- Нет, - произнес он наконец. - Я твердо решил. Покупайте у нас две-три вещи, с которыми нам легче расстаться, а там, может быть, улучшатся наши обстоятельства - и вообще отпадет необходимость продавать все эти вещи.
- Хорошо, - немного подумав, сказал Самарин. - Назовите эти вещи.
Полковник взял список, внимательно его просмотрел и назвал три вещи. Самарин отметил - наименее интересные.
- Сколько вы за них хотите? - настырно влез Магоне.
Полковник ему не ответил, продолжал смотреть в одну точку перед собой. Потом сказал с усмешкой:
- Вы, господа, имеете дело с никудышными клиентами, которым вдобавок срочно нужны деньги. Одно из двух: или вы этим воспользуетесь, или, исходя из элементарной порядочности, сами назначите справедливую сумму.
Самарин посмотрел на Магоне - его лицо отражало напряженный мысленный подсчет, и он тут же назвал сумму, которая говорила о том, что он все-таки решил наивыгоднейше воспользоваться неопытностью клиентов.
- Фирме "Раух и сын" кажется, - улыбнулся полковнику Самарин, что ее латышский коллега поторопился и назначил цену заниженную. Чтобы не допустить сейчас унизительного торга, моя фирма готова взять переговоры на себя.
- Я был бы рад, - кивнул полковник.
- Но я же, как и вы, не видел этих вещей! - обиженно воскликнул Магоне.
- От того, что вы их увидите, они объективно не станут ни дороже, ни дешевле. Однако, чтобы быть более точным в определении цены, я, конечно, тоже не возражал бы взглянуть на эти вещи хотя бы одним глазком. Можно это сделать?
Янсоны переглянулись, и полковник, ответил согласием.
- Только, если можно, завтра же, - подхватил Самарин. - Это связано с моей поездкой домой, в Гамбург. Я мог бы, скажем, завтра около полудня заехать к вам...
- А где живете вы? - спросил полковник.
- Вальдемарская, 33, десять минут отсюда...
- Знаю, знаю... Вам удобно будет меня принять?
- Кроме того, что я должен заранее извиниться за неприглядность моего жилья.
- Но вы назвали дом, где во все времена жили всяческие нувориши.
Самарин рассмеялся:
- Увы... Но ваше замечание, господин полковник, подтвердило правильность моего расчета, когда я ради престижа фирмы снял помещение именно в этом доме.
Условились, что полковник заедет к Самарину вечером, он очевидно, не хотел, чтобы его увидел кто-нибудь из знакомых. Пояснил:
- Я теперь живу вне общества и не хочу никого видеть.
Немалых трудов стоило Самарину успокоить Магоне.
- Вы сорвали отличное дело! - ярился он, когда они возвращались домой. - Кто вас просил поднимать разговор об аккордной цене? Без полковника мы могли его любимую супругу красиво причесать на каждой вещи. Ну а теперь извольте лезть в собственный капкан, я в него не полезу.
- Мы же условились - все, что вы назовете как вашу потерю в этой сделке, я выплачиваю вам наличными.
- Но как я могу высчитать свои потери? Я не буду знать даже истинной цены, какую вы заплатите!
Самарин остановился и спросил с угрозой:
- Вы что, подозреваете меня в нечестности? Ну? Скажите прямо... и мы разойдемся в разные стороны.
- Почему вы не приглашаете меня на переговоры с полковником? - уже более мирно спросил Магоне, и они пошли дальше.
- Потому что вы с такими людьми не умеете разговаривать. Привыкнув иметь дело со всякой спекулянтской братией, вы попросту не знаете, что своим поведением раздражаете их, вызываете у них враждебное к себе отношение, а тогда о коммерции лучше молчать. Наконец, вы, очевидно, не понимаете, какое значений эта сделка будет иметь для престижа нашего дела и какие перспективы она может нам открыть, если помнить о друзьях Янсонов. А за это, господин Магоне, полагается платить. И я заплачу, а вам вручу ваш убыток. И вообще, чтобы не нервничать, не лучше ли вам вести дела самостоятельно?
