Первое чувство, которое испытал в тот миг Юрий Валентинович, - безразличное отупение. В горле пересохло. Ноги стали ватными и непослушными. Руки затряслись. На чём же он погорел? Впрочем, какая разница. Виселица - вот что теперь его ожидало. Табурет под ногами. Пеньковая, грубая верёвка на шее. И солнце. Проклятое, слепящее, смеющееся над ним солнце. Если его повесят, то обязательно днём, когда солнечно и тепло. Чтобы больнее…
А Полина? Это что, вот так уйти? Она останется, будет смеяться, шутить, флиртовать с этим хлыщом? Он сдохнет, а она достанется столичному выродку? Ну, уж нет! Индуров вскочил. Вялость и безразличие пропали в мгновение ока. Нет! Ежели что, господина Белого можно и на тот свет отправить. Первым! И концы, как говорится, в воду! Война, господа! А на войне-то всякое случается.
Индуров ударом ноги распахнул дверь. Дворник с испугом вытаращился на "благородие" в надежде, что тот не примет вредоносных действий в отношении его тщедушной персоны.
- Вот что, морда, - штабс-капитан всегда знал, как обходиться с этой публикой, чтобы всё было понятно с первого слова. - Меня здесь не было! Понял? И если узнаю, что ты хоть слово обо мне кому вякнул, в первом вонючем сральнике утоплю!
- А как же… - рука дворника показала на лестницу, ведущую в ресторацию.
- Он мне про тебя и расскажет! И смотри, дед, я на ветер слов не бросаю!
Олег Владимирович прошёл в комнату для допросов. Старого китайца уже привели и посадили на привинченную к полу лавку. Белый отметил избитый вид сидельца, поморщился от запаха, который исходил от его немытого тела и одежды, и только после того, как открыл окно, спросил:
- Как тебя звать?
Китаец с трудом разжал чёрные от запёкшейся крови губы:
- Иван.
Белый уже знал от Кнутова о странности старика называть себя русским именем.
- А полностью?
- Иван Вейди.
- Давай поговорим, Иван Вейди, о том, что произошло в вашем ху-туне.
Старик приподнял голову:
- Господина знаком с Китаем?
- Немного. Давай по порядку. Начнём с конца. Зачем мальчишка хотел сбежать?
- Я не могу знать за всех.
- Знать ты за всех не можешь. Но мальчишка был не все. Твой племянник.
- Мой племянника убили твой начальника. Не знай, зачем он бегал.
- А что он крикнул, когда выпрыгнул в окно?
- Я старый. Плохо слышать.
- А кто-то зарезал околоточного. Ты и видишь плохо?
- Начальника не мои китайцы резали, - старик говорил с трудом. - Моя говорила начальника, чужой китаец убила…
- И где он - этот чужой китаец?
- Не знаю. Уехал. Плыл. Речка там…
- Да нет, старик, - Белый не выдержал, достал надушенный платок и прижал его к носу. Несмотря на открытое окно, дышать в комнате становилось невыносимо. - Не мог твой гость уплыть на ту сторону. В тот день уже не было джонок. И на пароходе он тоже не мог уехать из города. Ты говорил Кнутову, начальнику, что китаец жил у тебя двое суток. А откуда он взялся? - Старик молчал. - Что ж, раз ты молчишь, будем считать, что один из твоих соотечественников убил полицейского.
- Нет, начальника, - старик с трудом опустился на колени. - Не убивал моя китаска! Никак не убивал! Верь мне, начальника! Чужая китаска была! Совсем чужая!
- О чём он с вами говорил?
- Не знаю, - замкнулся старик. - Моя с ним не говорила.
- А Кнутов сказал, что о хунхузах. О нападении на город? Так? Боишься? Ладно. Не отвечай. Только махни головой. Да? Нет?
Китаец опустил голову, потом, видимо, пересилив себя, кивнул.
- Тот человек был всё-таки с той стороны? Мы проверили всю таможенную документацию. Никто из прибывших в город с той стороны за последнюю неделю не оставался в Благовещенске даже на одну ночь. А тут двое суток! Врёшь, старик, не с того он был берега. Наверняка, кто-то из местных.
