Знаменитый хирург Фрэнсис Хикс ругался очень редко - он не мог позволить себе брани в разговорах с почтенными студентами медицины, - но это было уж слишком. Его несчастный зять умер всего за десять дней до того, как Коморн сдался австрийским войскам - какая злая шутка судьбы! - а теперь еще и Джекдо пожертвовал собой ни за грош, уже после окончания военных действий!
- Хелен сообщает какие-нибудь подробности?
- Да. Он отправился в качестве переводчика к русскому наследнику престола, но после мадьярской атаки потерялся где-то за линией русских отрядов. О Фрэнсис, Фрэнсис, это невыносимо!
Она снова разрыдалась - на сей раз не только из-за Джекдо, но и из-за своего брата и его вдовы, которую она так любила. Фрэнсис тоже помрачнел. Он думал о долгих годах, которые были потрачены на то, чтобы научиться исцелять людей, - и о том, сколько людей погибают и одной-единственной битве без всякой надежды на помощь врача.
- Эти политики, которые доводят дело до войны, просто безумцы, - произнес он. - Иногда я чувствую совершенное разочарование в человечестве.
Кэролайн вытерла глаза.
- Энн еще спрашивает, не могла бы Горри пожить у нас. В замке Саттон ей очень плохо, а если бы ты смог присматривать за ней, дорогой, то мы бы за нее не так волновались, - спросила она.
- Конечно, конечно. Она еще не знает о Джекдо? Кэролайн побледнела:
- Не знаю. Сомневаюсь. Конечно, она почти не знала его, хотя он был шафером на свадьбе, но ведь они познакомились при таких удивительных обстоятельствах. Ты помнишь?
- Ты имеешь в виду тот случай, когда он погнался за ее экипажем, как дурак?
- Да. Он, должно быть, абсолютно потерял голову от ее красоты.
Умница Фрэнсис устремил на свою жену пронзительный взгляд синих, как колокольчики, глаз, не потускневших с годами.
- Мне кажется, он так ее и не нашел, бедняга, - произнес он.
- Фрэнсис! Ну откуда ты можешь знать?
- Я видел, как он смотрел на Горри в день свадьбы. Я бы никогда не сказал тебе об этом, Кэролайн, если бы хоть один из этих несчастных оставался в живых… но, поверь мне, в тот день у алтаря стояло два жениха.
- А Горация знала?
- Нет. Думаю, нет. Она никогда не обращала внимания ни на кого, кроме Джона Джозефа.
- Ты прав, - Кэролайн медленно покачала головой. - Она влюбилась в его портрет, когда была еще почти ребенком. Бедное, бедное дитя… как она теперь, без него?..
- Как корабль, плывущий в океане слез.
- Она придет в себя?
- О, да, - ответил Фрэнсис. - Человеческая психика восстанавливается сама по себе, хотя человек может этого не замечать. Даже самую трагическую смерть невозможно оплакивать вечно. На место скорби придут сладкие воспоминания, а в конце концов вернется счастье, хотя уже другого рода, чем раньше.
- Я уже говорила тебе, - сказала Кэролайн - что ты очень мудрый человек, и за это я тебя люблю. Ты поможешь Горации?
- Я сделаю все, что в моих силах, - ответил Фрэнсис.
Вечером, накануне отъезда к Хиксам, вдове Джона Джозефа приснился ужасный сон. Она стояла на извилистом песчаном берегу, так хорошо знакомом ей по прошлым сновидениям, и снова видела церковь под холмом. Но на сей раз двери церкви были широко распахнуты, и она ощутила, как какая-то сила влечет ее внутрь - против ее желания. Сейчас в этом месте чудилось что-то порочное, греховное. Невидимые музыканты играли торжественную музыку, отблески огромных свечей мелькали на остекленевших ликах святых и умирающих мучеников.
К своему ужасу, Горация увидела, что перед алтарем стоят два гроба, а над ними возвышаются угрюмые монахи в черных плащах с капюшонами. Пока она в страхе глядела на эту жуткую картину, два монаха сняли крышки с гробов и жестами подозвали ее попрощаться с покойными. Она понимала благодаря какому-то необъяснимому предчувствию, что будет куда лучше, если она не станет смотреть. Но монахи приближались к ней, бесшумно и размеренно, как автоматы, чтобы подвести ее к гробам.