Постепенно Магоне утихомирился, сказал примирительно:
- Все-таки не соглашайтесь на бешеную цену.
- Вот и пойми вас! - рассмеялся Самарин. - Ведь чем больше я заплачу полковнику, тем больше будет ваша убыточная доля, а вы...
- С вами спорить - надо пуд соли съесть, - угрюмо проворчал Магоне.
- Учитесь. А когда я буду с вами расплачиваться, поучитесь заодно и честности.
- Посмотрим...
Слава богу, это улажено.
На другой день около девяти часов вечера полковник Янсон пришел к Самарину домой. Бегло оглядев комнату с ее разномастной обстановкой, включая кровать в виде раковины, он улыбнулся:
- Да... От нувориша здесь разве только кровать...
- Совершенно точно, - подтвердил Самарин. - А если вы хотите увидеть самого нувориша, я его сейчас позову, он хозяин этой квартиры.
- Ради всех святых, не надо! - поднял руки полковник.
Они сели к столу.
- Напрасно не хотите посмотреть... - Самарин наклонился к полковнику через стол и продолжал вполголоса: - Потрясающая личность! Помесь карманного вора с шакалом! Знаете, кто он? Всего-навсего дворник. Когда наши войска пришли сюда, он захватил эту роскошную квартиру с обстановкой и еще несколько квартир ограбил. Но как же он мог поступить иначе, если видел, что пришла армия, которая тоже грабит и называет это новым порядком?
Полковник посмотрел на Самарина пристально и удивленно.
Перехватив его взгляд, Самарин сказал:
- Чем вы удивлены? Я же говорил и вам и вашей жене, что не все немцы порождены дьяволом. Но это еще не вся его одиссея... - продолжал Самарин. - Два его брата захватили чужой хутор со всем его добром и живностью и теперь возят в Ригу на черный рынок продукты и гребут деньги лопатой. Вот тот случай, когда Германия дала людям все. Закавыка, однако, в том, что эти люди сволочи, хотя, извините, и латыши. - И без паузы: - Это верно, что вы, когда мы заняли Латвию, ушли в отставку?
- Откуда вам это известно? - поднял брови полковник.
- От моего жадного компаньона. Вот тоже любопытный экземплярчик. Знаете, какое у него горе на этой войне? Что он не успел поживиться возле местных евреев, когда наши их убрали. Вот уж поистине, мне, как юристу по образованию, есть сейчас о чем подумать по поводу права и нравственности во время войны.
- Войны бывают разные, - тихо обронил Янсон. - И, помолчав, добавил: - Да, я ушел из своей армии, а вы что, считаете, что я должен был поступить в вашу?
- А что? С таким прекрасным немецким языком, как у вас...
- О, нет! - перебил его полковник. - Кстати, а почему вы сами занимаетесь коммерцией не дома, а у нас?
- Дома тоже можно, - ответил Самарин. - Но очень трудно. Если не входить в какой-нибудь альянс с военными и не пользоваться их поддержкой, кредитные банки не дают ссуды, а оборачиваться только своими средствами означало бы топтаться на месте или даже идти вспять. Вот отец и придумал послать меня сюда, он почему-то был уверен, что кожа - главный предмет коммерции нашей фирмы - здесь есть. А ее нет и здесь. И поэтому я ринулся во всяческую коммерцию, и это привело меня к вам. Я покупаю хорошие вещи и продаю их своим военным, у которых, слава богу, есть деньги. Ну вот, я сказал вам все, как священнику на исповеди.
- Сколько людей, столько и трудностей в жизни, - философски заметил полковник.
- Ну, положим, ваши трудности, судя по всему, тяжелее моих, - улыбнулся Самарин. - Я до продажи своих вещей еще не дошел.
Полковник долго смотрел на Самарина и вдруг сказал:
- Вы совершенно не похожи на коммерсанта.
