих д'Эспиншалей.
- Я еще не знаю, что сделаю; мне надо разведать, - ответил граф, погружаясь в свои думы.
Эвлогий положил руку на его плечо и заговорил.
- Однако же, если она невинна! Я ее прежде видывал… Глаза ее чистые и честные. Я желал бы иметь такую подругу жизни, как она.
- Тебя обманывает наружность. Чистый взор зачастую скрывает душевную порочность.
- Скорее, автор анонимного письма пытается оклеветать твою жену, а тебя подтолкнуть на нехорошее дело. Хочешь ли подождать несколько дней, пока я начну действовать?
- Я буду ждать, пока не уверюсь.
- Так я пойду увидеться с Канеллаком.
- Ты пойдешь? Ты к Канеллаку?! Но это все равно, что броситься тигру в лапы.
- Я никого не боюсь. Впрочем, он легко меня примет за тебя.
- Это правда. Тебе только следует сбрить бороду и волосы, переменить платье, и сходство станет разительным.
- Если надо будет, то сделаю. Но думаю, переодевание излишне.
- Делай, как знаешь!
- Отдай мне письмо.
Каспар д'Эспиншаль отдал ему анонимную записку.
В замке все давно уже спали. В эту ночь - вещь удивительная - не было видно огня даже в отдельном домике возле замка, домике, в котором, как мы уже описывали, трое достойных друзей, Мальсен, дон Клавдий-Гобелет и Бигон совершали свои обычные ночные вакханалии. Помещение это, после отъезда Бигона, сделалось собственностью капеллана и интенданта, уплативших Бигону отступного сорок пистолей; им теперь заведовала прежняя Мамртинка.
Каспар д'Эспиншаль обошел вокруг весь замок и приблизился к месту, возле которого некогда Ланген и Шандор условливались о месте засады, имевшей такой печальный исход для одного из заговорщиков.
В этом месте братья через калитку проникли на двор замка. Везде была полнейшая тишина. Только на первом этаже, сквозь дверные щели одной комнаты пробивался свет. Граф приложил глаз к замочной скважине и понял, что это была комната пажа. Рауль сидел в дубовом кресле, наклонившись над столом, и писал. Вокруг стояли разные баночки и склянки. Виден был только профиль работающего юноши. Теперь, в первый раз, Каспар д'Эспиншаль нашел, что серьезные черты лица Рауля прекрасны и благородны. Высокий и хорошо развитый лоб, нежные и выразительные голубые глаза. А красные, как кармин, губы, казалось, сотворены для страстных поцелуев.
Граф Каспар д'Эспиншаль задрожал от ревности и негодования.
- Посмотри! - сказал он своему брату.
Эвлогий заглянул в скважину и ответил:
- Красивый юноша!
- Ты находишь? - Граф заскрипел зубами.
Вдруг он с силой толкнул дверь и явился перед Раулем. Тот вскрикнул от удивления.
- Вы еще не спите так поздно! - сурово произнес граф.
Паж в смущении прошептал какое-то извинение и хотел спрятать листок бумаги, на котором писал.
- Это, вероятно, стишки для вашей богини! - иронически произнес Каспар д'Эспиншаль.
- Граф! - придя в себя, серьезно ответил Рауль. - Что я делаю, касается только меня одного, и я никому не давал права следить за собой.
- Ого! Вы, вероятно, забыли, что находитесь в числе моих слуг.
Презрительный тон возмутил юношу. Глаза его заискрились гневом.
- Я?! Ваш слуга?!
- Да, вы служите мне или, вернее, состоите пажом моей жены.
Очи Рауля, казалось, искали оружия. Но он скоро овладел собой и произнес спокойно:
- Вы правы. Я паж вашей жены.
Каспар д'Эспиншаль был поражен. Неужели Рауль трус, трус более подлый, чем те, которые, еще не видя опасности, убегают с поля битвы.
- Извольте отдать мне ваши стишки! - произнес он. - Они написаны, вероятно, так вдохновенно, что я сделаю угодное вам: я сам вручу их графине.
- Моя родственница графиня не получает от меня стихов, - хладнокровно ответил Рауль, - написанные теперь не относятся ни к кому, и я их сохраню для себя.
Граф в слепом бешенстве обнажил кинжал и крикнул:
- Отдадите вы стихи мне?
- Можете их отнять, но добровольно не отдам, - был ответ Рауля, и он скрестил на груди руки.
Как дворянин, Каспар д'Эспиншаль понял, что зашел слишком далеко и потому, сдерживая гнев, произнес, собираясь уйти:
- Вы правы, Рауль де Легард! Извините меня.
- Постойте! - остановил его Рауль. - Вот мои стихи, получите их.