Один из них склонил голову и произнес:
- Это ваш долг, леди Горация.
Он казался безликим, голос шел откуда-то из темных глубин капюшона.
Горация нерешительно двинулась вперед по проходу и остановилась в изножий гроба, стоявшего слева. Под белым атласом она разглядела пару армейских сапог и голубой мундир. Это был Джон Джозеф.
Она не хотела смотреть на его лицо, ей была невыносима даже сама мысль об этом, но какая-то неведомая сила толкала ее вперед. Она наклонилась над гробом, заглянула внутрь и испустила крик ужаса: там лежало не тело ее мужа, а его побелевшие кости. Руки скелета были скрещены на грудной клетке, облаченной в мундир, на шее висел орден рыцаря Мальты, а кивер венчал мрачно ухмыляющийся череп.
Она отпрянула так резко, что чуть не упала на второй гроб, стоявший справа от Джона Джозефа. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось схватиться за гроб. С таким же ужасом она обнаружила, что гроб пуст. Он ждал своего обитателя.
Ей пришло в голову, что, возможно, он предназначен для нее: ведь ее сердце умерло вместе с Джоном Джозефом. Но потом ей бросилась в глаза надпись на приподнятой крышке: "Майор Джон Уордлоу, 1817–1849. Покойся с миром".
Горация принялась истерически рыдать и обнаружила, что плачет уже наяву. Она была вся мокрая от пота, и ее била дрожь. К ней подбежала укутанная шалью, но босая Ида Энн.
- Горри, дорогая, что с тобой?
- Мне приснился кошмар. Совершенно ужасный. Ида Энн, мне снилось, что Джон Уордлоу тоже умер, как и Джон Джозеф.
Ее сестра была потрясена. Она еще не забыла о брачных планах, которые строила ее мать и в которых так ярко фигурировал Джекдо.
- О, Боже, надеюсь, что это - не предзнаменование!
- И я надеюсь. Он ведь рисковал своей жизнью, чтобы спасти нас с Джоном Джозефом из плена. Если бы его маскарад открылся, его расстреляли бы на месте. Я не хочу, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое.
Несколько минут сестры сидели в молчании, думая о своем друге. Горация с легким смущением вспоминала, как он играл роль генерала Клапки и поцеловал ее с такой неожиданной страстью. А Ида Энн вспоминала тот странный случай на своем дне рождения, когда Джекдо нашли спящим в комнате дворецкого, и он не мог понять, как там оказался.
Потом, чтобы скрыть от сестры, что ее щеки залила краска, Горация встала и подошла к окну. Отдернув занавеску, она взглянула на небо, где серебряные звезды плясали на сапфирной синеве между молочных туч, а ниже, над горизонтом, морозно блестел тоненький молодой месяц.
Было страшно холодно. В прудах между парковыми аллеями, покрывшихся корочкой льда, отражался лунный свет, откуда-то из ветвей доносилось уханье старой совы.
Повернувшись к сестре спиной, Горация произнесла:
- Джон Джозеф говорил мне, чтобы я его разыскала. Говорил, что он сможет мне помочь.
- Ты имеешь в виду Джекдо?
- Да.
Ида Энн подошла к ней вперевалку: ноги почти не слушались ее от холода.
- Это был всего лишь сон, Горри. Может быть, Джекдо жив и здоров. Может быть, мы занимаемся глупостями.
Горация повернулась и улыбнулась сестре, заметив, как на ее строгом личике появилось нежное, любящее выражение.
- Помнишь, когда ты была еще совсем маленькой, ты говорила, что тебя все на свете любят больше, чем других детей?
Ее сестра вздрогнула:
- Да. Как, должно быть, вы меня ненавидели.
- Да. Но теперь все в прошлом.
Сестры обнялись.
- Ложись спать, - сказала Ида Энн. - Если хочешь, я останусь с тобой.
- Да, пожалуйста.
Горация, засыпая, ощущала под боком теплое тело сестры, и на сей раз ей приснилось, что Джон Джозеф жив и снова рядом с ней.