- О, да! - мгновенно согласился Самарин. - Увы, я деградировал до положения спекулянта. И чтобы доказать, что я действительно плохой делец, хочу предложить вам идею, которая облегчит ваше и мое положение. Я куплю у вас какую-то одну вещицу, на это у меня хватит наличных денег, а вам их хватит на какое-то время, а потом мы подумаем о какой-то вещице другой. А может, к тому времени и у вас наступит то улучшение, о котором вы говорили. Вам что, предлагают работу наши?
- Нет. Я все-таки латыш и могу служить только Латвии.
Самарин решил больше ничего не спрашивать - слишком настойчивое его любопытство могло вызвать у полковника подозрение.
- Ну так как вы относитесь к моей идее?
- Меня это вполне устраивает... - Полковник вынул из портфеля и положил на стол того самого рака с жемчужными глазами.
Самарин небрежно осмотрел вещицу и назвал сумму, явно завышенную. Полковник кивнул. Самарин отсчитал ему деньги в немецких рейхсмарках. Условились, что, когда у полковника возникнет необходимость продать еще какую-нибудь вещь, он позвонит Самарину по телефону.
Полковник Янсон позвонил спустя четыре дня. На этот раз Самарин купил у него золотой портсигар, с которого была удалена дарственная надпись.
Расчет произведен, и полковнику можно уходить, но Самарин видел, что он медлит, продолжает сидеть за столом. И вдруг он спросил:
- Вы давно были дома?
- Месяц назад, - ответил Самарин. - И на днях поеду снова. Надо отчитываться о коммерции перед отцом.
- Ну и как у вас там, дома?
- Фирма наша чахнет, отец нервничает и даже хочет закрыть дело.
- Но почему же так все плохо? - спросил полковник. - У Германии такие успехи, ваша армия...
- Какие успехи вы имеете в виду? - перебил его Самарин.
- Военные, конечно.
Самарин покачал головой:
- Так как вы человек военный, я ваше утверждение должен воспринимать как иронию? А мне тошно и без вашей иронии.
- Боже мой! А Франция? А Бельгия? А Балканы? А Европа? А Норвегия? А пол-России, наконец?
- Я человек штатский, и нелепо, что я должен вам разъяснять то, что уже понял любой, немного думающий немец: Германия влезла в войну, которой не видно конца, а ее ресурсы, напротив, - не бесконечны. Я не верю, что вы, господин полковник, не понимаете этого. Извините.
Полковник долго молчал, поглядывая исподволь на Самарина, потом сказал:
- Согласен, войну Германия получила тяжелую. Но мне кажется, что до истощения ее ресурсов еще далеко.
- Хотелось бы в это поверить, - тихо обронил Самарин и, помолчав, спросил осторожно: - Вы думаете, мы еще можем эту войну выиграть?
- О, я не оракул! - улыбнулся полковник. - И мне неведомо истинное положение с вашими ресурсами. Мне только думается иногда, что против Германии сильно действует политическая сущность, какую она сообщила этой войне. Точнее сказать, идея.
- Я это не понимаю... - робко сознался Самарин.
- Ну, возьмем в качестве примера русский фронт. Вы там решаете идею уничтожения этой страны и разгрома всех идеалов русских. А что вы им предлагаете взамен? Колониальный режим? Вот почему русские дерутся с вами так отчаянно. И для них проблема ресурсов предельно проста: драться до последнего патрона, до последнего солдата. Вы это понимаете?
Самарин молча кивал головой, на лице у него было тревожное раздумье:
- Мне не хотелось бы... прямо скажу, мне как-то страшно вдруг подвергнуть сомнению ту идею, которая принесла нам великие победы и сознание величия нашей страны и нации.
Полковника эти его слова поначалу насторожили, но потом он, видимо, все-таки решился все сказать до конца:
- Война, господин Раух, сложнейший конфликт, в который втянуты несколько наций и государств, но, если одна из этих наций ведет войну, исповедуя принцип, что все остальные нации, которые позволяют себе не исповедовать ее идею, должны быть лишены всех национальных прав и интересов, эта нация войну проигрывает.
