- Арабы, говорите… Арабы - это интересно. Мечтал побывать на Востоке.
Белый рассмеялся:
- Так а вы где?
Киселёв подхватил шутку:
- В таком случае, выпьем за нас, дальневосточных европейских "арабов"!
Рыбкин вдоль набережной вошёл в парковую зону и вскоре оказался перед домом губернатора. Далее идти не решился. Да и не к чему. Станислав Валерианович присел под берёзой, устало прислонился к стволу.
Последние дни его не покидало чувство одиночества. С того момента, как он увидел Белого с Анной Алексеевной. Саднящая, тупая боль с той самой минуты прижилась в сердце и никак не желала покинуть его. И причина этой боли - тоска. Непроглядная, чёрная, высасывающая душу.
Глаза поручика опустились и на некотором расстоянии от себя, шагах в двадцати, увидели господина Стоянова. Тот привычно подпирал ствол высокого ветвистого тополя и, никого вокруг не замечая, смотрел на заветные окна, как только что - поручик. Станислав Валерианович прикрыл рукой глаза. И рассмеялся. Бесшумно. Горько и глухо. Вспомнилось, как они познакомились с сыном банкира в доме губернатора. Как Анна Алексеевна шутила, не замечая, какую глубокую рану нанесла поэту тем, что свела их вместе. И тоска вновь сжала в своем кулаке сердце поручика.
Строки боли и ревности сами собой сложились в рифму и растворились в воздухе, дабы навечно кануть в небытие. Губы сжались, рука потянулась к ветке, пригнула ее к стволу. "Вот так и меня, - Рыбкин едва дышал, - неведомая сила ломает, гнёт, тянет к земле. Будто смерть жаждет принять до срока, отмеренного Богом и судьбой. Вот уже вторые сутки неведомая черная пустота душит меня. Давит. Мертвит". Поэт отпустил ветку, и та упруго распрямилась. "Вот бы и меня так отпустило", - выдохнул офицер, резко поднялся, в последний раз бросил взгляд на окна губернаторского дома, на верного Стоянова и твёрдо пошёл прочь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С горечью Феб увидал в осаде белых монарха,
Должен теперь потерять слона, обреченного гибнуть.
Одновременно двоих спасти он не в силах от смерти,
Большее зло тогда нести он вынужден был бы,
Главный теперь для него священный долг отвратить бы
Гибель скорей короля.
Марк Иероним Вид. Игра в шахматы. 1513
Олег Владимирович то и дело посматривал на спутника. Станислав Валерианович сидел молча, отрешенно прикрыв глаза и лишь изредка, да и то невпопад, отвечал на вопросы советника.
- Господин поручик! - не выдержал Белый. - Да что с вами? Ей-богу, не узнаю вас. То вы своим эмоциям должного применения найти не можете, то ведёте себя так, словно у вас только что скончалась любимая собака.
- Ну и сравнение… - нехотя отозвался поручик.
- У меня когда-то жил пёс. Из породы терьеров. Славная, скажу вам, тварь. Умница. Не в пример хозяину. Бывало, придёшь в стельку пьяный, так он тапочки несёт. А утром рассол. Огуречный.
- Странный пёс, - рассеянно проговорил Рыбкин. - Дрессированный, что ли?
- Ага, - поддакнул Белый. - Его мой батюшка сначала лет десять дрессировал. А после я… Если бы не спился, до сих пор мне тапочки таскал. А вот от запоя помер. Ванькой его звали.
- Вы что? - Рыбкин вскинул на Олега Владимировича взгляд, полный негодования. - Издеваетесь надо мной?
- И не думал, - улыбнулся Олег Владимирович. - Станислав Валерианович! Оглянитесь вокруг! Что творится-то… Солнце, зелень, простор! Жизнь! А вы? Посмотрите на себя со стороны. Довольно унылая картина откроется, поверьте.
- Человек не в состоянии смотреть на себя предложенным вами способом. Глупый совет, - поручик снова уставился в противоположную от собеседника сторону, что, впрочем, Белого нисколько не смутило.
