Настроение Горации, сильно испорченное беседой с Томасом Монингтоном, снова улучшилось. За прошедшие восемнадцать месяцев все происходило именно так, как предсказывал Фрэнсис Хикс, хотя в эту минуту, играя с собаками на лужайке, она едва ли отдавала себе в этом отчет. Со временем она научилась вспоминать о Джонс Джозефе без слез и уже начинала понемногу снова интересоваться тем, что происходит вокруг нес. Она снова почувствовала вкус к жизни и, вопреки протестам матери, сняла домик в Лимингтонс и поселилась там с немногочисленной прислугой.
Но одна мысль для нее оставалась совершенно невыносимой. Она понимала, что прошло уже очень много времени с тех пор, как состоялась поминальная служба по Джекдо, что с тех пор о нем так и не было никаких известий и что, скорее всего, тогда в церкви у нее была галлюцинация, вызванная успокоительным лекарством.
Она могла бы поклясться, что в последнюю секунду перед тем, как она потеряла сознание, с ней говорил дух Джона Джозефа. Но она ошиблась. Джекдо был мертв, и она его больше никогда не увидит.
Впрочем, мужского общества ей вполне хватало. Мистер Колкьюхоун - английский консул в Бухаресте, освободивший ее из плена, - нанес ей визит в Лимингтон и стал заходить в гости. А затем, когда прошел год со дня смерти Джона Джозефа, он явился к Горации, протер свой монокль, упал на одно колено перед ней и признался, что влюбился в нее с первого взгляда, несмотря на то, что вокруг было так ужасно и рядом с ней стоял капитан.
- Вы - самая красивая женщина на свете, - сказал он.
Естественно, Горация ему отказала. Правда, мистер Колкьюхоун был слеплен из хорошего дипломатического теста, и в декабре он вернулся, чтобы возобновить ухаживания. Но его ожидал большой удар: придя к Горации, он застал у нее кузена Фрэнсиса Сэлвина, который решил навестить сестру на Рождество. Мистер Колкьюхоун решил, что у него есть более счастливый соперник, и отказался от своих намерений.
Вдова не смогла сдержать смеха, когда получила письмо от мистера Колкьюхоуна. То, что кузена Фрэнсиса можно было воспринять всерьез, показалось ей невероятно смешным. Не то чтобы он был уродлив (хотя немного похудеть ему бы не мешало), просто это был эдакий бодрячок и рубаха-парень - абсолютное воплощение английского сельского джентльмена. Он почти ни о чем не говорил, кроме соколиной охоты, бакланов и других птиц (в которых он превосходно разбирался) и охоты как таковой. Каждый раз, беседуя с Горацией, он упоминал, что возвращается с очередной охоты - на лисиц, на кабана, на дичь.
Но Горации это нравилось. Он был добрым, дружелюбным и даже в чем-то талантливым. Он набросал портрет Лули - очень похожий на толстенькую жизнерадостную собачонку, в которую она снова превратилась, когда тяготы военного времени остались позади. Он вообще любил рисовать собак.
По своей странной смеси увлечений - завзятый спортсмен, птицелов и художник-любитель, - он чем-то напоминал Горации ученого медведя, который ловит рыбу лапой, пляшет, чтобы повеселить ребятишек, и греется на солнышке, лежа на спине. Кроме того, он совершенно не интересовался дамами, и создавалось впечатление, что этому медведю совершенно не нужна спутница жизни.
При мысли о нем Горация улыбнулась и замурлыкала под нос какую-то мелодию. Потом она подумала: "Надо спросить Джона Джозефа…" - и тут же опомнилась. С тех пор, как он умер, такое случалось с ней миллион раз: реальность доходила до нее на долю секунды позже. И вот теперь ей снова захотелось спросить своего мужа, не похож ли, с его точки зрения, кузен Фрэнсис на ручного медведя. И еще она хотела спросить, как быть с дядей Томасом Монингтоном и с замком Саттон. Но ведь если бы Джон Джозеф был жив, будущее поместья не вызывало бы сомнений, да и дядя Томас Монингтон не смог бы никак им помешать.
