- Ну видите, видите! - воскликнул Пухлый, глядя на Граве. - Значит, вы убедились, что, решая еврейскую проблему, фюрер хотел одного - чтобы лучше стало немцам. Вы знали, Граве, с какой фирмой мы имеем дело?
- Он начал с выяснения нашей кредитоспособности, - усмехнулся Самарин.
- А для меня важнее, что мы имеем дело с коммерсантами, которые являются нашими товарищами по партии. Ну-ка, Граве, ставьте, что у вас там есть, на стол.
Пока Граве доставал из холодильника коньяк, наполнял рюмки, Пухлый сказал со скорбным лицом:
- Теперь все понимают, что решение еврейского вопроса - благо для Германии. Но для нас решение этого вопроса - наша ежедневная работа. Кошмарная работа! Уверяю вас, потяжелее, чем на фронте.
- Догадываюсь, - тихо и сочувственно отозвался Самарин.
- Нужны железные нервы и железные силы, - продолжал Пухлый. - И наши люди доказали великую свою преданность фюреру и партии. Выпьем за них с благодарностью,
Самарин только пригубил рюмку. Пухлый посмотрел на него удивленно, потом, видимо, вспомнил:
- Ах, да-да!.. С вашей болезнью шутить нельзя. А мы так просто кровно заинтересованы в вашем здоровье! - рассмеялся он, выпил коньяк единым махом и, поставив рюмку, сказал: - И вот мы решили сделать нашим героям небольшие подарки. Но не за счет Германии. И для этого - наша сделка с вами, Раух...
Вот, оказывается, какое объяснение придумали они своей афере.
- Я рад оказаться полезным вам в этом хорошем деле. И с тем большей радостью я приехал сюда, имея возможность сообщить, что отец сделку решительно одобрил и у него наладилось дело с валютой.
- Вот это уже дело! - воскликнул Пухлый. - За его успех! - Он поднял свою рюмку, за ним - Граве, Самарин к своей только притронулся.
- Более того, - продолжал Самарин. - Отец спрашивает, нельзя ли сделку расширить, причем значительно, до суммы 50 тысяч?
Гестаповцы переглянулись.
- Это следует обдумать, - помолчав, сказал Пухлый. - Но не пора ли завершить то, о чем мы договорились?
- Конечно можно! - с готовностью ответил Самарин. - Остается только одно: отец по-прежнему требует, чтобы я увидел хотя бы образцы товара и убедился, что это действительно золото.
- Граве, покажите образцы! - распорядился Пухлый.
Граве сходил в другую комнату и принес небольшой сверток. Он положил его на стол перед Самариным и развернул. Там было несколько сломанных обручальных колец, два сплющенных корпуса от карманных часов и какая-то коробочка вроде пудреницы, тоже сплющенная, какие-то комочки золота - не зубы ли?..
Самарин стал внимательно рассматривать куски колец.
- Видите? Это проба 96, - сдавленным голосом говорил он. - А на этом... пробы не разобрать.
- В коробочке лежат камни, посмотрите! - несколько нервно сказал Пухлый, все это время не сводящий глаз с Самарина.
Самарин неторопливо раскрыл коробочку - в ней лежали несколько маленьких бриллиантов.
- Это так называемые орнаментальные камни, - сказал Самарин. - Ими украшают броши, браслеты, это фактически не граненые алмазы. - Самарин замолчал, смотря на рассыпанные по столу обломки вещей. На него нахлынуло опасное ощущение, будто он смотрит на останки людей, которых убили эти сидящие рядом с ним палачи. Самарину казалось, что он видит руки, с которых сорваны эти кольца. Та первая его жизнь, которую он оставил за порогом этой виллы, сейчас ворвалась сюда, металась за его спиной, возмущалась, требовала.
- Я не очень компетентен, разница в цене золота той или другой пробы большая? - спросил Пухлый.
- Не очень, - ответил Самарин осевшим голосом. - Кроме того, отец сказал мне, что есть цена на золото европейская, которую выплачивают швейцарские банки, но есть еще и другая цена - американская.
- Разница большая? - поинтересовался Граве.