Белый перед допросом внимательно осмотрел бумаги с показаниями свидетелей. Никто из них не показал о том, что рядом с китайцами стоял кто-то не азиатского вида. Селезнёв проверил всех китайцев, которые находились в услужении у городских купцов и чиновников, и у всех семерых оказалось стопроцентное алиби. Выходит, о приезжем старик, как и тогда, в запале, так и сейчас, сказал правду. Но что кричал мальчишка, когда выпрыгивал в окно? Вот же головная боль! Живут здесь, рядом с Китаем, а языка не знают! Хоть бы одно слово какое запомнили!
- Ладно, Иван. Меня интересует другое. Ты знаешь о том, что хунхузы сегодня обстреляли город. Одним словом, началась война. Скажи, как будут вести себя твои соплеменники, ежели хунхузы полезут на город?
- Китайца будут спать.
- Что значит "спать"? - не понял Белый.
Однако старик вместо ответа промолчал.
- Может, ты мне всё-таки скажешь, что имеешь в виду под словом "спать"?
Олег Владимирович ещё некоторое время слушал тишину и сопение старика, после чего произнёс:
- В общем так, Иван. - Белый едва сдерживал приступы дурноты, в камере стояла мерзкая духота. - У тебя есть время до утра - вспомнить, о чём говорил приезжий. И откуда он здесь. А теперь, пошёл вон! Солдат!
Конвоир приоткрыл дверь.
- Слушаю, ваше благородие.
- Отведи арестованного. И в баню его сводить! И переодеть! И чтоб до вечера…
Олег Владимирович, едва конвойный закрыл за китайцем дверь, кинулся к окну, хватая воздух словно выброшенная на берег рыба.
Игната, старшего над слугами, в зале мичуринской ресторации штабс-капитан не обнаружил. Индуров достал из портсигара папироску, прикурил, прямо в зале, что было верхом неприличия, и не торопясь вышел на улицу.
У другого входа в гостиницу, что вёл непосредственно на кухню, стояли две подводы, на которые под окрики Игната грузили какие-то корзины, кастрюли, свёртки. Штабс-капитан докурил папироску, щелчком отбросил окурок и подошёл к управляющему.
- Бог помощь. Что за переселение народов?
Игнат оторвался от амбарной книги, куда аккуратно вписывал цифры и, увидев Индурова, подобострастно осклабился:
- Ваше благородие… Это не переселение. Кирилла Игнатьевич заботу о солдатиках проявить изволили. Провиант везём в окопы. Защитникам-то нашим кушать надобно. По приказу Кириллы Игнатьевича борщик везём, хлебушко. Кашу пшенную. На масле!
- И куда везёте?
- Так известно же, ваше благородие! К дому господина губернатора, к пристани, к Арке. "Манжини" казачков обслуживать взялись. А мы вот с вашими, так сказать, сотрудничество имеем, - ввернул заковыристое словечко Игнат.
- И что, Кирилла Игнатьевич сам, лично, этим занимается?
- Отчего же? Полина Кирилловна нас ожидать будут возле Арки. Оттуда мы развозкой провианта и займёмся.
Индуров выругался, на масляной физиономии слуги тотчас проявилось искреннее удивление.
"Ну, Ланкин, ну, сволочь, не мог разбудить ночью! Сейчас бы уже был рядом с Полиной. А так наверняка определят в караул, где-нибудь в районе судоремонтных доков. Оно, конечно, можно поскандалить, мол, причислен к артиллерийскому полку, а потому должен находиться при части, да толку-то! Арефьев назначен самим губернатором, он вправе распоряжаться составом военнослужащих так, как считает необходимым. И любой скандал будет себе же во вред. А Мичурин-то, вот гусь! - штабс-капитан презрительно сплюнул в пыль. - Харчами решил солдатикам помочь! Благодетель, твою мать! Будущий тестюшка деньгами решил пошвырять на пользу государеву! Миллионы скопились, девать некуда!.. - хмель всё более давил на мозг, злость и ненависть не давали сосредоточиться. - Весёлое утречко выдалось, ничего не скажешь!"