- Итак, вы видите, моя дорогая графиня, что это дело весьма меня тревожит, и я пришел сюда не для того, чтобы вмешиваться не в свои дела, а лишь из-за беспокойства и, если мне будет позволено так выразиться, искренней заботы.
Дядя Томас Монингтон и вдовствующая графиня Уолдгрейв сидели в маленькой гостиной, любуясь в окно на дальние сады, откуда западный ветерок доносил сладкие запахи цветущих деревьев.
- Простите?..
Она непонимающе смотрела на него, гадая, что же он хочет ей сказать. Она почти не знала этого человека, они встречались только один раз, на свадьбе Горации, но теперь, глядя на него, она подумала, что он довольно неприятен. Он слегка подался вперед и снова заговорил, но при этом так брызгал слюной, что графиня отстранилась. Мистер Хикс, бродивший по комнате, издал какой-то невнятный звук.
- Я, очевидно, не смог объяснить все как следует, моя дорогая леди, - дядя Томас обнажил в улыбке свои вставные зубы. - Недавно я был в Лимингтонс и видел леди Горацию. Мы с ней побеседовали по-дружески… хотя она высказала неразумное намерение продать Саттон, что совершенно невозможно, так как противоречит завещанию. Одним словом, мне показалось… конечно, я не хотел бы чересчур обеспокоить вас, любезная графиня… что ваша дочь слишком долго была предоставлена самой себе. Конечно, это печально, но леди Горация действительно не любит Саттон, и я чувствую, что для нее было бы величайшим благом снова выйти замуж…
Он сделал драматическую паузу, и Энн изумленно уставилась на него.
-…за человека из рода Уэбб Уэстонов, - закончил он свою фразу.
Повисла напряженная тишина, а потом графиня сказала:
- Но ведь она и так носит фамилию Уэбб Уэстон. Что вы имеете в виду, мистер Монингтон?
- Я имею в виду, мадам, что все проблемы леди Горации можно разрешить одним махом. И это… - он откашлялся, - это брак с моим племянником и наследником Фрэнсисом Сэлвином.
- О, Небо! - воскликнула Энн. - А что по этому поводу думает Горация? Ей нравится этот джентльмен?
Мистер Монингтон яростно заговорил, брызгая слюной:
- Они провели прошлое Рождество вместе, мадам. Нужно ли говорить о большем?
- Я пропел прошлое Рождество со своим братом, - проворчал мистер Хикс из дальнего угла. - Но я не собираюсь вступать с ним в брак.
Дядя Томас бросил на него уничтожающий взгляд, а графиня сказала:
- Элджи, сейчас не время шутить. Ты сказал глупость. Я совершенно уверена, что мистер Монингтон принимает близко к сердцу интересы Горации.
Мистер Монингтон подарил ей улыбку:
- О, моя дорогая леди, как вы умны! Такой брак не только положит конец печальному вдовству леди Горации, но и обеспечит навсегда будущее замка Саттон.
- Должна признаться, что она упоминала в письмах ко мне мистера Сэлвина, но там говорилось лишь, что она находит его забавным, - произнесла Энн задумчиво.
Дядя Томас стиснул кулаки, а Элджи, который этим утром пребывал в очень странном настроении, произнес:
- Что ж, это - хорошие новости. По крайней мере, она уже может смеяться.
Мистер Монингтон напустил на себя оскорбленный вид, и на него стало совсем страшно смотреть. Энн поднялась и принялась мерить шагами гостиную.
- Я не уверена, сэр, что моя дочь с радостью воспримет мысль о повторном браке. Она уже отклонила одно превосходное предложение - от мистера Колкьюхоуна, английского консула в Бухаресте.
- Возможно, это произошло из-за того, что она уже увлеклась кем-то другим.
- Она никогда ни о чем подобном не говорила.