- Нет.
- Мы согласны на меньшую, - сказал Пухлый.
- Это хорошо, - кивнул Самарин.
- Еще бы! - усмехнулся Пухлый. - Ну а камни по какой цене?
- Тут я просто не знаю, как быть. - Самарин задумался. - Может быть, мне придется воспользоваться консультацией какого-нибудь местного ювелира.
- Нежелательно! - отрезал Пухлый. - Может быть, мы поступим так: вы на каждый камень скажете свою цену, а мы посмотрим.
- Но я-то себя не обижу, - улыбнулся Самарин.
- А тут вам будет самое время вспомнить, что мы с вами товарищи по партии и, обижая нас, вы обидите тех наших товарищей, ради которых мы устраиваем эту сделку.
- Это надо обдумать, - помолчав, сказал Самарин.
- Но недолго, Раух... И давайте наконец закончим нашу первую сделку. И после этого мы начнем переговоры о сделке новой. Договорились? Когда расчет по этой?
- Возможно, даже завтра...
Самарин видел как напряжены оба гестаповца. Сам старался держаться свободно, раскованно, как надлежало коммерсанту, у которого успешно проходит выгодная сделка.
- Вы должны отметить, господа, что я испытывал ваше терпение не так уж долго. Завтра, я думаю, мы все покончим к обоюдному удовольствию. Но как все-таки с расширением нашей сделки? Теперь ведь все будет просто: вы кладете на стол товар определенного веса, я кладу валюту - и мы прощаемся.
Пухлый глянул на Граве и сказал:
- Идею мы одобряем, но теперь время необходимо нам.
- Много?
- Не думаю... не думаю...
- Вам позвонит. Фольксштайн, - добавил Граве.
- Я жду, господа...
В передней квартиры Самарина встретил хозяин Леиньш. После того разговора, когда Самарин припугнул его, он при встречах почтительно здоровался, но уже никогда не затевал никаких разговоров. А тут вдруг спросил:
- Можно к вам на минуточку?
- Заходите. Что у вас? - спросил Самарин, снимая плащ.
Войдя в комнату, Леиньш прикрыл за собой дверь и сказал тихо:
- Услуга за услугу. Вами интересовалось гестапо.
- Во-первых, я вам никаких услуг не оказывал. Во-вторых, гестапо обязано интересоваться всеми, это его обязанность.
- Ну да, ну да, - мелко закивал Леиньш. - Я это хорошо знаю. Но тут они особо интересовались.
- Что значит особо?
- Специально приходил сюда один и спрашивал только о вас, потребовал открыть вашу комнату.
- Ну и что?
- Но я-то о вас сведений в полицию не давал! Почему же он сразу называет вашу фамилию и говорит, что вы живете именно здесь?
- Объясните-ка лучше, почему вас так испугала нормальная работа гестапо? - Самарин в упор, прищурясь, смотрел в глаза Леиньша и видел, как в них отражалась напряженная работа его тупого мозга.
- Я думал... я думал...
- Мне неинтересно, что вы думаете, господин Леиньш. - Самарин отвернулся от него: - Оставьте меня, пожалуйста,
Леиньш попятился из комнаты.
"Все ясно: проверяли Пухлый и Граве. Никто, кроме них, не знал, что я живу в этом доме".
С ночи зарядил сильный обложной дождь. Просыпаясь ночью, Самарин слышал его ровный шум и думал, авось к утру стихнет. Снова засыпал, и ему снилось детство - палатки пионерского лагеря, по которым барабанит дождь.
Не утих дождь и утром.
Когда Самарин вышел на улицу, он увидел стоявшего под деревом Осипова. Он, как всегда, был в штатском, только дождевик на нем был черный, с пелериной на спине, какие носили военные.
- Вам куда? Подвезти? - предложил Осипов.
Как раз в это время подкатила его машина.
Мгновенное раздумье - и ответ:
- Спасибо. Я пойду, помня завет гитлерюгенда, что погода немцу не помеха.
- Вождь вашего гитлерюгенда Ширах в дождь вряд ли ходит! - рассмеялся Осипов, садясь в машину.