Выйдя на Большую, Индуров остановился, чтобы немного прийти в чувство. Бог с ним, что он не будет с артиллеристами. Да, вдалеке от Полины. Но, может, после вчерашнего, это и к лучшему? Пусть девчонка подумает на досуге о нём, пусть вспомнит, скучать начнёт. Сама позовёт… Вот тогда моментом и воспользуемся. Индуров снова закурил: "Сейчас важна иная проблема. Приезжий! Теперь его из поля зрения выпускать никак нельзя. И, ежели столичный выскочка полезет куда не следует, его придётся, как учителя, утопить в Бурхановке. Интересно, тело Сухорукова уже нашли или нет? Слава богу, сообразил не у себя его приголубить, а в доме тайной полюбовницы".
Мимо, поигрывая бёдрами, проплыла довольно привлекательная дама. Индуров хмыкнул. Ох, бабы, бабы…
Да, он поступил правильно. Свезло, что самой Катьки не было дома. Но что-то с ней всё равно делать придётся. На два фронта флиртовать становилось всё труднее и труднее. Полина-то, думает, будто он только от неё с ума сходит. А вот Катька - умная бестия! Пока, слава богу, тешится мыслью, будто он только ради денег заигрывает с Мичуриной. Глупенькая, всё ещё верит, будто он за ради будущего хвостом перед купчихой крутит. Терпит, хотя и ревнует. Но скоро сообразит, что к чему. Опротивела до смерти! А ведь поначалу… Это после уже чувства к Полине всерьёз овладели штабс-капитаном. И ревность, которую он испытывал к Белому, когда Полина за ним каталась по городу, сильно жгла изнутри. Вот и ещё один повод для ликвидации жильца из двести двадцать шестого номера.
Олег Владимирович поднялся по лестнице и прошёл в помещение городской думы. Чиновники суетливо отдавали распоряжения прислуге, куда переносить мебель, какие кабинеты освобождать, а в какие, наоборот, следует всё складывать. Служащие заклеивали крестообразно стёкла бумажными лентами. Ай да Арефьев, сразу видно: у полковника боевой опыт за плечами!
Киселёва Олег Владимирович нашёл в левом крыле здания. Владимир Сергеевич только что осмотрел подвальное помещение, отдал распоряжение укрепить и переоборудовать. На немой вопрос Белого он тут же ответил:
- Устроим здесь временный лазарет. До больницы далеко, а сделать перевязку, остановить кровотечение можно будет и в местных условиях. Что у вас?
- Практически, ничего. Китаец ничего внятного не добавил. Напрасно вчера его мальчишку пристрелили!
- Теперь какая разница. Что будем решать с Китайским переулком?
- Старик сказал странно: "Китайцы будут спать".
- Вот и замечательно, - облегчённо выдохнул Владимир Сергеевич. - Ежели они на своей сходке решили спать, значит, так оно и будет.
- Не понял, - Белый вместе с Киселёвым направился к выходу. - Может, проясните, что сия фраза означает? Или тоже в китайскую молчанку кинетесь?
- Зачем нервничать? - скованно рассмеялся полицмейстер. - У китайцев есть чему поучиться. А "спать" означает, что их совет старейшин принял решение о невмешательстве в происходящие события. На нашей стороне они, естественно, и не собирались выступать. Но и хунхузов не поддержат. По крайней мере, удара в спину мы не получим.
- А если это отвлекающий маневр? Или он мне соврал?
- Нет, охрану мы, конечно, снимать не станем. Но сократим. Если глава старейшин сказал, то так и будет. Он головой отвечает. Вот так-то. Да вы не расстраивайтесь, Олег Владимирович. У нас тут частенько говорят иносказательно. Привыкайте.
Белый взялся за ручку двери, но не успел потянуть - дверь неожиданно распахнулась, а на пороге предстал не кто иной, как штабс-капитан Индуров. Полицмейстер поздоровался с вошедшим и, подхватив Белого под локоть, сопроводил на улицу.