Улыбка появилась на губах Каспара д'Эспиншаля, и он почти равнодушно прочел поданные ему стихи. Это были безыскусственные, из сердца выливающиеся звуки, которые если и говорили о любви, то о любви мистической, идеальной, чуждой всякой действительности.
- Клянусь честью! - воскликнул граф, возвращая листок. - Надо отдать справедливость: это истинная поэзия в силу того, что в стихах нет ни смысла, ни склада.
Оставив комнату Рауля, он обратился к Эвлогию с вопросом:
- Что ты об этом думаешь?
Дикий только пожал плечами и ничего не ответил.
X
В Клермоне вечером после описанной нами ночной сцены в мессиакском замке, в собственном доме, барон де Кансллак сидел в удобном кресле и в раздумье перебирал собственные пальцы. Он был не в духе. Происходило это оттого, что скверная погода с самого утра не позволяла даже приставам суда выглянуть на улицу, не только дворянину, как выражался барон. Буря усиливалась. Дождь, вихрь, снег и град обещали не переставать ни на минуту во всю ночь.
Ставни стучали под ветром, стекла дрожали в рамах, все говорило о приближении зимы, и все было печально и стонало, точно живое.
Перебирая пальцы, Канеллак проклинал погоду, из-за которой он вынужден сидеть дома. Вдруг ему показалось, что кто-то тихонько отворил входную дверь. Подняв глаза, он увидел перед собой высокого человека в плаще, с которого лилась потоками дождевая вода. Сбросив плащ на близ стоявшее кресло, незнакомец оказался в одежде из звериных кож, совершенно изношенных от долгого употребления.
Де Канеллак онемел от удивления: перед ним стоял Эвлогий. За поясом дикого торчали пистолеты и охотничий нож, а в руках была палица внушительных размеров.
- Мир этому дому! - произнес он, обращаясь к старому барону.
Пораженный и даже испуганный, Канеллак продолжал молча глядеть на своего врага.
- Что это! - воскликнул он наконец, задыхаясь от гнева. - Неужели в мой дом может входить всякий, кто захочет?
- Я вхожу туда, куда захочу, - ответил Эвлогий.
- Войдешь и в собственный гроб, подожди только минут пять.
И барон хотел броситься к двери, но дикий положил руку на его плечо, и Канеллак не мог двинуться, точно его кто приковал к месту.
- Выслушай меня, - начал Эвлогий, - тебе не следует сердиться: твои волосы уже поседели и смерть заглядывает в твои глаза. Я убил одного из твоих людей. Но он напал первый, и счет окончен. Пожелай я только вспомнить кое-что из давно прошедшего, пришлось бы и с тобой сводить страшные счеты. Но я лучше о прошлом забуду. Убийство мне противно. Ты меня хотел повесить, я тебя прощаю.
Де Канеллак схватился за палаш и кинулся на Эвлогия.
Дикий только улыбнулся.
- Я такой же дворянин, как и ты, но силой равен десяти таких, как ты.
И, взмахнув своей дубинкой, он выбил палаш из рук Канеллака.
- Спрашиваю в последний раз, желаешь ли ты меня выслушать, бешеный старик?
- Говори! - ответил барон, скрипя зубами и сжимая кулаки. - Говори поскорее.
- Прежде всего, прикажи твоим разбойникам, пусть они меня не беспокоят. От рождения я привык летом и зимой жить в лесу и не хочу лишиться этого удовольствия теперь.
- Неужели не хочешь? - насмешливо произнес старик, дрожа от бешенства.
- Напрасно сердишься. Я тебе не уступлю. Как мне нравится, так и будет. Перед тобой, толкуют люди, все привыкли дрожать, но я не задрожу. Ты и твои разбойники для меня смешны. Ты и теперь в моих руках, у моих ног. Но я уже сказал, что прощаю тебя! Даже более: ты не должен посылать, когда я выйду отсюда, своих сбиров беспокоить меня, в противном случае они умрут, и моя месть настигнет тебя. Через пятнадцать дней я снова буду в этом доме, подам тебе руку, если ты исполнишь, что я требую, или убью тебя, если ты начнешь войну.
Старый де Канеллак разрывал себе грудь ногтями, чтобы скрыть бешенство.
- Прекрасно, - произнес он, - через пятнадцать дней мы увидим, что случится. Но теперь чего ты еще желаешь?
Эвлогий сделал вид, будто не замечает бешенства своего врага, и произнес:
- Через пятнадцать дней, клянусь, я снова приду сюда!
- Если проживешь эти пятнадцать дней.
- Проживу и приду.
- О! Этот оборванец просто с ума сошел! - воскликнул барон.
Эвлогий вынул из кармана анонимное письмо и, показывая его, спросил:
- Умеешь ты читать?
- Немного, - ответил старый барон и прочел адрес письма: "Господину графу Каспару д'Эспиншалю".
