- О войне думаю.
- Ну, о ней сейчас в городе все думают, - отмахнулся сорванной веточкой от назойливой мухи Индуров. - Не думать, а действовать следует. Да только не с нашим главнокомандующим, - в словах капитана прозвучало разочарование, замешанное на сарказме. - Тоже мне, Приамурский Суворов! Меня, кадрового офицера, ставят начальником караула при переправе! А первой линией обороны руководят дилетанты с погонами поручика и тыловики. Бред и разгильдяйство!
Селезнёв молчал. Может, им, кадровым военным, и позволительно так отзываться о губернаторе, но ему, простому смертному, сие обсуждать никак нельзя. Потому Харитон Денисович решил перевести разговор в иное русло:
- А вы, господин капитан, были знакомы с Кузьмой Бубновым?
- С убитым-то? Конечно, - Юрий Валентинович сразу почуял, как сыщик ушёл от щекотливой темы, и потому решил на все дальнейшие вопросы, коли таковые будут, отвечать особым манером, чтобы вновь поставить младшего следователя в глупое положение. - А сей разговор следует принимать как допрос?
- Как же, господин капитан? Я же теперича вроде как ваш подчинённый. Просто время-то убить надо.
- Время, дружок, убить никак нельзя, - усмехнулся штабс-капитан. - Время - не Кузьма Бубнов. Ну да ладно. Что там тебя ещё интересует? Ты не стесняйся, я ведь понимаю, служба. Сегодня в дороге поговоришь со мной. Завтра об этом разговоре доложишь, куда следует.
- Нет, - помощник Анисима Ильича присвистнул, и лошадки перешли на мелкую рысь. - Завтра не доложу. Вы же меня не отпустите с поста? Нет. А вот как возвернёмся, то всенепременно. Не сомневайтесь.
- Экая ты шельма, Селезнёв, - Индуров рассмеялся. - И на начальство сработал, и мне угодил. Так что там с Бубновым-то? Признаться, когда сообщили об убийстве, я в карауле стоял. Толком ничего и не знаю.
Харитон Денисович достал фляжку с водой, промочил горло. Ин-дуров пить отказался: сушнячок ещё не пришёл. Но ничего, лошадкам прыти-то поубавить, так через час-другой сам на воду лаять станет, будто пёс, объевшийся солёной рыбы.
Младший следователь прикинул дальнейшую свою исповедь. Поначалу Харитон Денисович вроде как с неохотой начал повествование об убийстве купца-молоканина. Дорога оказалась длинная, а время скоротать хотелось, потому рассказ следователя имел полную версию произошедших событий. Вплоть до посещения ювелирной лавки.
- Со щербинкой на ободке? - Индуров зевнул. - Очень занятная история. Прямо как у Конан-Дойля.
- А вы читали его рассказ? - Селезнёв прямо расцвёл от прилива чувств. - И как вам Шерлок Холмс?
- Гениально, - равнодушно отозвался Юрий Валентинович.
- Вот и я же говорю. Превосходная форма мышления! А Анисим Ильич меня на смех поднял: мол, начитаюсь всякой галиматьи, а после он за мной расхлёбывает. Я ему про дедуктивный метод, а он мне в морду вторым томом законоположения: тут тебе не Англия. Мол, это у них там, в Лондоне, ежели вора фактами прищучили, он и лапки склеивает. А у нас, говорит, так никак нельзя. То есть поначалу-то можно: разузнать, кто, чего и как, осмотреть место происшествия, свидетелей опросить, как полагается, изучить мотивы, то да сё… И вот когда, - указует Анисим Ильич, - вора вычислишь, тут вся Англия и заканчивается. Потому как его, то есть вора, надобно ещё поймать. А когда поймали, надавать по мордасам, чтобы понял, в какое заведение попал. Как поймёт, недельки две подержать безвылазно в камере на хлебе и воде, да чтоб парашу не выносить для доведения морального состояния до нужной кондиции. А уж после, когда подозреваемый готов подписать всё на свете, предъявить обвинение на фактах того самого дедуктивного метода.