Графиня перестала ходить и, не обращая внимания на своего мужа, гримасничавшего в темном углу, повернулась к мистеру Монингтону, который вскочил со стула, как скелет на веревочках, и произнесла:
- Хорошо, сэр. Я сделаю все, что в моих силах. Я приглашу мистера Сэлвина в Саттон, когда здесь будет Горация. А потом - все в руках Провидения, не так ли?
- Ваша правда, графиня, ваша правда. Он коснулся ее руки слюнявыми губами.
"В конце концов, - подумала Энн, стойко выдержав эту неприятную процедуру, - если он не понравится Горации, то сеть Ида Энн".
В капкане беспомощно билась великолепная полярная лисица. Она снова и снова дергала ногами (не сломанными, но прочно застрявшими в ловушке), стараясь освободиться. Она была удивительно прекрасной, даже в этой проклятой ловушке. Хрустальное создание на серебристой земле, пушистый снежный хвост, сверкающая белая мордочка, глаза, в которых застыли гнев и одиночество.
Охотник был не в силах убить се. Он склонился над капканом и увидел, что она смотрит ему в глаза. Ее мех был испачкан кровью, красной, словно маки. Он протянул руку и погладил ее, зная, что она не сможет дотянуться до него зубами.
- Давай, дружок, - произнес он. - Беги на волю. Я тебе ничего не сделаю.
Он раскрыл капкан ножом, обернувшись через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает.
Несколько мгновений победительница и пленник смотрели друг на друга. В этом взгляде было все: благодарность, любовь, торжество - и зависть.
- Как бы я хотел быть на твоем месте, - произнес пленник. - Как бы я хотел скрыться в этом огромном безмолвном лесу и добраться до дальних гор.
Лисица не ответила, но помедлила еще секунду; ручеек алой крови из раны струился по земле.
- Что ты хочешь мне сказать? Что и мое время придет? Что и я в один прекрасный день вырвусь на свободу?
Лисица запрокинула голову и завыла, подзывая своих сородичей, притаившихся среди сосен. Потом она высунула язык, лизнула руку охотнику, повернулась и побежала по снегу, туда, где занималось морозное сибирское утро.
Казалось, будто в сумерках Саттон становится больше, - по крайней мере, Горация Уэбб Уэстон всегда так считала. Крылья замка удлинялись из-за теней, а громада Большого Зала заслоняла собой полнеба. Но на сей раз Горация решила не поддаваться иллюзии и не считать замок таким уж огромным и всемогущим. Она обнаружила, что на сей раз Саттон вызывает у нее еще большую ненависть, чем когда-либо, и ей не хотелось, чтобы кузен Фрэнсис приезжал: тогда она смогла бы сократить свой визит и скорее вернуться в милый Лимингтон.
Но оказалось, что Фрэнсис уже приехал и с любопытством расхаживает по дому, восклицая от удивления и цокая языком. Точь-в-точь, как медведь, изучающий горшок с медом. Эта мысль заставила Горацию улыбнуться: на такой мальчишеский энтузиазм невозможно было смотреть без смеха.
- Старый Баронский Зал - просто чудо! - радовался Фрэнсис. - Потрясающе! Клянусь Юпитером, леди Горация, я страшно хотел бы увидеть этот замок в его былом великолепии. Мне кажется, что мой дедушка в недобрый час разрушил башню и ворота.
- Но они и так уже почти разрушились!
- Все равно. Я считаю, что старину нужно сохранять, если есть хоть малейшая возможность. По моему мнению… - он понизил голос, - он был такой же варвар, как Оливер Кромвель.
Горация расхохоталась:
- Ах, кузен Фрэнсис! У вас такой серьезный вид, когда вы говорите о подобных вещах!
Фрэнсис был польщен ее улыбкой и продолжал:
- Да, я говорю серьезно. Если бы Саттон принадлежал мне, я бы его реставрировал. Конечно, если бы у меня были на это деньги. Горация вздохнула:
- Да, боюсь, что денег в семье Уэбб Уэстонов не водится.
Кузен Фрэнсис рассмеялся басом:
- Есть способы добыть деньги, кузина Горация. Есть способы.