- Кто писал это письмо?
- Какой черт может помочь мне узнать это?
- Ты называешься дворянином?
- Да! Я дворянин, и лучшей крови, чем ты.
- В таком случае присягни мне словом дворянина, что письмо это и его содержание тебе неизвестно.
Бешенство Канеллака сменилось искренним любопытством. У него такой уж был склад характера.
- Пусть меня гром убьет, если я тут что-нибудь понимаю! - воскликнул он.
- Письмо это я нашел вчера в том самом лесу, в котором ты и твои люди искали меня.
- Гм! Очень может быть, - прошептал барон, - что письмо это выпало из кармана плута, которого мы били палками.
- Какого плута?
- Бигона. Лакея этого оборванного кавалера Телемака де Сент-Беата, которого, разве один черт знает, за что принц де Булльон сделал капитаном.
Эвлогий спрятал письмо, закутался снова в плащ, запер дверь комнаты Канеллака на замок и сошел с крыльца, презрительно поглядывая на бандитов, стоявших на дворе.
Буря ревела, усиливаясь каждую минуту, на улицах не было живой души. Только снег падал хлопьями. Эвлогий шел торопливо ко двору принца де Булльона тесными и мрачными переулками.
- Куда вы идете, друг мой? - спросил его часовой, перекрещивая алебардой вход.
- Мне надо видеть Телемака де Сент-Беата.
Часовой показал ему отдельный павильон, занимаемый кавалером. При виде Эвлогия лица Телемака де Сент-Беата и Бигона оживились. Дикий и им также показал анонимное письмо, говоря:
- Знаете вы эту записку?
- Это мое письмо! - воскликнул Бигон. - Благодарю, честный лесной человек.
Опираясь на свою палицу, Эвлогий мрачно посмотрел на Телемака де Сент-Беата и его слугу.
- Ты писал это письмо?
- Я?! - ответил Бигон. - Кем же вы меня считаете? Написавший это - подлец и лгун. Я очень охотно пробил бы его грудь моей толедской шпагой, если бы она у меня была и если бы я знал, кто такой писавший.
Лицо дикаря сделалось светлее.
- А ты не читал письма? - спросил Эвлогия кавалер.
- Я не читал. Но прочел тот, кому оно адресовано - граф Каспар д'Эспиншаль.
Известие это ужаснуло Телемака де Сент-Беата.
- Ужасное несчастье! - воскликнул он. - Я хорошо знаю Каспара д'Эспиншаля; малейшего подозрения достаточно, чтобы он поверил клевете и - горе, горе тогда обоим несчастливцам. Необходимо сейчас же что-нибудь предпринять, если только теперь уже не поздно.
- Еще не поздно! - был серьезный ответ Эвлогия.
- Вы говорите, не поздно! Очевидно, вам известны все тайны деятельности графа Каспара д'Эспиншаля. Видя записку в ваших руках, думаю, что граф совершенно вам доверяет.
Дикий кивнул головой в знак подтверждения.
- Я вас не знаю, - продолжал Телемак де Сент-Беат, - и меньше всего имею желания допытываться, кто вы такой. Но если вы признаете что-либо святым, если память о вашем отце и матери еще живут в вашем сердце, заклинаю: употребите всевозможные средства и не допустите графа Каспара д'Эспиншаля, опутанного подлой интригой, сделаться убийцей невинных. Скажите ему, что я ищу гнусного автора пасквиля и, когда найду, накажу его достаточно.
Эвлогий, опустив голову, выслушал все это, потом проницательно поглядел в глаза кавалеру и произнес, пожав ему Руку:
- Верю. Оставляю вам роковую записку и возвращаюсь в Мессиак. Прощайте пока что.
Дикий человек исчез. Телемак де Сент-Беат, не обращая внимания на позднюю пору, завернулся в плащ и пошел к сестре.
Эрминия приняла его, по обыкновению, немного смущенная. Но вообще, в этот вечер у нее было превосходное расположение духа. Она только что, шутя, строила со своей горничной разные карточные замки.
Телемак повелительным жестом удалил Инезиллу из комнаты.
- Зачем ты меня пугаешь своим серьезным видом? - поспешила спросить Эрминия.
- Тебе нечего бояться! Но прежде всего, одолжи мне какой-нибудь плащ. Видишь, я промок до костей.
- К твоим услугам весь гардероб моего покойного мужа.
В отворенном шкафу был полный мужской костюм. Кавалер внимательно осмотрел плащ, но не надел его на себя, а бросил на спинку кресла.
- Нет, благодарю! Я предпочитаю обогреться у огня.
Усевшись возле камина, кавалер продолжал:
- Третьего дня, во втором часу утра, я прогуливался по улицам и мечтал о звездах. Ты знаешь, как я склонен к мечтательности!