Самарин делал вид, как тяжело ему все это понять, и молчал. А полковник уже не мог остановиться, очевидно, он обо всем этом много думал, и ему не перед кем было высказаться. И очень может быть, что высказаться именно перед немцем было ему особенно важно и интересно.
- Для упрощения, - продолжал он, - возьмем локально только то, что произошло у нас в Латвии. В сороковом году сюда пришли русские. Меня их появление не устраивало. Но я просто обязан сказать, что это не была оккупация Латвии. Мы, военные, отлично понимали стратегическую подоплеку создания Москвой военных баз в Прибалтике - они уже готовились к войне с вами и поступали разумно и предусмотрительно. Но русские решали у нас свои военно-стратегические дела, но нас, латышей, они мусором не объявляли, наоборот, всячески старались нам показать, что наш народ они уважают и желают ему процветания, они даже пытались сохранить нашу государственность... Но вот пришли к нам вы и все латышское перечеркнули. Буквально все, и мы, латыши, только путаемся у вас под ногами и мешаем вам воевать. И в этом, господин Раух, я вижу роковой просчет вашей Германии и вашей идеи. Фашизм показал себя враждебным всем незнакомцам. Да и немцам тоже, если разобраться. Неужели вы, юрист, никогда об этом не думали?
Самарин молчал, изображая подавленность. Он думал в это время, что спорить с полковником неразумно:
- Я ничего возразить вам не могу... но вот мой компаньон говорил мне, что многие латыши с нами сотрудничают.
Полковник усмехнулся:
- Пользуясь вашей же терминологией в отношении себя, скажу, что мы, латыши, тоже люди разные, и среди нас тоже бывают порожденные дьяволом, и, извините меня, свинье все равно, из какого корыта жрать; они не нация, господин Раух. Наконец, вы слышали о том, что в вашем тылу, здесь, появились латышские партизаны?
- И даже в Риге? - испуганно спросил Самарин.
- Может быть, и в Риге. Разве вы не помните, как был убит ваш танкист в рижском парке? А что за взрыв был на площади в Старой Риге? Извините, по-моему, я вас расстроил своей неумеренной болтовней! - Полковник встал.
- Извиняться не за что. Вы помогли мне задуматься над многим. Спасибо... - бормотал Самарин, провожая полковника к дверям.
Не откладывая, Самарин сел писать шифровку о настроениях полковника Янсона.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Этот день Самарин запомнит надолго...
Утром на рынке Рудзит со словами "Смотри на дне" передал ему хозяйственную сумку с картошкой.
У вокзала Самарин нанял такси. До дома было совсем близко, но он решил посмотреть, нет ли хвоста. Назвал шоферу адрес в Задвинье, а там, не отпуская такси, постоял в подъезде дома и, вернувшись, назвал таксисту новый адрес недалеко от своего дома.
Взлетел на свой этаж, шагая через ступеньки. И только уже в комнате опомнился, что вел себя по меньшей мере неразумно - на улице хорошо одетый человек, почти бегущий с хозяйственной сумкой, мог обратить на себя внимание. Сердце стучало часто, дышать трудно. Он подошел к окну и стоял минут десять, приводил себя в порядок. Куда высыпать картошку? И снова неуправляемость собой - высыпал ее на кровать.
На дне сумки лежал пакет, завернутый в компрессную бумагу. Там была туго перевязанная шпагатом пачка долларов. Пересчитал - ровно пять тысяч. Между купюрами был маленький листок бумаги. На нем сверху написано: "По прочтении уничтожить".
"Центр - Максиму.
Действовать по следующей схеме: отец сделку решительно поддержал, прислал с доверенным лицом половину суммы, но требует до ее вручения посмотреть товар, убедиться, что это действительно золото. Вторую половину суммы привезет сам или вызовет за ней тебя. Но он настроен значительно расширить сделку, вплоть до суммы пятьдесят тысяч этой же валюты. Не прекращай другую коммерцию. Разведка полковника проведена хорошо, но оставаться возле него, столь популярного, опасно. Отходи от него под убедительным предлогом. На него выйдет другой человек. Центр".