Самарин кивнул ему и, подняв воротник плаща, шагнул под дождь, думая, что, отказавшись от приглашения, он поступил правильно: лезть к Осипову напролом нельзя. И без того эта их вторая и уже действительно случайная встреча свое сделала - еще чуть приблизила его к Осипову. Лиха беда - начало.
Самарин шел к Фольксштайну, который его ждал, чтобы снова отвезти к Граве.
Фольксштайн уже ждал в своем "оппеле" у подъезда интендантства. Но на этот раз он отвез Самарина на улицу Рупницибас и высадил у подъезда на вид очень скромного дома.
- Второй этаж, квартира шесть, - сказал Фольксштайн и умчался.
Здесь, по-видимому, жил Пухлый. Самарин до сих пор не знал, кто он. Квартира была громадной и роскошной. Фарфоровая люстра свисала в гостиной над круглым дубовым столом. В другой комнате - стильная мебель из карельской березы. Стеклянные горки с художественным фарфором и дорогим хрусталем. Но было видно, что все это не свезено сюда из разных мест, а давно и со вкусом подбиралось, очевидно, бывшим хозяином квартиры.
Пухлый и Граве провели Самарина в комнату, стены которой были закрыты книжными шкафами и увешаны картинами. Все уселись в кресла. Граве был в форме и, опустившись в низкое кресло, вытянул вперед лакированные сапоги. На Пухлом сегодня была охотничья, что ли, темно-зеленая куртка, бриджи, гетры и ботинки на толстой подошве.
- Что нужно делать? Давайте не затягивать, - холодно попросил Пухлый и, взяв со стола сигару, начал ее неторопливо приготавливать к курению.
Самарин достал из портфеля и положил на стол пачку долларов.
- Здесь пять тысяч, - сказал он спокойно. - Вторую половину я вручу вам максимум через две недели. Ее привезет мне отец, или мне придется съездить за ней в Гамбург. - И не давая им опомниться, продолжал: - Товар по вашему усмотрению: или вы сейчас, отдаете мне половину, или все, когда я вручу вам остальную сумму. Фирма не имеет права не доверять вам. Тем более мы верим, что наша сделка этим не ограничится. Как вы решаете?
Наступило долгое молчание.
- Я думаю, - заговорил наконец Пухлый, - лучше полный обмен произвести, когда у вас будет вторая половина суммы.
- Как хотите, - легко отозвался Самарин и, кивнув на доллары, сказал: - Это я могу оставить у вас, дайте только расписку - это элементарно.
Снова долгое молчание. Затем Пухлый подвинул к себе лежавший на столе большой блокнот, вырвал из него лист и размашисто написал расписку, сказав:
- Пишу, не пересчитывая деньги.
Самарин прочитал расписку, обратил внимание, что подпись неразборчивая, но спокойно сложил ее вчетверо и спрятал в бумажник.
- Я оставляю вам солидный задаток, - сказал Самарин с улыбкой, - и делаю это во имя расширения нашего дела. Не так ли?
Пухлый чуть шевельнулся в кресле:
- Так или иначе, за эти деньги вы можете быть спокойны.
- Еще бы... - Самарин уже совсем по-дружески простился с обоими, крепко пожав им руки: - Но все-таки, одна просьба - не можете вы дать мне те образцы, что я смотрел. Право же, я должен показать их отцу.
Снова продолжительное молчание, и потом Пухлый обернулся к Граве:
- Дайте... У нас остается хороший залог.
По руслу коммерции иногда приходила очень ценная информация.
В буржуазное время в Латвии действовала строительная фирма немца Фрелиха. В ее конторе тогда работал некто Лев Рар - русский по происхождению, сын эмигрировавшего в Латвию офицера царской армии. Перед войной семья Фрелиха, прихватив с собой и Рара, уехала в Германию, а когда гитлеровцы заняли Ригу, вернулась, и фирма продолжала действовать. Только Рар в ней был уже вице-директором.
