- Конечно. Я разведусь с князем Шехонским, и мы поженимся. Все эти дни, что тебя не было, я хотела тебе сказать… Я была уверена, что вас с Сашей не расстреляли, что ты живой. Так вот. Наши страшные скитания по горящей Москве… Сколько проживу, буду их помнить. Когда я осталась одна, всеми брошенная, и пришли эти гнусные поляки… Но рядом появился ты, очень вовремя. И защитил меня, не жалея жизни, и оберегал, и спасал. Любил. В том аду, в апокалипсисе, когда весь мир рушится - вдруг такая опора. Ты и твоя любовь. Мне ничего теперь не надо, кроме тебя. Прости - я была дура, которую тётки уговорили выйти замуж за этого подлеца. Того, кто нарочно бросил меня в беде, чтобы стать богатым вдовцом. Того, кто предался врагу. Того, который сделал тебя для всех убийцей и каторжником. Ведь не под дулом же ружья шла я с Шехонским под венец! Могла не идти, но пошла. Прости меня, пожалуйста, за это, если сможешь.
Ахлестышев поцеловал Ольгу в измученные глаза, хотел сказать что-то ободряющее, но она не дала.
- Молчи. Я была легкомысленная, лживая, я была тряпка. Пустая барынька, для которой имело значение, что подумает свет! Какая создастся репутация! Представляешь? Это казалось важнее, чем наши с тобой чувства, чем твоя жизнь. Ведь с деньгами Барыковых я могла бы купить всю московскую полицию с потрохами. Увезти тебя заграницу и жить там счастливо, не взирая ни на кого. Но не сделала этого…
Пётр снова открыл было рот, но она запечатала его своей ладонью.
- Молчи, ничего не говори! Может быть, нас завтра разлучат навсегда. Или через минуту сюда ворвутся Морис с жандармами. Я хочу лишь, чтобы ты знал: я люблю тебя и буду любить всегда. Это уже по гроб. Прости - мне понадобился апокалипсис, чтобы понять это. А теперь я готова на всё: лгать, хитрить, рисковать и честью, и жизнью. Если это нужно для того, чтобы мы снова оказались вместе. Вот. Я сказала это. Сбивчиво и, быть может, чересчур пафосно, зато искренне. Теперь мне ничего не страшно - ты услышал. Будь, что будет!
- Будь, что будет!
За дверью послышался шорох, и они замолчали. Сидели так минут пять, любовались друг другом. Потом Ольга осторожно выглянула в коридор - никого.
- Морис шпионит и за тобой?
- За всеми, кроме своего хозяина. Но я вне подозрений, поскольку никогда не покидаю дома и никого не принимаю.
- А князь Шехонский? Он чем занимается при полковнике?
- Достоверно не знаю. Возможно, даёт какие-то политические советы, или предлагает своё знакомство. Французская разведка пытается проникнуть в петербургский высший свет, и тут связи мужа могут быть им полезны.
- Очень вероятно!
- Шехонский с Полестелем вместе уезжают поутру на службу в Кремль. И возвращаются тоже всегда вместе. Ещё подолгу беседуют о чём-то в курительной комнате, но я туда не допущена.
- А кто вам готовит?
- Морис. Есть его стряпню можно, но она однообразна и всем уже надоела. А что?
- Мы пришлём вам кухарку.
- Только не надо молодую! Полестель обязательно принудит её к непотребству. Он такой: даже меня недавно ущипнул… за одно место. И вообще волочится бессовестно. Супруг, конечно, делает вид, что ничего не замечает. Он очень заискивает перед графом.
- Так и быть, мы пришлём Степаниду.
- Кто это?
- Мещанская вдова. Её муж воевал в нашем отряде. Несколько дней назад его убили.
- Бедная женщина… Сколько ей лет?
- За сорок. Она не глупая и очень порядочная - будет тебе помощницей. У вас, помнится, оставался кухонный мужик?
- Он убежал. Печи топит Гаврила, но он неряха и ужасный лентяй. Давеча мы из-за него едва не угорели.
- Значит, и кухонного мужика пришлём. А ты пожалуйся прямо сегодня за ужином, что не можешь уже выносить отсутствие прислуги.
- Их станут проверять.