Юрий Валентинович через силу выдавил смех. История посещения лавки Коротаева привела штабс-капитана в трепет. Ведь именно он был тем покупателем кольца для Катьки Ивановой. "Идиот! - ругал себя последними словами артиллерист, изображая искреннее веселье, - не сдержался. И зачем поплёлся в ту лавку? Пьян был, к тому же накурился дурман-табаку до помрачения. И хоть бы по любви дарил то треклятое кольцо! А то ведь бес попутал, так захотелось женской ласки.
От Полины-то интимности добиться - когда еще! А тут приспичило, аж сил никаких… Впрочем, Катька в ту ночь колечко восхитительно отработала. Такой страсти от слабого пола Индуров давно не ведал. А Селезнёв настырный. Смотри-ка, разнюхал, откуда ветер дует. Ну да ничего. Как-нибудь и с ним справимся. Случай пусть только нужный предстанет…"
Разболтавшийся сыщик искоса бросал взгляды на попутчика, прослеживая реакцию офицера. Тему с кольцом Харитон Денисович поднял намеренно. И левая рука уже неоднократно проверила наличие револьвера в раскрытой сумке, что стояла сбоку от облучка. Натужный смех капитана не сбил с толку младшего следователя. Штабс-капитан смеялся неестественно. Селезнёв понял: Индуров и был тем самым офицером, который приобрёл злополучное кольцо.
"Так вот почему следить за "благородием" надобно, - сделал свой вывод Селезнёв. - Его превосходительство да и Анисим Ильич поняли, что Индуров имеет прямое отношение к убийству Бубнова. А доказательств пока нет. Вот потому и отправили с глаз подалее, пока обстановка в городе не поменяется. Правильно, конечно. С поста их благородию некуда деться. Будут под присмотром не хуже, чем в арестантской!".
А Юрий Валентинович, в свою очередь, оглядывался по сторонам. Вокруг, куда ни кинь взор, кусты да высокие кочки. "Может, убить прямо сейчас, - мелькнула в голове капитана мысль. - Сымитировать нападение на повозку. В пути ведь всякое случается. Мало ли шатается всякого сброда?". Индуров тронул кобуру на портупее и тут же одёрнул руку: "Нет, нельзя, не смогу объяснить, как получилось, что Селезнёв погиб, а я остался жив. К тому же у меня только револьвер и стилет, может возникнуть слишком много вопросов. И у полицмейстера, и у этого приезжего - догадаются. Тогда точно не открутишься. А собственно, зачем спешить?".
Индуров с улыбкой прикрыл глаза. "Кажется, этот недоумок понятия не имеет, с кем едет, иначе бы так не трепался. А первый же бой может решить проблемы куда проще и естественнее, нежели сейчас", - удовлетворённый последней мыслью, штабс-капитан откинулся на мешки с провиантом, скрестил на груди руки, и весь оставшийся путь то ли дремал, то ли делал вид, будто дрёма сморила его.
Едва Полина Кирилловна вместе со слугой покинула боевые позиции артиллеристов, как Рыбкин вынужден был снова оторваться от стихотворчества. На сей раз причиной стал редактор "Амурских ведомостей" Кузьма Петрович Аршинников, человек деятельный и чрезмерно активный.
С Кузьмой Петровичем Станислав Рыбкин был знаком лично, потому как именно через руки господина Аршинникова проходили вирши, которые публиковал поэт. И теперь, увидев редактора газеты на позициях, поручик скривился словно от зубной боли, мысленно взмолился: господи, ну за что именно сегодня и именно к нему прибыла сия уникальная личность? К тому же личность Кузьмы Петровича прибыла не одна. С фотографом.
Увидев сидящего на бревне поручика, редактор всплеснул руками и мелкими шажками, спотыкаясь о разбросанные камни, бросился со всех ног к знакомцу:
- Господи, Станислав Валерианович, я уже и не чаял увидеть вас! Куда вы, батенька, пропали? У нас, понимаешь, новый нумер готовится, а вы нас подводите!