- Что я слышу? - в голосе советника прыгали весёлые нотки. - Поэт, не понимающий образного языка!
- Образы при чём? - неожиданно резко отреагировал Рыбкин. - Простите, но у меня далеко не оптимистическое настроение и нет ни малейшего желания продолжать разговор.
- Но и молча ехать как-то не с руки, - откликнулся Белый. - Путь долог. Тоска. Станислав Валерианович, может, всё-таки побеседуем? Глядишь, какой просвет в нашей беспросветной жизни и выявим. - рука Белого опустилась на плечо поэта, - А может, у нас одна с вами печаль?
- Сомневаюсь, - Рыбкин откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.
- Сомнение - вещь полезная. Напрасно молчите. Иногда бывает полезно раскрыться. Глядишь, и полегчает. А если, к примеру, у меня такое же недомогание имеется? И мне так же тоскливо? А?
Поручик приоткрыл глаза, взглянул на чиновника:
- Что ж. Давайте проверим. Скажите, Олег Владимирович, у вас предчувствия случаются?
- В каком смысле?
- В непосредственном, - тело Рыбкина качнулось. - Вы когда-нибудь предчувствовали будущее? Не у гадалки. Не на картах. А вот так, сами. Утром проснулись вроде бодро. А к обеду бац - все не то! Гложет что-то вроде червя изнутри. А что - разобрать не в состоянии. Просто чувствуете, что произойдёт нечто… непоправимое. Всеми порами ощущаете: произойдёт.
Белый пожал плечами:
- Признаться, не помню. Может, и было. Но - в дни ранней юности. В последнее время ясновидения за собой не замечал.
Поручик сердито отмахнулся:
- Ну вас… Мне не до шуток. Вторые сутки меня не покидает предчувствие, будто я должен умереть. Ерунда какая-то. - Рыбкин нервно провёл ладонью по волосам. - Смерти я не боюсь. В конце концов, для всех нас путь давным-давно расписан. Однако неприятно.
- И часто с вами такое? - на сей раз серьёзно и заинтересованно спросил чиновник.
Рыбкину все равно почудилась издевка:
- Не ёрничайте. Мир не так прост, каким нам представляется. В скором времени я умру. Одно только непонятно: почему именно сейчас? Когда, кажется, жизнь только начала меняться? Вступает в новый, может статься, лучший этап. Протяни руку, и вот оно - счастье! Но, - Белый услышал щелчок пальцев поручика, - как раз теряешь всё. Вы никогда над этим не задумывались?
- Признаться, некогда было. Всё, знаете ли, в заботах. Чего и Вам желаю, Станислав Валерианович. Не обижайтесь. Но когда руки свободны и уйма пустого времени, в голову и не такие тараканы полезут… Предчувствия, говорите? - Белый достал трубку и раскурил её. - Полгода назад у меня было не предчувствие, а полное убеждение, что через сутки моим телом будут кормить рыб в море. Я тогда даже и молиться не стал во спасение. Куда грешному… Для таких, как я, дорога от райских врат в другие расписана… Помнится, сунули меня в трюм старого баркаса, в коем перевозили рыбу. Если ад и существует, то, скорее всего, там такая же вонь. Я после и до сей поры спокойно мимо рыбных рядов проходить не могу. Как сейчас вижу ту картину: сижу на грязном полу. Ноги, руки связаны. Во рту грязная тряпка, чтобы молчал. А в голове такой кавардак, уму непостижимо. Всякие глупости трутся друг о дружку. И по службе. И по имению: кому-то теперь оно достанет-с я? И другая разная дрянь… Как солнце стало садиться, голова опустела словно котелок. Слышу, по верхней палубе забегали. "Ну, - думаю, - вот и настал мой черёд!" Стук наверху мог обозначать одно: команда собирается посмотреть на казнь русского офицера. Какое-никакое, а разнообразие. Попытался было я узлы развязать, да куда там. А внутри такая злость, что будь кто из моих врагов сейчас рядом сбил бы с ног и зубами глотку ему вырвал…
- И как выжили?