- Я знаю. Саловаров выдаст себя за мужа Степаниды, и жильцы с Поварской это подтвердят.
- Ты же сказал, что она вдова!
- Для пользы дела станет на время замужней.
- Как у вас всё интересно, у шпионов… - ехидно сказала Ольга. - Не предложишь ли ты и мне лечь для той же пользы в постель к графу?
Но Ахлестышев шутки не принял.
- Мы подселим к тебе в дом наших. Когда французы начнут сбирать чемоданы - сделаем нападение. Захватим всех вместе с бумагами.
- Кстати о бумагах! Вспомнила! Гаврила по поручению этого страшного Мориса каждый вечер при растопке сжигает пачку каких-то депеш.
- Это, скорее всего, брульоны. Очень интересно. Если печи станет топить Саловаров… И ему удастся подменить бумаги… Очень интересно! А кабинет Полестеля? Ведь самое важное там.
- Туда кроме Мориса никто не входит, даже Шехонский. Строжайше запрещено.
- Как лучше нам подослать прислугу? И примет ли её граф?
- Этот вопрос решит Морис, Полестеля такие мелочи не интересуют. Но вопрос прислуги действительно больной. Он часто поднимается, однако людей нет. Все ушли из Москвы, осталась лишь чернь. Не из кого выбирать. Очень хорошо, что мы из-за Гаврилы чуть не угорели. Я устрою сегодня вечером такой скандал! Они у меня все попляшут! Скажу, что мне надоела стряпня Мориса, что одеваться и раздеваться самой очень неудобно… Я найду нужные слова. Пусть ваши люди приходят завтра: почва уже будет подготовлена.
Влюблённые всё оговорили, и им пора было расставаться. Ещё час Ахлестышев выжидал удобный момент. Наконец кто-то приехал и отвлёк камердинера, а лакея Ольга отослала в погреб. Пётр выскочил во двор, и княгиня тут же заперла за ним дверь. Через минуту каторжник уже был в развалинах, где его заждался Батырь.
- Что так долго? - спросил он сердито. - Вы там не детей делали?
Но посмотрел в шалые от счастья глаза товарища и смягчился.
- Ладно. Давай, рассказывай.
Ахлестышев описал, в каком шпионском гнезде живёт сейчас Ольга, и озвучил идею подселить туда "прислугу".
- А пошто? - удивился вардалак. - Налетим, возьмём на шарапа, михрюток побьём, бабу твою и бумаги заберём. Шесть человек там всего.
- Нельзя. Нам интересно знать, что против нас замышляют. А то этих перестреляем, а Бонапарт новых назначит. И к ним уже не подберёшься.
- Умный у тебя чердак, Петя, - с уважением проговорил Батырь. - Тебя бы в налётчики - хрен бы нас полиция словила!
- Надо срочно доложиться Ельчанинову. Особенно меня беспокоит та женщина, которую поляки готовятся заслать в Петербург.
Резидент теперь скрывался недалеко от их подвала, на Козьем болоте. Домик Ахлестышева в Андреевской слободе сгорел, хотя вроде бы и стоял в безопасном месте. Погибла библиотека, которую он несколько лет собирал в Германии и Франции. Пропало всё нехитрое имущество. Сгорел и архив, в котором самыми ценными были письма покойного отца. Огонь уничтожил также рукопись под названием "Самоубийца с Патриарших прудов". Эту сентиментальную повесть Пётр написал, влюбившись в девицу Барыкову. В ней молодой, но уже уставший от жизни человек возрождался, испытав высокое чувство к юной и чистой помыслами барышне… Наивная и, пожалуй, малоталантливая, повесть сделала своё дело. Ольга впервые тогда обратила внимание на очередного воздыхателя. Поэтому стопку исписанных листков Петру тоже было жалко, как память. Судьба словно наложила на каторжника свою тяжёлую дань: все потеряли в московском пожаре, и ты потеряй…
В итоге Ельчанинов несколько дней просидел в подвале на Бронных, пережидая облавы. Потом купец Голофтеев поселил штабс-капитана у своего кума в Малом Козихинском переулке. Пётр с Сашей жили теперь на две квартиры: днём охраняли резидента, а ночью ходили воевать вместе с "отчаянными".