Наутро, застегнув черный плащ и завязав ленты траурной шляпки, Горация подошла к зеркалу. Она стала худой и изможденной, лицо ее побледнело и осунулось, губы плотно сжались. Под глазами появились черные круги, а рыжие волосы стали напоминать хвост лисицы, истощенной за долгую зиму. Когда-то они вились, но теперь падали на плечи прямыми прядями. В неполные двадцать шесть лет Горация Уолдгрейв стала превращаться в старуху.
Ида Энн, мистер Хикс и графиня проводили ее до станции в Уокинге, но когда Горация села в лондонский поезд, ее захлестнуло чувство невыносимого одиночества. Она подумала, хватит ли у нее сил прожить остаток дней совсем одной, без дружбы и любви. А потом она подумала, что если Джекдо жив, что если этот кошмарный сон - всего лишь игра воображения, то, возможно, он сможет помочь ей обрести покой. Джон Джозеф говорил ей, что его друг постиг древнюю мудрость. Может быть, он смог бы научить ее жить в одиночестве.
Поезд въехал В туннель, и Горация закрыла глаза, стараясь вызвать в памяти образ Джона Джозефа - такого, каким он был в день свадьбы. Но почему-то его лицо не хотело возникать: она вспомнила лишь, как Джекдо, стоявший у алтаря, повернулся и взглянул на нее с таким видом, будто она заключала в себе источник всего света, что есть на земле.
Если бы она не была теперь настолько подавлена и убита горем, она, конечно, поняла бы, что он ее любит. Что он поцеловал ее как Джекдо, а не как венгерский генерал, что он никогда не переставал думать о ней с той минуты, как увидел ее экипаж в Гастингсе. И даже то, что он начал мечтать о ней гораздо раньше, - хотя этого она, должно быть, так и не узнает.
Но Горация не думала ни о чем подобном. Она просто беззвучно молилась, не открывая глаз, - молилась о том, чтобы друг ее мужа был жив, чтобы она могла поговорить с ним о Джонс Джозефе и предаться драгоценным воспоминаниям. Но в тот момент, когда она ступила на платформу вокзала Ватерлоо, она поняла, что все ее молитвы были напрасны. Одного взгляда на опрокинутое лицо Кэролайн хватило, чтобы понять: ее не утешит дружба с Джоном Уордлоу.
Без всяких вступлений, даже не поздоровавшись толком с Кэролайн, она спросила:
- Джекдо? Его убили?
- Да, - ответила Кэролайн. - Боюсь, что так. Хелен говорит, они уже оставили всякую надежду разыскать его. На этой неделе в Гастингсе состоится поминальная служба. Она тебе тоже написала?
- Нет, - ответила Горация. - Но я знаю. Понимаешь, я видела его гроб.
Дальше говорить она уже не могла, потому что из груди ее вырвалось отчаянное рыдание, и Кэролайн так и не спросила, что значили эти странные слова, но она не забыла передать эту фразу Фрэнсису, когда он вечером вернулся домой.
- У нее кошмарные фантазии, Кэролайн. Я решительно против того, чтобы она ехала на эту службу.
- Но она настаивает, Фрэнсис. Я думаю, может быть, ты дашь ей какое-нибудь успокоительное? В конце концов, ты ведь тоже там будешь.
- Если у нее начнется истерика, я не смогу ничего сделать.
- О нет, никакой истерики не будет, - возразила Кэролайн. - Она слишком горда. Ей, должно быть, кажется, что она виновата в смерти обоих - и Джона Джозефа, и Джекдо.
Но несмотря на успокоительное и на то, что Кэролайн и Фрэнсис сидели рядом с ней в карсте, держа ее за руки, Горация страшно побледнела, когда экипаж въехал на Пелхам Крескент.
- Тебе плохо? - спросил Фрэнсис профессиональным тоном, не решаясь проявлять излишнюю чувствительность.
- Нет, нет, - пробормотала она, кусая платок. - Ничего страшного, просто голова закружилась.