И вот однажды в доме у Магоне Самарин встречается с главой фирмы Фрелихом. Они с Магоне знакомы давно. Немец пришел смотреть товар. Магоне поставил коньяк. Фрелих оказался большим любителем спиртного и за разговором один осушил почти полную бутылку. Разгорячившись, он начал хвастаться успехами своей фирмы и всячески старался показать Самарину, что, в отличие от него, он занимается делами настоящими. И вдруг заявляет:
- Если хотите знать, моя фирма напрямую связана с самим оберфюрером СС Ланге, и это открывает мне огромные возможности для получения любого строительного материала.
- Не понимаю, - усомнился Самарин, - как можно с трудным делом коммерции совместить какую-либо другую работу?
- Почему? У меня на этом деле сидит мой заместитель, Рар, Магоне его знает - весьма энергичный человек, хоть и русский, А то, что он русский, да еще из местных, людям Ланге и ценно. Но так как он еще и мой заместитель, он все, что надо, делает через эсэсовцев и для нашей фирмы. Вот как надо устраиваться, дорогой мой коллега и конкурент господин Раух! - хохотал Фрелих, победно смотря на Самарина.
Так был открыт один из тайных агентов гестапо по разработке оставшихся в Риге русских, и это многих из них впоследствии спасло...
Самарин немедленно сообщил о Раре Гунару Рудзиту, а тот - местным подпольщикам. Было решено провокатора и доносчика ликвидировать. Но сделать это им не удалось, однако провокатор был раскрыт. (Уже после войны Лев Рар объявился на Западе в качестве агента английской разведки и активного деятеля антисоветских организаций, в частности пресловутого НТС. На Западе такой "товар" не пропадает.)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Как и предлагал Центр, Самарин активизировал свою коммерческую деятельность - он понимал, что это укрепляло достоверность его жизни в этом городе.
Надо сказать, что компаньон Магоне не дремал - покупателей становилось все больше, среди немцев пошла молва, что у некоего Рауха можно за бесценок приобрести красивые вещи. О том, по какой цене он сам продает товар, Самарин своему компаньону не говорил, ему он называл наивыгоднейшие цены и с них исправно вручал ему его долю прибыли. Вот когда пригодился служебный запас рейхсмарок. Магоне старался изо всех сил.
Почти каждый день Самарин попадал в новые квартиры, узнавал новых людей и как они живут в оккупированном врагом городе. А покупатели, которые обращались к нему с рекомендациями Фольксштайна и Вальрозе, были немецкими военнослужащими, гестаповцами, штабными работниками, и общение с ними тоже было весьма ценным.
Радистка Ирмгардей уже не раз передавала его донесения Центру с ценной информацией, полученной от покупателей.
В гремучем трамвае Самарин и Магоне ехали к дирижеру Парубу.
- У него должна быть богатая коллекция картин, - говорил Магоне. - И сейчас он наверняка нуждается в деньгах - он из тех, кто любит жить широко и весело. Я уверен, он торговаться не станет...
Дирижер жил на главной улице города, но довольно далеко от центра. Утренний поток пассажиров уже схлынул, и в трамвае ехало человек десять, не больше. Кто были эти люди? По каким делам ехали? Поди узнай! Каждый сидит сам по себе, никаких разговоров - немцы уже научили их молчать. Тем более что в трамвае ехал и один из учителей - долговязый солдат явно штабной службы: сверкающие сапоги, шинель по фигуре и из сукна получше солдатского, в руках портфель. Он не отрываясь смотрел в окно. Пока он не вошел в вагон, Магоне переговаривался с Самариным, теперь замолчал.
- С появлением нашего солдата вы, я заметил, сразу онемели! - нарочито громко сказал Самарин.
- Просто задумался... - еле слышно ответил Магоне и стал смотреть в окно на безлюдную, уже приснеженную улицу.
- Они все онемели, - вдруг отозвался солдат и рассмеялся.
На ближайшей остановке пассажиры подозрительно дружно вышли из вагона.
- Эй, зайцы! Куда вы? - вслед им весело крикнул солдат.
В доме, где жил дирижер Паруб, Самарин и Магоне поднялись на третий этаж и долго нажимали на кнопку звонка. Но вот за дверью послышался надсадный кашель, и наконец лязгнули запоры.