Когда друзья пришли к Егору Ипполитовичу, то увидели необычную сцену. Посреди комнаты на полу лежал капитан Фигнер, одетый в крестьянский армяк и остриженный кружком. Он был без сознания и тяжело дышал. Над ним склонился Ельчанинов и тёр лазутчику виски мокрой тряпкой. Два мужика, растерянные, топтались у порога.
- Что случилось? Александр Самойлович ранен?
- Он пошёл в Кремль, беспокойная душа! - сердито пояснил штабс-капитан. - И вот результат!
- В Кремль? Там же полно войска!
- Александр Самойлович не дождался, когда Бонапарт выйдет наружу. Говорят, тот извещён о готовящемся покушении и старается не покидать дворца, не то, что Кремля. Ну, и Фигнер решил сам нанести визит императору.
- Прямо так, в армяке?
- Да.
- На что же он рассчитывал?
- На удачу, видимо. Но охрана усилена, и ничего не вышло. В четырёх башнях ворота заложены, а через оставшиеся две пропускают только офицеров. Кончилось тем, что часовой сильно ударил Александра Самойловича прикладом в грудь. Хорошо, это наблюдали его ребята, они и принесли капитана сюда.
Тут Фигнер застонал и открыл глаза.
- Где я?
- На Козьем болоте, Александр Самойлович. В безопасности. Как вы себя чувствуете?
Фигнер неожиданно легко сел, а затем и встал. Его качнуло, но он удержался на ногах. Жёлтые волчьи глаза партизана горели недобрым огнём.
- Ну, они мне за это ответят!
Повернулся к своим охранникам и сказал:
- Пошли!
- Погодите! Вы ещё слабы. Отлежитесь хоть немного!
- Я слаб? - вскинулся Фигнер. - Я никогда не бываю слаб. А отлежусь на том свете. Прощайте, господа. Пойду, зашибу за такую наглость пару французов…
И ушёл, твёрдо ступая, в надвигающиеся сумерки.
- Железный человек, - с восхищением сказал Ельчанинов. - Второго такого нет в целой армии. Помните, за что он получил Георгиевский крест?
- Точно не уверен, - ответил Ахлестышев, - но, кажется, это было в Молдавии?
- Да, при осаде крепости Рущук. Готовился её штурм, а наши не знал глубины затопленного водой рва. Так Фигнер ночью прополз на животе к самой стене, и всё измерил: и ров, и вал! Под выстрелами турецких часовых. Невиданной храбрости человек, но и такой же жестокости. Здесь, в Москве у него несколько бойцов. Каждую ночь они истребляют не меньше десятка французов. Некоторых берут в плен, тащат в свой подвал, там пытают, а потом капитан их убивает.
- Своими руками?
- Да.
- Но… это неслыханно! - возмутился Ахлестышев. - Он позорит звание русского офицера! Надо воспретить ему!
- Воспретишь такому… В лесу у Фигнера ещё хлеще творится. У него там отряд в сто пятьдесят сабель. Он очень успешно действует на коммуникации Мюрата, пересекает сношения авангарда с Москвой. Недавно, например, отбили шесть пушек и взяли кучу пленных во главе с полковником. В ставку привезли одного полковника…
- И что, сошло с рук?
- Представили к производству в следующий чин.
- А и верно! - заявил Саша-Батырь. - Чего их жалеть? Поглядите, сколько наших по фонарям висит! Око за око, зуб за зуб!
- Пока война, такие взаимные жестокости неизбежны, - примирительно сказал Ельчанинов. - Но что у вас? Пётр Серафимович какой-то непривычно весёлый…
- Я завербовал к вам в агенты свою любимую женщину! Оказывается, Ольга Владимировна Шехонская, урождённая Барыкова, проживает в своём особняке на Остоженке. Дом уцелел от пожара. С ней под одной крышей поселились муж князь Шехонский и квартирант, полковник штаба граф Полестель.
- Тот самый? Правая рука Лелорня?
- Тот самый. Ведёт на дому большую переписку, встречается с агентами, на службу ездит в Кремль. Охраняют дом шестеро жандармов.
- Вот бы узнать дела графа!