Но в действительности ей было очень плохо. Она с первого взгляда узнала эту церковь. Она вспомнила все свои странные сны, где она бродила по песчаному пляжу с двумя призрачными спутниками, глядя на церковь, приютившуюся под скалой. Несомненно, эти сны были пророческими: ведь сегодня должна была состояться поминальная служба по Джекдо, и на его месте мог бы оказаться и Джон Джозеф. Круг замкнулся, и теперь Горация отчетливо понимала свою судьбу.
И все же, так ли это было? Ведь как только Горация переступила порог церкви, сердце ее внезапно возликовало. Она не могла найти этому никакого объяснения. Красота окрестностей - огромный полукруг в сердце отвесных скал - была ничто по сравнению с той свинцовой тяжестью в душе, с какой Горация совершала свое путешествие в Гастингс. Дело было и не в лекарстве, которое дал ей Фрэнсис, - хотя он сказал, что оно поможет ей успокоиться.
Сидя на галерее, Горация чувствовала, как ее переполняет радость. Она смотрела на портрет Уильяма IV в парадном мундире, висевший над часами, и на большой мраморный фонтан, питавшийся из неиссякаемого источника, который бил прямо из скалы и ручейками стекал в маленький грот, увитый зеленью, - и глаза ее стали обретать прежний радостный блеск. А когда священник встал за кафедру, она подалась вперед в ожидании чего-то необычного.
- Возлюбленные мои! - раздался звучный голос. - Мы собрались здесь, чтобы почтить память одного из сыновей города Гастингса - майора Джона Уордлоу, погибшего в самом расцвете лет…
И тут Горация повернулась к Кэролайн и произнесла громко и отчетливо:
- О, нет, я так не думаю. Я уверена, что это неправда, - и с этими словами она упала без чувств к ногам своей золовки.
Но прежде чем потерять сознание, Горация улыбнулась. Она ясно услышала у себя над ухом шепот Джона Джозефа: "Верь, Горация! Джекдо жив, любовь моя. Клянусь тебе, он жив".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
- Нет, - сказал дядя Томас Монингтон. - Нет, леди Горация. Я на это никогда не соглашусь. Саттон должен остаться у нашей семьи, и я в этом совершенно убежден.
- Но, сэр…
- Прошу вас, никаких "но". Пункты завещания вашего покойного мужа не допускают двусмысленного толкования. Саттон принадлежит вам без права отчуждения до тех пор, пока вы не выйдете замуж или не умрете. В случае того или другого события дом и поместье переходят в мои руки. Но, как вы знаете, в случае вашего повторного замужества, ваш покойный муж назначил вам пожизненную пенсию в размере тысячи фунтов в год из доходов от поместья…
- Но, дядя Томас, неужели мы не сможем договориться? Ведь у вас есть Сарнсфилд Корт, а наследника нет. Что вы будете делать с замком Саттон? Почему я не могу продать его и разделить с вами деньги?
- Нет! - крикнул дядя Томас, смерив Горацию испепеляющим взглядом.
Это был неприятный старик, тощий и высокий, похожий на паука. В молодости у него были ярко-рыжие волосы, но теперь он поседел, а веснушки на его лице, казалось, слились в одно сплошное пятно. Из его удивительно подвижных ноздрей торчали длинные седые волоски, волосатые руки постоянно тряслись. Кроме того, он носил вставную челюсть. Горация его терпеть не могла.
Но отвращение у нее вызывала вовсе не только его отталкивающая внешность: он, вдобавок, был еще труслив и скрытен. Еще в детстве, узнав, что его старший брат - покойный отец Джона Джозефа, на которого Томас был совершенно не похож, - унаследует саттонское поместье, он принялся ухаживать за своей престарелой родственницей Анной Монингтон. Он стал для нее настоящим пажом-ангелочком: он носил за ней перчатки, выгуливал ее ужасных собак, строил ей глазки и умильно улыбался. И его труды не пропали даром: в ранней юности он унаследовал поместье Сарнсфилд Корт в Хирфордс - с условием, что он примет фамилию мисс Монингтон.