Она непонимающе взглянула на него:
- Что вы имеете в виду?
Но он промолчал, ограничившись тем, что прижал к носу указательный палец и напустил на себя таинственный вид.
- Если вы думаете, что я могу продать его, то вы заблуждаетесь. Дядя Томас Монингтон категорически против этого.
Кузен Фрэнсис с видом невинной овечки произнес:
- Давайте больше не будем об этом говорить. Сменим тему. Вы собираетесь посетить Всемирную выставку?
Горация улыбнулась:
- Конечно, да. Думаю, такой день ничто не сможет испортить.
- Абсолютно ничто.
Но кузены не учли одного обстоятельства. 27 июня 1851 года - в день, когда они собрались посетить удивительную выставку, размещенную в Гайд-парке в просторном дворце из железа и стекла, - наступила страшная жара. Еще в поезде Горация, Ида Энн и кузина Анни, одетые в многоярусные юбки, буквально начали таять.
Горация чувствовала, что этот тропический зной придает всему происходящему атмосферу нереальности - словно во сне. Она даже почти вспомнила, что в каком-то давнем сновидении она побывала в этом самом месте в сопровождении такого же душевного и жизнерадостного спутника.
Но ни жара, ни странные ощущения не могли отвлечь внимание Горации от сверкающего хрустального дворца, возвышавшегося над деревьями и домами со своими прекрасными нефами и трансептами, концертными и хоровыми залами, не говоря уж о редкостных по красоте диковинах, доставленных сюда из всех уголков Британской империи и островов.
- Принц-консорт может гордиться, - важно произнес кузен Фрэнсис. - Это намного превосходит мои ожидания. Его слова воплотились в жизнь: это - живая картина той ступени развития, которой достигло человечество.
Горация взяла его под руку; он действительно был очень похож на доброго, ласкового медведя. Он так обрадовался этому, что заулыбался во весь рот. Но тут, совершенно неожиданно (они как раз любовались на чучело индийского тигра под стеклом), перед ними предстало семействе Хиксов в полном составе.
- Вот так встреча! - воскликнула Кэролайн, бросая на мистера Сэлвина любопытный взгляд. - Хотите присоединиться к нашему обществу?
Это оказалось превосходно идеей. Итак, осмотрев столько экспонатов, на сколько хватило сил, после полудня все отправились пообедать в ресторан Сойерса.
Там, пока все были погружены в изучение меню, две женщины улучили минутку, чтобы перекинуться двумя словами. Кэролайн наклонилась над столом и спросила:
- Горация, ты собираешься выйти замуж за этого человека?
Изумленное выражение, появившееся на лице ее невестки, стало лучшим ответом, но Кэролайн продолжала:
- Дело в том, что я уверена, он хочет на тебе жениться.
- О Господи, Кэйро, почему ты так думаешь?
- Думаю, ты ему очень нравишься… ну, а потом, это будет весьма ловкий ход.
- Ловкий ход?
- Такой брак закрепит за ним права на Саттон.
- Но он и так унаследует замок - от дядюшки Монингтона-Вставная-Челюсть.
Кэролайн даже не улыбнулась.
- Возможно, это еще не вес. Не забывай, что на случай твоего повторного замужества Джон Джозеф оставил тебе пенсию в тысячу фунтов в год, - сказала она серьезно.
- Но эти деньги должны поступать из доходов от саттонского поместья! Кэролайн, все это бессмысленно.
- Ну, посмотрим, - загадочно проговорила ее золовка и сменила тему беседы, спросив: - Ты помнишь, как увидела Джекдо в первый раз?
- В Гастингсе? Да разве такое можно забыть!
- Прошлой ночью мне приснилась эта сцена. Горация, я думаю, что он все еще жив.
Вдова Джона Джозефа побледнела:
- Почему ты так думаешь?
- Просто предчувствие. У тебя тоже было такое предчувствие - во время поминальной службы.
- Да, но я ошиблась. Невозможно пропасть бесследно на такое долгое время!