Дверь открылась. Перед ними стоял, поеживаясь от холода, плотный мужчина выше среднего роста в накинутом на плечи халате, полы которого он пытался стянуть на круглом животе.
- Что изволите? - хрипло спросил он и снова зашелся в кашле.
Подождав, пока он откашлялся, Магоне сказал:
- Господин Паруб, я коммерсант Магоне. Может, знаете?
- Ну как же... как же, - пробормотал Паруб. - Проходите.
Они вошли в темную переднюю и затем, вслед за Парубом, в комнату, в которой было темно и густо пахло табачным дымом. Хозяин раздернул гардины на одном окне. Комната была беспорядочно заставлена мебелью, половину ее площади занимал рояль, на котором лежали стопки нот, стояли пустые бутылки, грязные тарелки. В дальнем углу, на диване, белела разворошенная постель, около нее на полу валялись смятые газеты. Единственный стол тоже был заставлен грязной посудой.
- Садитесь, господа, садитесь, - пригласил Паруб, срывая со стульев висевшую на них одежду. - Угостить, извините, нечем, вчера друзья все прикончили, даже опохмелиться не оставили, а голова трещит, как турецкий барабан.
- Господин Паруб, мы к вам по делу, - начал Магоне. - Я и мой немецкий коллега господин Раух.
- Какой, вы сказали, коллега? - перебил его Паруб.
- Господин Раух... извините, я не успел его представить.
Самарин встал и поклонился.
- Он представляет немецкую торговую фирму "Раух и сын". Не хотите ли вы продать картины?
Паруб долго молчал, смотря то на Магоне, то на Самарина. Потом спросил:
- Вам или ему? - кивнул он на Самарина.
- Мы покупаем вместе.
Снова Паруб надолго замолчал, продолжая бесцеремонно рассматривать своих гостей. Самарин заметил в его глазах смешливую искорку. И вдруг дирижер спросил:
- А не можете ли вы мне помочь достать хорошего коньяку или спирта... водки, может быть?
- Сколько вам надо? - деловито спросил Магоне,
- Бутылок сто... для начала, - совершенно серьезно ответил Паруб.
- Да вы что, ей-богу, смеетесь над нами? - возмутился Магоне. - Кто вам может сейчас достать столько?
- Но ваш же компаньон, вы сказали, немец, а это значит, что он может все, - с наивной убежденностью сказал Паруб, и глаза его уже откровенно смеялись.
- Ну хорошо! А если мы достанем, будет разговор о картинах? - спросил Магоне.
- Нет! - мгновенно ответил Паруб. - Я расплачусь в марках, какими мне платят жалованье на радио. У меня их до черта.
Магоне выразительно посмотрел на Самарина - нарвались на пустой номер.
- Не можете ли вы сказать, на что вам столько спирта? - спросил Самарин.
- Странный вопрос, - пожал плечами Паруб, - Чтобы всегда иметь под рукой чего выпить.
- И все же размер заготовок вызывает по меньшей мере удивление.
- Вы можете связаться с вашим интендантом, который ведает нашим радио, и он вам скажет, что Паруб способен выпить и больше. Я просто очень веселый человек, и у меня масса друзей, любящих выпить. Вам этого не понять, вы, немцы, - нация добропорядочная и строгих жизненных правил, а мы, латыши, как установил один, кажется, немецкий историк, - нация странная: живем на деревьях, питаемся грибами и вот еще выпить любим...
Самарин видел, что он попросту издевается над ними, но дирижер все больше ему нравился, а вот как-то показать это сейчас он не мог. Адрес его он на всякий случай запомнит... А пока еще один вопрос:
- Я не из полиции нравственности, я коммерсант, но мне не очень понятна ваша столь безграничная веселость... в столь тяжкое для всех время!
- С горя и пьем. Но пьем-то мы как раз за то, чтобы всем стало лучше. Впрочем, я не зевал и в другие времена. Ваш компаньон наверняка знает давно, что Паруб всегда любил загуливать... - Паруб сказал это, глядя прямо в глаза Самарину, затем обернулся к Магоне: - Я правду сказал?