- А та суета на палубе возникла из-за появления нашего пограничного судна. Они меня и спасли. А вы говорите о предчувствиях. Ничего этого нет! - Белый затянулся душистым дымом и продолжил мысль: - Фантазии ума и расшатанной психики. Человек сначала доводит себя до физического и морального истощения, а после ему мнится всякая чушь.
- Мог бы с вами поспорить, да не имею желания, - Рыбкин, насколько смог, отстранился от собеседника.
Белый выбил трубку и спрятал её в карман.
- Как вы думаете, агент поведётся на наши манёвры?
- Неважно, - вяло отозвался поручик. - Дело сделано. Теперь одно из двух - поверит нам или нет.
- Я о другом: никто не заподозрил, что вы сегодня перевозили "пустышки"?
- Даже Сергей Иванович, и тот не определил, что перед ним замаскированная фальшивка.
- Ланкин не артиллерист.
- Но и не дурак, как вы могли убедиться. Наблюдательности ему не занимать.
- И слава богу! - грубовато подвёл итог Белый.
Разговаривать ему расхотелось. Эта обидчивость Рыбкина начинала угнетать. Поди какая цаца - слова ему не скажи!
Поручик тем временем обернулся назад. За их пролёткой следовали две подводы с дюжиной солдат. Те, радуясь выпавшей свободной минуте, вповалку лежали поверх сена и отдыхали, наслаждаясь дорогой и погодой. Рыбкин снова повернулся к собеседнику:
- Вы не находите странным, что китайцы обстреливают приблизительно одни и те же точки? - неожиданно произнёс Станислав Валерианович.
- Вы же сами говорили: они просто разворачивают орудия. Не меняя позиции, - Белый вприщур посмотрел на поручика.
- Как раз это и смущает, - Рыбкин говорил медленно, обдумывая каждое слово. - Я оглядел их артиллерию в бинокль. Стволы английского производства. Сравнительно лёгкие, на колёсном ходу. Переместить их вдоль берега такой массе народа - дело плевое. Однако китайцы ограничиваются тем, что только разворачивают. В результате, сектор обстрела ограничен, снаряды не могут даже достать до нашей крайней огневой точки. И потом: зачем обстреливать практически пустую набережную, Арку, казармы, если есть цели более существенные? Благовещенск они как свои пять пальцев знают… Допустим, они хотят захватить город и разграбить его, поэтому не трогают центр, где находятся лавки, банки, конторы. Но по воинским частям артобстрел почему не вели?
- Откуда мне знать? Или у меня семь пядей во лбу? - ответил Белый раздражаясь. - О своих подозрениях сообщили бы лучше его высокопревосходительству! Или Арефьеву.
- Сия мысль есть гипотеза. Предположение. А в военном деле всякие измышления могут стоить кому-то жизни.
Белый не стал продолжать разговор и передавать поручику беседу с полицмейстером. Орудия противника должны замолчать. При любом раскладе.
Советник расстегнул жилет и вдохнул воздух свободной грудью. Слово "расклад" навело его на новый ход мыслей: "Индуров. Чем, интересно, сейчас занят господин штабс-капитан? Размышляет, как поступит, когда вернётся в город? Вот и пусть пока сидит под наблюдением Селезнёва!".
Юрий Валентинович в сей час действительно находился в размышлениях. Но не о том, как вернуться в Благовещенск. Господина штабс-капитана беспокоило одно: как избавиться от стилета.
Предчувствия, будь они неладны. Правда, на штабс-капитана в отличие от поэта сии напасти нахлынули внезапно, будто волной окатило. И причиной неожиданного их появления стал Селезнёв. Младший следователь своей наблюдательностью, сам того не подозревая, заставил офицера разволноваться не на шутку. Юрий Валентинович, замечая взгляды младшего следователя, не единожды называл себя самыми нелестными словами. И причина тому имелась: стилет.