Рыбкин резко захлопнул тетрадь и поднялся навстречу неожиданному гостю.
- То есть как я это - подвожу? Неделю назад мной передано вам новое стихотворение. Как вы и просили. В память отца Александра. Или не понравилось? - губы поручика дрогнули. - Не может быть! Я его трижды переписывал! - кадык на тонкой шее офицера нервно дёрнулся.
- Правильно, - Кузьма Петрович оступился и тихо помянул чёрта. - Прочитал. И не вдохновило. Представьте себе! Не годится сие для последнего нумера.
- Не может быть, - губы поручика напряглись - Вы, скорее всего, неправильно декламировали! Его читать следует с расстановкой. Вот, послушайте:
Безыскусственны речи простые твои.
Но видны в них: наглядность примера,
Неподдельное чувство горячей любви
И в Творца беспредельная вера.
Молодой, полный сил, ты приехал сюда
Проповедовать вечное слово.
И положено много тобою труда
В этом крае во имя Христово.
Из Амурских героев, что вел Муравьев,
Проводил ты уж многих в могилы.
И телесный недуг, и десятки годов
Расшатали железные силы.
На покое теперь, доживая свой век,
Вспоминаешь ты прежние драмы.
Как боролся с природой дикарь человек,
Воздвигалися первые храмы.
И глядишь, умиляясь открытой душой,
Орошаясь невольно слезами,
Как над городом блещут вечерней зарей
Купола золотыми крестами.
- А я разве говорил, что плохо? Просто чудно! Да что вы так разволновались, батенька мой? Вирши прекрасны. Но, Станислав Валерианович, поймите, сейчас для прессы важно правильно осветить события не минувшие, а настоящие. А может статься, и грядущие! Дух патриотизма - вот что должно жить во всей сущности написанного и напечатанного.
- А отец Александр не есть патриотическое? - Рыбкин почувствовал, что его понесло. - Человек, который стоял у самых начал покорения этих земель, не есть патриот земли Русской? Священник, который и в стужу, и в жару, и в голод наведывался для выполнения своего долга на пограничные посты, стоящие друг от друга на двести вёрст? Который не боялся манчжурской толпы, готовой его растерзать за православную веру? Тогда кто же в вашем понимании - патриот? Уж не господин ли Мичурин, который сегодня солдатам развозит провиант из ресторации, а завтра господину губернатору предъявит счёт за съеденное? А может, патриот - это банкир Стоянов, то-то я не вижу его среди ополченцев? Ни его самого, ни его сынка преподобного!
Кузьма Петрович ошарашенно взирал на поэта, будто встретился с ним впервые в жизни.
- Что это на вас нашло? - пробормотал редактор, взглядом призывая фотографа к себе в помощники. - При чём тут Кирилла Петрович? И зачем вам здесь, в окопах, банкир? Да я и не считаю их рьяными патриотами. - Аршинников растерянно взирал на офицера. - Право слово, не желаете писать стихи о воинстве амурском - Бог с вами, обойдёмся. Но такая экспрессия, право, отчего?
- Простите, - Станислав Валерианович хлопнул тетрадью по руке. - Слишком много событий за последние сутки. Устал, вот и сорвался. А стихотворение я напишу, обязательно. У меня даже идея имеется. О графе Муравьёве. Вы не против?
- Наоборот! - вскинул руки редактор. Новая идея его явно вдохновила. - Это как раз то, что нужно! Эдакий мостик между прошлым и будущим. Солдаты минувшего передают эстафету нынешним защитникам Отечества! Грандиозно! И рядом с текстом фотография - солдаты в окопах! Солдаты будут держать в руках винтовки и ждать наступления приближающегося врага. А вы будете стоять сверху, на вон той куче из земли и деревяшек…
- На бруствере.
- Хорошо-хорошо. Вы будете стоять на этой куче с саблей в руке и командовать! Ну, как?
- Никак, - Рыбкин с тоской огляделся по сторонам. Кажется, присутствие Кузьмы Петровича обещало затянуться на неопределённое время. - Это уже будет не документальное фото, а какой-то синематограф. Простите, но я никудышный актёр и для подобного лицедейства не гожусь. Впрочем, как и мои подчинённые.