Для Юрия Валентиновича встреча тоже оказалась неожиданной. Он некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, не в силах оторвать взгляд от деревянного лакированного полотна. Правая рука сама собой потянулась к кобуре с револьвером, но только пальцы коснулись шершавой поверхности, как сознание вернулось к офицеру. Юрий Валентинович огляделся и, увидев думского чиновника, кинулся к тому с вопросом, где может быть комендант города полковник Арефьев.
Олег Владимирович, покинув здание думы, поинтересовался у Киселёва:
- Вы просили Арефьева об Индурове?
- Да. Ответил, что выполнит просьбу. Хотя был несказанно удивлён.
- Благодарю вас.
- Не за что. В конце концов, вам самому всё это расхлёбывать.
- Когда его к переправе пошлют?
- Незамедлительно. Как вы и просили.
- Владимир Сергеевич, ваши люди смогут посмотреть за тем, когда штабс-капитан покинет город? И, соответственно, доложить?
- Как скажете… Вам куда?
- Вернусь в гостиницу - надо привести себя в порядок. А вечером собираюсь посетить театр господина Роганова.
- Только и всего? - в голосе полицмейстера прозвучала ирония. - Тут, можно сказать, война, а господин инспектор желает смотреть спектакль. Вам мало того, что сейчас творится на улицах города?
- А что творится? - Белый посмотрел сначала в одну сторону улицы, после в противоположную. - Я, признаться, ничего особенного не наблюдаю. Скажу более. Я боялся, что после артобстрела в Благовещенске начнётся паника. И был крайне удивлён тем обстоятельством, что жители столь спокойно отнеслись к началу военных действий. Такое ощущение, будто они постоянно находились в ожидании войны. Любопытно, не правда ли? Я даже не удивлюсь, если на берегу Амура будут разрываться снаряды, а в кассы театра в тот же час будет ломиться публика. Кстати, Владимир Сергеевич, а почему бы нам с вами сегодня не посетить театр вместе? Часиков этак в семь?
- Но представление начинается в три пополудни.
- А кто сказал, что мы станем смотреть спектакль? Лично я желаю присутствовать в театре не в качестве зрителя, а скорее актёра…
- Вот оно что? Я к вашим услугам.
Белый уже сидел в дрожках, когда Киселёв жестом попросил Олега Владимировича наклониться:
- К сожалению, только поймите правильно, у вас в номере был произведён небольшой обыск, - Киселёв замялся, подбирая слова, чтобы не обидеть гостя.
Белому пришлось прийти на помощь полицмейстеру:
- Не волнуйтесь. Я знаю. Жду вас к семи у театра.
Станислав Валерианович, сидя на бревне, пытался собраться с мыслями. На земле лежала неизменная тетрадь, в которой он "накрапывал", по выражению Белого, "рифмованные фразы". Математик! Приехал, всё перевернул с ног на голову. И ведь прав, будь оно всё неладно. И по поводу поэзии. И по поводу Анны Алексеевны. Так уж устроен мир: мужчины борются за любовь женщины, а она вправе сделать свой выбор. И она сделала.
Станислав Валерианович до мелочей помнил тот майский день, когда ему с утра принесли открытку с поздравлением от Анны Алексеевны. Две странички послания были словно крылья, вознесшие его до небес. Он пулей вылетел из дома, пролётка вмиг доставила к дому губернатора. Служанка проводила в комнату госпожи, которой Рыбкин желал высказать в то дивное утро все-все. Однако спустя несколько минут человек, легко "рифмующий фразы", не смог даже двух слов найти для выражения своих чувств. В комнате Анна Алексеевна спокойно представила Рыбкину своего гостя, поручик даже не запомнил имени молодого человека. Важно было то, что Анна Алексеевна уделяла незнакомцу намного более внимания, из чего Станислав Валерианович сделал вывод, что они знакомы не первый день. И знакомство носит в некоторой степени приватный характер. С того утра жизнь Станислава Валериановича превратилась в кошмар, созданный им самим.
- О чём задумались, господин поэт?
Рыбкин вскинул голову. Вот кого бы он сейчас не хотел видеть, так это её, Полину Кирилловну.
Поручик привстал:
- Какими к нам судьбами?
- Да так, - девушка встревоженно оглядывалась. - Вы, случайно, нашего постояльца не видели? - Полина Кирилловна ещё раз внимательно посмотрела вдоль окопов.