- Я в этом не уверена. Меня просто переполняют предчувствия. И одно из них заключается в том, что ты не должна выходить замуж за мистера Сэлвина.
- Ах, не говори глупостей, - ответила Горация громче, чем собиралась. - У него и в мыслях нет ничего подобного.
Но она ошибалась: три дня спустя, когда Горри и кузен Фрэнсис шли через Большой Зал саттонского замка, он внезапно произнес:
- Я настолько полюбил всю эту чудесную старину, что чувствую, что просто обязан остаться здесь. Горация, не окажете ли вы мне великую честь, согласившись стать моей женой?
Горри подавилась смехом, уронила книгу и схватилась за бока, как какая-нибудь простолюдинка. Мистер Сэлвин, глядя на такое бурное веселье, сказал:
- Позвольте спросить, над чем вы так смеетесь?
- Чудесная старина, - повторила она сквозь смех.
- Что? О, я понимаю!
Кузен Фрэнсис тоже зашелся в раскатистом хохоте.
Через некоторое время они успокоились, и Горация тихонько ответила:
- Да.
- Что?
- Да, мой медвежонок. Послушайте, кузен Фрэнсис, я вас не люблю, но мне с вами приятно общаться. Вы очень забавный. Вас это устраивает?
- О, Небо, я думаю, да. Горация, мне впервые случилось влюбиться… Но я постараюсь, чтобы вы были счастливы. Я сделаю все, что в моих силах.
Он упал на одно колено и прижал руку к сердцу в знак искренней привязанности.
- Я знаю, что никто на свете не сможет заменить вам потерянного любимого, Горация. Но если вы посмотрите на меня другими глазами, как на другого человека… Я ведь на него совершенно не похож.
Его голос прервался, и Горация шутливо толкнула его в плечо.
- Тот, кто сказал, что всякое сравнение нелепо, был прав. Всему свое место… и у вас тоже есть свое место, мой милый кузен Фрэнсис. И, уверяю вас, в моем сердце найдется место для привязанности к вам.
Но она солгала: Фрэнсис был для нее братом, а не возлюбленным. Просто Горация, нежная и прекрасная Горация не могла бы сказать ему об этом прямо, - для нее это было равнозначно тому, чтобы ударить свою милую собачку Нули, которая мужественно перенесла вместе с ней столько невзгод.
В ту самую ночь, 30 июня 1851 года, в капкан охотника попался соболь. Когда охотник нашел его, тот был уже мертв, и это было печально. По натуре охотник вовсе не был убийцей: его вынуждали к этому силы, над которыми он не был властен. Освежевав соболя, он с нежностью коснулся дивного меха и подумал о женщине, которой он, возможно, преподнесет его в один прекрасный день. Это была единственная мысль, поддерживавшая в нем жизнь. И когда ему сказали: "Прекрасно, семьдесят второй. Тебя выбрали для похода к Амуру, в Уссурийскую тайгу, для охоты на Великого тигра", - он улыбнулся. Он понял, что колесо Судьбы завертелось. Ведь в этой мрачной далекой местности, где по искрящемуся льду бегает Великий тигр, за пленником больше не смогут следить. И как только наступит долгая, страшная ночь, он ускользнет и помчится к границе Маньчжурии, а там - свобода! По древнему китайскому торговому пути, на борту корабля, на запад, на волю - туда, где он сможет снова увидеть женщину, ради которой пожертвовал всем.
Как только они обручились и бедный кузен Фрэнсис стал повсюду представлять Горацию как свою невесту, она поняла, что поступила неправильно. Не только разум, но и постоянная тревога, сжимавшая ее сердце, говорили Горации, что она никогда не сможет стать женой Фрэнсиса. У нее все время было тяжело на душе, несмотря на то, что кузен постарался окружить ее весельем и развлечениями, - картинные галереи, цирк на ипподроме, музей мадам Тюссо, театры, вечеринка в Гринвиче с рыбалкой и шампанским, зоологический сад, и повсюду они разъезжали в превосходном ирландском двухколесном экипаже.