Аршинников яростно замахал фотографу, чтобы тот подошёл как можно ближе к окопам.
- Станислав Валерианович, родненький, о каком лицедействе идёт речь? Вы сейчас творите историю! В кои-то веки нам такое счастье привалило. Может, такого момента более не выпадет! А вы про синематограф разглагольствуете.
Рыбкин дистанцировался от размахивающего руками редактора:
- Кузьма Петрович, и не уговаривайте. Не тратьте слова и эмоции. Стихотворение? Пожалуйста. Хоть два! Хоть поэму! А позировать, да при всём честном народе, - увольте. Вон, - поручик кивнул в сторону направляющегося к ним Ланкина. - Возьмите Сергея Ивановича. Уговаривайте его. Офицер бравый, капитан как-никак. Опять же, солидность… Одним словом, ваш типаж.
- А что… - редактор "Амурских ведомостей" внимательно присмотрелся. - Вполне! Очень… даже очень!
Рыбкин проводил взглядом суетливую фигуру Аршинникова, с облегчением развернул тетрадь и вновь устроился на бревне. Но более писать ему не довелось.
Ланкин на фотографирование "добро" дал сразу. У солдат, естественно, согласия никто не спрашивал. Да, собственно, никто бы из них возражать не стал. То в одном конце окопа, то в другом раздавался смех по поводу того, что, мол, неплохо бы получить снимки на память, выслать родным, дабы те увидели защитника Отечества в военной обстановке. Другие не прочь были повесить фотографию на стенку, как в богатых домах. Штабс-капитан приказал солдатам вытянуться вдоль окопа в цепь, взять в руки винтовки и принять позу, будто они целятся.
Рыбкин прекрасно знал характер Аршинникова. Дотошный и въедливый, Кузьма Петрович своими идеями изматывал любого посетителя редакции, по этой причине Рыбкин и отказался фотографироваться, прекрасно осознавая, что сия простая, минутная операция у Кузьмы Петровича растянется на часы. И не ошибся.
Едва Сергей Иванович поднялся на бруствер, взял в правую руку саблю и вскинул левую руку, Аршинников тут ж принялся жестикулировать, словно на него плеснули кипятку, и орать на фотографа, чтобы немедленно приостановил съёмку:
- Нет, нет, батенька мой! Так не пойдёт! Ну что за вид! Разве так можно, господа? - Редактор вскочил на бруствер, едва не рухнув в окоп. - Гимнастёрки грязные! Потные! Вон и пуговиц не хватает.
- Так ведь работали… - раздались недоумённые голоса. - А как, ваше благородие, копать да не вспотеть?
- Сергей Иванович, - Аршинников в мольбе возвёл ладони к груди. - Выручайте! Миленький! Придумайте что-нибудь! Может, есть сменная одежда? А?
Ланкин перекинул шашку в левую руку, правой развернул платок, чтобы утереться:
- В том-то и дело, что никакого другого обмундирования нет. Слава богу, этого хватило.
- Но ведь так нельзя! - в глазах редактора стояли слёзы. - Вы представляете, как будут смотреться солдаты на снимке с тёмными пятнами на спинах и подмышках? А ежели снимок попадёт в столичные газеты? А он туда попадёт! Представляете, какой резонанс это вызовет в обществе?
Ланкин обвёл взглядом окоп, что-то прикидывая в уме, потом произнёс:
- Всем надеть шинели. Перепоясаться.
Шинели солдатам выдали на случай холодных ночей. Надевать днём в жару их никто не желал. Но приказ есть приказ.
Через минуту Аршинников снова размахивал руками:
- Господин штабс-капитан, посмотрите сами! Это не защитники родины, а толпа идиотов! Что они у вас стоят словно столбы? Где экспрессия? Где ненависть к врагу? И вообще что это они постоянно вытирают лбы? Почему застегнулись не все?
Шея Ланкина побагровела, но Сергей Иванович сумел сдержать эмоции.