Знакомой фигуры, однако, среди ополченцев видно не было.
- Господина Белого? - Станислав Валерианович даже не заметил состояния красавицы. - Как же, с полчаса тому…
- И что он? - девушка словно выдохнула накопившуюся тревогу. С того момента, как начались разрывы снарядов, она не находила себе места.
- В полном соответствии. Правда, они с Анной Алексеевной попали под обстрел, но, слава богу, обошлось. Только кучера ранило.
- Кучера? Кучера - это хорошо. То есть, я хотела сказать, коли ранило, значит, живой.
- О, голубушка, да я смотрю, вы побледнели. Боитесь крови?
"Вот глупый", - заиграла на лице девушки улыбка.
- А какие тревоги посетили нашу местную знаменитость? Поделитесь.
- Чем?
- Тревогами. Или сомнениями. Что вас более гложет? Легче станет.
Поручик оправил мундир и, слегка наклонив голову, церемонно поцеловал руку госпожи Мичуриной.
- Помилуйте, Полина Кирилловна, в столь глупой голове, как моя, могут ли появиться сомнения, которыми можно делиться с человечеством? Тем более, столь очаровательным?
- Уверена. Можно присесть?
- Конечно! - Рыбкин развернул тетрадь и положил её на бревно. - Вот, прошу. А к нам - как?
- Кормим солдат.
- Ого! Знатные харчи из ресторации Мичурина? Да из рук такой красавицы! - Рыбкин присел рядом с девушкой. - Кирилла Игнатьевич слов на ветер не бросает.
- Странно, - Полина Кирилловна отметила, как Станислав Валерианович тактично дистанцировался от неё. - Я впервые не слышу от вас колкости. Могли бы и съязвить.
- Да время не то. Вот закончится вся эта катавасия, тогда и пошутим.
- Всё так серьёзно? Батюшка сказал мне, что бояться нечего. Хунхузы не дураки, прекрасно понимают, кто стоит за нами. А с такой державой воевать…
- В этом Кирилла Игнатьевич прав. Но мы не знаем, кто стоит за хунхузами. Под Харбином чёрт-те что творится. Теперь здесь.
- Боитесь?
- Кто? Я? - Рыбкин даже не посмотрел в сторону девушки. - Нет… Хотя, врать не стану, внутри что-то гложет. Обидно, если убьют, когда жизнь только начинается. Говорят, на вашего отца вчера совершили нападение?
Вопрос прозвучал неожиданно, но Полина Кирилловна восприняла его спокойно. За прошедшее утро её об этом спрашивали не раз.
- Да. Ограбили. Чуть не убили. В городе происходят странные вещи, вам не кажется?
- И воровство, и мародерство. Ничего удивительного, ведь почти война. В такие дни в людях открываются самые…скрываемые пороки.
- Не спорю. А в вас открылась… брезгливость. Судя по тому, что сели от меня подальше.
Рыбкин поморщился:
- Я сел там, где мне удобнее. Я вам не интересен, впрочем, и вы мне… в том смысле, о чем всегда думают мужчины…
- И о чём же они думают? - Полину Кирилловну разговор начал заинтересовывать. - Не уходите от ответа.
Поручик мысленно обругал себя. Всё-таки она его поймала. Теперь не отвяжешься.
- О чём думают мужчины? Да уж никак не о ваших мыслях и переживаниях. Их манит ваша внешность и ваши капиталы. Точнее, деньги отца. Кому же не захочется взять в жёны красавицу, да ещё с приданым?
- Вам, - парировала дочь Мичурина. - Ведь вы же не хотите за мной ухаживать?
- Упаси боже! - Станислав Валерианович поднял с земли прутик и принялся рисовать им на песке непонятные фигуры. Полина Кирилловна обратила внимание на длинные, тонкие пальцы офицера, на то, как они ухожены. Ногти не обгрызены, как у Индурова, а красиво обработаны у цирюльника. Поручик тщательно следил за собой. - Сие будет означать перестать уважать себя.
Девушка едва не вскочила с места:
- Как вы смеете…