- Я предлагаю подселить к нему под видом прислуги Серафиму Тюфякину. И Саловарова в качестве её мужа. В доме только лакей, ленивый и нерасторопный - может получиться. А одно из дел графа такое: ему поручено поймать нас с вами. Поляки опростоволосились, и их отстранили.
- Да. Генерал Сокольницкий в сражении при Бородино пошёл в атаку. Горячий человек! Получил два ранения, одно из которых даже штыковое. Сейчас они мешают ему полноценно заниматься службой. Но это лишь одна из причин. Здесь, в Москве, Бонапарт очень охладел к полякам. Это ведь они уверили его, что Россия - колосс на глиняных ногах. Что крепостные восстанут против помещиков, а те с перепугу быстро принудят государя к миру… И поход сюда станет короткой победоносной прогулкой. Теперь до корсиканца дошло, что поляки просто использовали его в своих интересах. Дабы Польша обрела прежнюю независимость от России. Его - повелителя мира! А полякам ведь всё равно, повелитель ты или нет, лишь бы таскал для них каштаны из огня. И этого открытия Бонапарт никогда панам не простит. Поэтому вы правы: звезда Сокольницкого закатывается, а Лелорня и его ближайшего помощника Полестеля восходит. Чем ещё занят граф, кроме поисков нас с вами?
- Да! Самое важное! Поляков не совсем списали. Они готовятся заслать в Петербург своего агента, и этот агент - женщина! Операцией интересуется сам Бонапарт. Надо срочно сообщить об этом в столицу!
- Агент - женщина? А имя, возраст, цель задания известны?
- Нет, лишь то, что я вам сказал.
- Ну, пускай засылают.
- То есть? - опешил Ахлестышев. - Как это пусть засылают? Это же очень опасно для нас!
Тут Ельчанинов неожиданно подмигнул собеседнику и приложил палец к губам.
- Более пока ничего сказать не могу. Но вашу мысль поселить в шпионском гнезде своих людей одобряю. Право, Пётр Серафимович, у вас талант к оперативной работе! Поступайте в наше ведомство! Война ещё долгая, дел хватит.
- Беглого каторжника в штат включите?
- Я над этим работаю, - коротко парировал Ельчанинов. - А сейчас идём к "отчаянным". Времени в обрез: завтра чета Тюфякиных должна поступить на службу.
Батырь пошёл на Поварскую за Степанидой, а Пётр со штабс-капитаном сразу направились в подвал. Там в последнее время произошли изменения. Московский пожар остыл, и руины больше не дымились. Топить печку стало опасно: одиноко поднимавшийся из земли столб дыма издалека бросался в глаза. А по развалинам рыскали поляки, искали партизан. Поэтому Сила Еремеевич приказал готовить пищу только по ночам, и сильно не топить. В подвале сделалось прохладно для маленького ребёнка. Кроме того, плач Митеньки могли услышать наверху чужие уши. И маму с сыном перевезли на Поварскую. Под землёй сразу стало скучно. Малец притягивал к себе всеобщее внимание и создавал в отряде семейную атмосферу. Каждый норовил что-нибудь принести ему с матерью: кто яркую тряпочку, кто найденный на улице колокольчик.
Кроме того, Отчаянов велел приходить и уходить из подвала всякий раз другим путём. Набитые партизанами тропы могли выдать их убежище. Непрошеным гостям устроили ловушку: накрыли яму соседнего погреба подпиленными досками. Поляки в неё не угодили, но попались два мародёра-португальца. Один сломал при падении ноги и сильно расшибся. Больше туда никто не совался.
Сила Еремеевич выслушал предложение Ахлестышева и подозвал старосту нищей артели. Когда тот услышал план, то сразу согласился. Играть роль мужа Степаниды - это ж мечта! Потом пришла сама баба и начальники огорошили её тем, что она больше не вдова.
- Пойми, Степанида, - убеждал её Отчаянов. - Мужа да жену охотнее возьмут. Шпионы - народ подозрительный. Чего это вдруг двое розных пришли в один день в прислугу наниматься?
- Можно и не в один, - робко возражала баба.
- Можно. Но тогда к тебе, как одинокой, могут в том доме французы подкатиться.