"Спрятать! - разрывала голову саднящая мысль - Немедленно! Пока никто не видит!" Юрий Валентинович тяжело втянул воздух, быстро огляделся по сторонам, дабы убедиться, что за ним и в самом деле никто не смотрит, после чего лёгкими, быстрыми шагами скрылся за сараем, от которого почти бегом устремился в лес.
Едва фигура штабс-капитана скрылась в кустах, как другая фигура - младшего следователя - тут же распрямилась, опустив бревно, и на мгновение замерла в сторожевой стойке. Опытный глаз Селезнёва давно отметил странные изменения в поведении командира. То он крыл на чём свет стоит вся и всех, размахивая руками, что для простого человека вполне понятно. То вдруг притих, принялся слегка придерживать правую руку, будто получил ранение в последнем бою.
Когда Индуров скрылся за сараем, Селезнев отдал приказ продолжать работы, а сам, проверив револьвер, тихонько устремился вслед за штабс-капитаном. Харитон Денисович рос в таежных местах, сызмальства с отцом ходил на охоту, умел передвигаться в лесу так, что ни одно живое существо, будь то зверь, а тем паче - человек, не могло его обнаружить и на близком расстоянии.
Спину Индурова, быстро удаляющуюся через молодую поросль вверх по реке, младший следователь разглядел сразу. "Ишь, - пробормотали едва слышно губы сыщика, - как мы торопимся! Неужто решились, ваше благородие, на ту сторону махнуть? Лодка там вас, что ли, ждёт? Ну-ка, ну-ка…"
Юрий Валентинович шёл тяжело, всей ногой ступая на усыпанную бурой хвоей землю. Несколько раз оглядывался, но ничего подозрительного не замечал. Пройдя с полверсты, он вышел к берегу Зеи. Причал теперь остался по правую руку, и с этого места его никто увидеть не мог. Он ещё раз оглянулся - убедился, что и за спиной ничего подозрительного не наблюдается, и принялся скидывать с себя мундир.
Селезнёв достал из кобуры револьвер и осторожно взвёл курок. "Как только Безголовый начнёт спускаться к лодке, - решил следователь, - пришью, и делов-то! После - лодочника. И плевать на то, что сказывали только следить за его благородием и лишь в крайнем случае арестовать. Скажу, что оказал сопротивление". Сыщик поднял оружие и прицелился. Цель виделась отлично. Спина офицера маячила шагах в десяти от спрятавшегося в кустарнике следователя. "Однако странно… - профессионализм заставлял Харитона Денисовича думать, как того требовала служба, - зачем он раздевается? Не проще ли скорей прыгнуть в лодку да тикать? Ан нет, в одних кальсонах остался. И бельишко аккуратненько сложил, будто возвернуться желает".
Селезнёв чуть приподнял голову, чтобы лучше рассмотреть предмет, извлечённый офицером из рукава кителя, и от удивления едва не присвистнул. Предметом оказался продолговатый футляр, судя по всему сделанный из дерева. Длиной чуть меньше локтя, толщиной в палец. Индуров несколько минут вертел эту штуковину в руках, после чего замотал её в тряпку, извлечённую вместе со шпагатом из кармана брюк, поднял с земли камень, привязал его к предмету и пошел к реке. Селезнёв перебежкой быстро сменил позицию, спрятавшись за густой малинник, и оттуда продолжал наблюдать за дальнейшим ходом событий.
Его благородие сначала прошёл вдоль берега вверх по течению Зеи. "Отмечает место", - догадался следователь. Действительно, как только Юрий Валентинович достиг высокой раскидистой ели, гордо возвышавшейся над обрывом, он вошёл в воду сначала по пояс, после по грудь. Когда вода добралась до горла, Индуров развернулся, с трудом преодолевая бурное течение реки, сделал несколько шагов в сторону так, чтобы ель была прямо напротив него, и опустил предмет в воду. Постояв ещё несколько минут, видимо, проверяя ногой, как тайник лёг на дно, и, убедившись, что тот освоился под водой основательно, Индуров медленно выбрался на берег, с трудом вылез по крутому склону наверх, оделся и, более не оборачиваясь, направился, как понял Харитон Денисович, в расположение поста.