Горацию поразил тот странный факт, что и дедушка, и дядя Джона Джозефа получили в наследство огромные поместья от старых дев на условии смены фамилии. Джон Уэбб добавил к своей фамилии вторую - Уэстон - и в награду получил Саттон от сумасшедшей мисс Мэлиор Мэри; его сын Томас отказался от фамилии Уэбб Уэстон и стал Монингтоном, за что приобрел Сарнсфилд Корт, где он и жил как истинный джентльмен с двадцати одного года, а теперь с не меньшей решимостью собирался сохранить Саттон для семьи Уэбб Уэстонов, несмотря на то, что у него не было детей.
Горация сделала еще одну попытку:
- Но почему, сэр?
- Намерение вашего покойного мужа совершенно понятно, - он ни разу не назвал Джона Джозефа по имени. - Он хотел, чтобы в случае его смерти вы остались жить в замке Саттон и управляли бы им, как должно. Лично мне кажется, если говорить откровенно, что вы, леди Горация, постоянно пренебрегаете его последней волей. Но именно в этом отношении я, как законный наследник, имею больше прав, чем вы, и собираюсь настаивать на своих правах.
Он победоносно фыркнул, и Горации неудержимо захотелось дать ему пощечину. Она уже была готова пересказать ему последние слова Джона Джозефа (если, конечно, он действительно сказал их и это ей не приснилось), но вовремя прикусила язык. Зачем обсуждать с этим бездушным негодяем самые сокровенные тайны своего сердца? Она поднялась и сказала:
- Думайте что хотите, мистер Монингтон. У меня есть личные причины, по которым я не желаю жить в замке Саттон… и личные причины, по которым я хочу избавиться от поместья.
Он снова фыркнул и покраснел, как индийский рубин.
- Неужели! - из его рта брызнули капельки слюны. - Неужели вы верите во все эти россказни о проклятии? Я-то думал, что женщина вашего происхождения должна быть разумнее. Ну, в таком случае, что говорить о женских капризах!
Горация сердито взглянула в его слезящиеся глазки.
- Так знайте, что я действительно верю в эту легенду, и… хотя я не намерена обсуждать это с вами… Джон Джозеф в нее тоже верил. Он всю свою жизнь старался уехать как можно дальше от поместья. Вы были со мной откровенны, так вот, я тоже буду откровенна. Хотя в деле продажи замка вы и можете мне помешать, но где я буду жить - не ваше дело. Итак, мистер Монингтон, я желаю вам всего хорошего и сообщаю, что намерена остаться здесь, в Лимингтоне, а в поместье по-прежнему будут жить моя мать и отчим, - произнесла она.
Лицо старика застыло, превратившись в злобную маску, он даже зашипел. Но в следующий момент он овладел собой и спокойно спросил:
- Вы знакомы с кузеном вашего покойного мужа? С моим племянником Фрэнсисом Сэлвином?
Горация непонимающе взглянула на него и ответила:
- Конечно. Я прекрасно знаю его и его семью. А что?
- Я хотел пригласить его в Сарнсфилд Корт - и вас тоже. Так что, как вы видите, у меня есть наследник, Горация. И Саттон перейдет в его руки.
Никакого разумного ответа Горации в голову не пришло, и она просто воскликнула: "О!"
Мистер Монингтон продолжал говорить уже совершенно спокойным тоном и смотрел на Горацию почти дружелюбно:
- В таком случае, я попрошу мою жену прислать вам приглашение. Можете на это рассчитывать. Всего доброго, Горация.
И, неуклюже поклонившись, Томас Монингтон удалился, а Горация смотрела ему вслед и пыталась сообразить, что же означает эта странная перемена в его поведении. Возможно, он подумал, что кузен Фрэнсис сможет смягчить удар, который испытала Горация, обнаружив, что ее план продажи поместья провалился.
Горация вздохнула, покачала головой и, взяв два поводка, позвала Лули и Портера - щенка терьера, которого воспитал для нее Фрэнсис Сэлвин. Накинув на плечи шаль, она вышла во двор.
Стоял май, и в воздухе кружились цветочные лепестки. Теплый западный ветер обрывал цветы с ветвей и целыми тучами осыпал их на землю. В дуновении ветерка слышались шепоты и звуки близящегося лета, жужжание пчел и дальний голос кукушки.