- Ой! - вдова прижала руки к огромной груди. - Не дай Бог! Я согласная! Но - с одним условием.
- С каким?
- Зосима Гуриевич, это к вам условие. Мы ведь там, как муж и жена, в одной комнате будем жить и на одной постеле спать. Так?
- Вестимо. Но вы ведь знаете, Степанида Фроловна, что у меня в отношении вас намерения серьёзные. Так что ж в том плохого, если мы ляжем в одну постелю? Или вы мне отказываете?
Баба покраснела, как девушка.
- Нет, не отказываю. Уж коли такой разговор начался промеж нами… Вы добрый человек и жалеете меня, несчастную вдову. Что, конечно, мне лестно и приятно. Но покуда сорок дён после смерти моего Федота не миновали, ничему такому промеж нас быть не следует. Иначе грех это.
- Я, Степанида Фроловна, мужчина с понятием, - степенно ответил Саловаров. - Раньше сорока дён никак нельзя. Но только я уж всё сосчитал. Осталось тридцать три дни. А уж тогда сами понимаете: я до вас давно охотник.
При этих словах Степанида тоже молча посчитала в уме и согласно кивнула головой.
Решивши этот деликатный вопрос, будущие супруги получили от штабс-капитана подробные инструкции. Муж должен наловчиться прятать секретные бумаги и сжигать под их видом прочий сор. Жена - относить эти бумаги за пределы особняка и передавать связному. И в том, и в другом деле не следовало торопиться. За новичками сперва будут следить. Только завоевав доверие Мориса, они могут начать воровать документы. Степанида, как кухарка, должна выговорить себе право покупать провизию. Тут за ней тоже могут наблюдать: к кому подошла, что сказала. Особо разведчик предостерёг их от лакея. Он хоть и русский, но человек лживый и бесчестный. И служит предателю князю Шехонскому. Поэтому Гаврилы следует опасаться не меньше, чем французов, а даже и больше.
И наконец, последним с молодожёнами поговорил Ахлестышев. Он рассказал об Ольге, о своих чувствах к ней, об их истории. О тяжёлом положении молодой женщины, живущей в окружении врагов. Степанида и Зосима Гуриевич заверили Петра, что будут всячески помогать их встречам, а при возможности устроят и побег.
До наступления ночи Ахлестышев с Сашей-Батырем ещё успели сходить на Поварскую. Вардалак обошёл соседей Тюфякиных и научил, что им отвечать, если завтра французы приведут Степаниду с партизаном Саловаровым. Пётр наказал то же самое гусарам. В награду выставил четверть хлебного вина и большую банку варенья.
Всё прошло, как было задумано. Видимо, княгиня устроила вечером порядочный скандал насчёт прислуги. Недоверчивый Морис тут же вышел к русским, когда узнал, что семейная пара ищет работу по дому. Он лично сводил соискателей на место их жительства. Обыватели Поварской в один голос заявили, что Степанида известна им как баба работящая и порядочная. А Федот Тюфякин человек смирный и не лодырь, выпивает только по праздникам.
Не удовлетворившись этим, Морис пошёл через улицу к саксонцам. Те подтвердили, что давно наблюдают эту семейную пару и ничего плохого за ними не заметили. Баба их обстирывает, муж помогает ходить за лошадьми. Аккуратный. Нуждаются в пропитании, да, но в нём сейчас и гусары нуждаются…
Так люди Ельчанинова проникли в жилище полковника французской разведки. А Пётр получил конфидентов в своих сердечных делах.
Уже на следующий день случилось происшествие. Гаврила полез к кухарке с руками. Видно, рассчитывал, что новенькие поначалу буду вести себя тише воды ниже травы. Но Степанида пожаловалась мужу. Тот пришёл со двора в дом и на глазах у жандармов задал Гавриле изрядную трёпку. Как ни странно, этот инцидент лишь укрепил авторитет партизана в глазах Мориса. Тот отставил Гаврилу от домашних дел и поручил их Тюфякину-Саловарову. Лакей теперь целыми днями сидел в гостиной, пил ликёр и ковырял в носу. Зосима таскал воду, топил печи, натирал паркет, и всё это делал весьма исправно. И скоро довольный камердинер поручил ему сжигать ненужные бумаги.