Выждав немного, дабы проверить, не собирается ли его благородие вернуться, младший следователь быстро скинул с себя одежду, спрыгнул на прибрежный галечник, бегом покрыл расстояние до ели, вошёл в воду, и… там понял, что повторить движения штабс-капитана ему не удастся по причине малого роста. Селезнев был на голову ниже офицера, а потому, как только делал шаг поглубже, вода тут же накрывала его с макушкой, течение сбивало с ног и вело в сторону. Селезнёву пришлось вернуться на берег, пройти несколько шагов вверх по течению, потом снова войти в воду по горло, нырнуть и на ощупь искать предмет, оставленный начальством. С первой попытки ничего не получилось. Со второй и третьей - тоже. Лишь с пятой пробы рука коснулась тряпицы, и пальцы ухватили сверток.
На берегу Харитон Денисович первым делом осмотрелся, не вернулся ли штабс-капитан, и тем же путём, что недавно проделал Индуров, поднялся наверх. Там Селезнев разорвал шпагат, развернул тряпку - в руках младшего следователя оказались два предмета: лёгкие деревянные ножны и стилет с трехгранным тонким лезвием.
Киселёв заправил за ворот кителя салфетку, взял столовые приборы и только приступил к разделке великолепного фаршированного осетра, как в двери постучали и слуга доложил:
- Господин Кнутов. С просьбой принять.
Владимир Сергеевич кивнул, чтобы поставили новые приборы, а сам продолжил управляться с осетром.
Анисим Ильич прошёл к столу, опустился на стул и устало произнёс:
- Нашли Катьку Иванову. Мертвую.
- Убита? - как-то обыденно поинтересовался губернский полицмейстер, прожевывая кусок рыбы.
- Так точно. Стилетом. Как Бубнов.
- Где нашли?
- Рыбаки в Зее выловили. Судя по внешнему виду, умертвили совсем недавно. Ночью или ранним утром.
Киселёв кивнул на прибор:
- Присоединяйтесь. С утра, поди, маковой росинки во рту не было?
- Так точно, - усмехнулся Кнутов.
- Попробуйте рыбу. Очень рекомендую, - вилка полицмейстера ловко отделила еще кусок и замерла. - Где выловили-то? В доках?
- Никак нет, Владимир Сергеевич, - с набитым ртом ответил Анисим Ильич. - Недалеко от дачи архиерея. Сетями.
- Вверх по Зее, - подвел Киселёв и положил вилку на стол. - Выходит, убитую снесло течением…
- Со стороны переправы, - подтвердил Кнутов. - По всему получается, девчонку убили на суше, а после сбросили в реку где-то между дачей архиерея и переправой.
- Либо на самой переправе, - закончил мысль следователя полицмейстер. - Что докладывает Селезнёв?
- С утра более никаких сообщений не поступало. Если бы Иванова была замечена, Харитон бы немедленно сообщил.
- Если он ещё жив. А если нет?
Кнутов перестал жевать. Воспалённые от бессонницы глаза уставились на Киселёва:
- Нам бы немедленно…
- В котором часу от него прибыл посыльный?
- В восемь. Начале девятого.
- Сколько до нас ходу?
Анисим Ильич пожал плечами:
- На лошади три четверти часа.
- То-то и оно. А сейчас сколько?
Кнутов перестал жевать:
- Неужели вы думаете…?
- Я выдвигаю версии! - резко оборвал подчинённого полицмейстер. - Приход Катерины Ивановой на пост Селезнёв пропустить никак не мог. Отсюда два вывода. Ваш следователь мог стать свидетелем встречи или убийства, после чего сам стал жертвой. Либо Селезнёв не видел девицу на посту.
- И не факт, что Катьку убил господин штабс-капитан.