Впервые Самарин почувствовал себя включенным в какой-то оперативный план, и, хотя он не знал ни сути, ни цели этого плана, одно ощущение причастности к нему стоило дорого.
Продумав, как себя вести с Граве, Самарин позвонил Фольксштайну:
- Мне нужно как можно скорее встретиться с Граве.
Интендант явно находился на стреме - не стал ничего спрашивать, сказал, что он позвонит Самарину через десять минут. Позвонил чуть позже, попросил к двум часам подойти к его интендантству.
На своей малолитражке Фольксштайн отвез Самарина в Межа-парк, на известную Самарину виллу Граве. Возле ее подъезда стоял большой черный "мерседес", на котором, очевидно, примчался сюда хозяин виллы. Но один ли он здесь?
Граве провел Самарина в ту же комнату с эркером и, еще не садясь, спросил:
- Что-нибудь новое?
- Много нового, - улыбнулся Самарин. - Но нужно поговорить.
- Я вижу, у вас коммерция - это одни разговоры, - усмехнулся Граве и демонстративно посмотрел на часы.
- Отец нашу сделку одобрил, - начал Самарин. - Остается только одно: он непременно хочет, чтобы я увидел хотя бы образцы товара.
Граве долго молчал, потом рассерженно встал и вышел из комнаты. Спустя несколько минут он вернулся в сопровождении пухлого господина в штатском светло-сером костюме, в галстук у него был воткнут золотой значок в виде свастики. Редкие белесые волосы зачесаны на прямой пробор, такие же белесые глаза прячутся в густых и тоже белесых ресницах. Приплюснутый, как у боксера, нос. Все верхние зубы золотые. Ему было, пожалуй, под пятьдесят...
Он никак не был представлен Самарину, сам даже не поздоровался и довольно долго бесцеремонно рассматривал его. Самарин понял, что это и есть тот самый второй соучастник сделки, о существовании которого он догадывался.
Самарин уже собрался повторить свое сообщение об одобрении сделки главой фирмы, как Пухлый неожиданно спросил:
- Почему вы не на военной службе?
- К великому огорчению моему и всей нашей семьи, у меня врожденный порок сердца.
- Да, медицина против этого пока бессильна, - мимолетно вздохнул Пухлый. И новый вопрос: - Вы в партии?
- Порок сердца этому не преграда, хотя, сознание неполноценной работы и для партии меня тоже немало огорчает.
- А сколько мелких людишек прячутся за болезни, чтобы уклониться от обязанностей перед партией! - вроде бы безотносительно к Самарину огорченно произнес Пухлый. - И вот, между, прочим, еще то новое, что создал фюрер, - коммерсант, принадлежащий не своему текущему счету, а партии. Но не мешает это вам как коммерсанту? Откровенно?
- Наоборот! - удивился вопросу Самарин. - И отец, и я принадлежность к партии считаем нашим огромным преимуществом перед коммерсантами, которые вне партии.
- Отлично сказано, отлично, - как-то механически произнес Пухлый, глядя при этом на Граве. И продолжал: - И ваша фирма не промахнется, если всегда с пониманием будет относиться к тому, что делает наша партия во имя великой Германии и в интересах истинных немцев.
- Мы стараемся, - скромно обронил Самарин.
- А сколько вашего брата сломали себе шею, когда мы начали освобождать германскую экономику от еврейского гнета! Ведь как было. Каждый второй магазин - еврейский. Каждая третья торговая фирма - еврейская. А некоторые немецкие горе-коммерсанты, которым евреи повязали руки и ноги, завопили, что наша партия и фюрер делают неправое дело. Пришлось этим идиотам вправлять мозги.
- Наша фирма истинно немецкая, - подхватил Самарин. - А те события, о которых вы говорите, кроме всего прочего, устранили нашего опасного конкурента, из-за которого отец ночей не спал.