- Всем привести себя в порядок! - рявкнул он, взойдя на бруствер.
- Батенька мой, господин капитан, ну ей-богу! - в голосе Аршинникова снова была мольба.
- Что ещё? - чуть не сорвался на крик штабс-капитан.
- А вы-то, вы сами…
- Что я сам?
- Солдаты в шинелях, а вы в кителе.
- Вы что, предлагаете и мне шинель надеть?
- Да, - голос Аршинникова дрогнул.
Весь вид Ланкина говорил о многом, но только не о сочувствии к редактору. Сергей Иванович приблизился к Аршинникову:
- Вы что, издеваетесь?
- Никак не можно, - затряс головой Кузьма Петрович. И тут же перешёл в атаку. - Но солдаты в шинелях, а офицер, простите, неглиже.
- Что-о? Я в мундире!
- Но смотреться-то будет не так!
Ланкин с трудом втянул в себя горячий воздух и пошёл одеваться.
Через полчаса, когда всё закончилось, злой и мокрый Ланкин рухнул на бревно рядом с поручиком:
- Будь проклято искусство, которое требует жертв.
Рыбкин спрятал лицо в руках, стараясь сдержать смех, но ничего не вышло. Штабс-капитан заметил трясущиеся плечи Станислава Валериановича и с раздражением произнёс:
- Не вижу ничего смешного. И ваш Аршинников, кстати, прав. Мы сейчас делаем историю. А потому память для потомков должна об этих днях сохраниться доподлинно! Потерпели чуть-чуть, не беда. Зато лет так через тридцать, - задумчиво проговорил Сергей Иванович. - Будут гимназисты, да и не только они, смотреть на этот снимок и думать…
- "И какого лешего, - будут думать гимназисты, - тут же перебил капитана поручик, проговаривая слова сквозь смех, - они напялили в такую жарищу шинели?"… Представляю подпись под снимком: "Июльская оборона Благовещенска"! А вы в шинелях! - Рыбкин едва не свалился с бревна. Он уже не сдерживал смех. Плечи тряслись, руки ходили ходуном, колени стучали друг о дружку.
Ланкин некоторое время смотрел на сослуживца.
- А ведь вы, Станислав Валерианович, знали, вы сразу поняли, что редактор простым фотографированием не успокоится. Ведь так?
Поручик с трудом кивнул головой:
- А теперь представьте, что он вытворяет каждый раз, когда я приношу ему свои стихи. Но чтобы так? Середина июля, а вас - в шинели… такую толпу, в жару…
Ланкин посмотрел на некоторых, всё ещё одетых по-зимнему, солдат, которые топтались в окопе, и тоже расхохотался.
Олег Владимирович встретил Киселёва, когда тот покинул здание полицейской управы, и уже собирался садиться в дрожки для объезда города.
- Владимир Сергеевич, - Белый придержал полицмейстера за локоть. - Индуров отбыл?
- Тому полчаса. А что? Передумали?
- Отчего ж? Если не возражаете, давайте пройдёмся. Долго не задержу.
Киселёв кивнул кучеру, чтобы следовал за ними по Большой в сторону Торгового ряда.
- Итак, вы хотели о чем-то спросить?
- Владимир Сергеевич, я понимаю, в некотором роде моя личность вам неприятна. Однако, поймите и меня…
- Вы можете перейти к более конкретному предмету? - губернский полицмейстер и не думал скрывать раздражение.
Белый ему был неприятен. Но не потому, что солгал. Владимир Сергеевич прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке личность представителя Генерального штаба намного важнее, нежели главы полицейского департамента. И губернский полицмейстер обязан подчиняться приказам столичного юнца. Именно это его и раздражало. Но во вторую очередь. Первое же, что беспокоило Киселева, была мысль о том, насколько глубоко столичный чиновник продвинулся в своём расследовании, что смог выявить по деятельности господина полицмейстера?
- Извольте, - Белый, заложив руки за спину, концом туфли поддел небольшой камешек. - Скажите, какие общие финансовые дела связывали вас и убитого купца Бубнова?