Калафат. 1877. 31 мая
В румынском селении Калафат, что возвышается на крутом берегу напротив турецкой крепости Виддин, как и предполагалось, нашелся человек, согласившийся переправить Фаврикодорова в Сербию.
Звали его дедко Митя, это был старый контрабандист из валахов. На голове - копна густых волос, побитых сединой и подвязанных черной лентой. Левый глаз вытек, образовав глубокую впадину, зато правый смотрел пристально, словно просвечивал насквозь.
"Просветил" он и Фаврикодорова.
- Ты кто? - спросил он прямо. - Турок или грек?
- Болгарин.
- В тебе болгарского, - засмеялся старый контрабандист, - как во мне мадьярского. А то, что в твоих жилах есть и турецкая кровь, это, может, и лучше. И в Сербии турки хватают болгар. Если они тут случайные - голову отрубят, всего и делов-то. Надо говорить по-турецки и чем-нибудь промышлять. Купи у меня ящик с рыболовной снастью. Спрос большой на крючки на всем побережье. Их у меня считано-несчитано. Не торговец я.
- А как же тогда у вас оказался ящик?
- Тут я одного перевозил с того берега. Он шел и торговал крючками, чтоб его не заподозрили, что он австрийский шпион.
- А вы откуда узнали?
- У меня хоть и один глаз, а человека видит насквозь. Вот и ты к туркам направляешься кое-что высматривать.
- А может, я - турецкий шпион?
- Турецкие шпионы переправляются у Паланки. Мой племяннику них подрабатывает. - И, подмигнув единственным глазом, задорно произнес: - Хорошо, когда люди воюют, тогда к нашим услугам и те, и эти. На войне жизнь дорожает, человек дешевеет.
Константин купил у старого контрабандиста ящик с рыболовной снастью. Ящик, судя по виду, побывал уже во многих руках. За перевоз дедко Митя взял умеренную плату.
- По таксе, - сказал он. - Будешь возвращаться, вон на сук той вербы накинь белую косынку, дождись ночи, и я за тобой приеду.
Он показал на корявое дуплистое дерево. Оно стояло довольно далеко от берега. Заметит ли дедко Митя белую косынку? Сигнал примитивный. Хотя, как сказать, примитивное чаще всего надежней.
Уже вечером на закате солнца Константин входил в каменные ворота крепости Виддин. Вчера, стоя с полковником за кирпичной изгородью на окраине Калафата, эти ворота они рассматривали в подзорную трубу. Видел ли он сейчас высокого человека в малиновой солдатской феске с ящиком через плечо?
Хотелось, чтоб он увидел и спокойно повернул свою лошадь на восток. Ему нужно было возвращаться в Зимницу. Там у него намечалась встреча с офицером штаба генерала Драгомирова, ведавшего вопросами разведки.
От Виддина до Никополя. 1877. Июнь
В кофейне, куда зашел Константин перекусить и выпить кружку обжигающего, по-настоящему турецкого кофе, было многолюдно. Посетители - в большинстве своем солдаты низама. Его тоже приняли за солдата, но уже отставного, к тому же боевого ветерана, о чем на левом виске свидетельствовал след осколка снаряда.
Не успел он сбросить с плеча наполненный рыболовным товаром ящик, как в кофейню нагрянул патруль полевой полиции - два мордатых солдата и пожилой усатый сержант с голубыми петлицами. Они сразу же направились к столику, за которым присел человек в выгоревшей на солнце феске.
- Документы, - потребовал сержант.
Константин предъявил свидетельство ветерана Крымской кампании.
Сержант читал, перечитывал, смотрел на сидящего за чашкой кофе ветерана. Константин знал, что этот потертый на изгибах документ был подлинным. Он принадлежал недавно умершему отставному солдату и похороненному на городском кладбище в Скутари - это через пролив напротив Константинополя.
- Торговец?
- Угадал, сержант.
- Патент имеется?
Патент был оформлен на имя Хаджи-Вали, отставного солдата, ветерана Крымской кампании, на случай, если придется торговать знакомым товаром - рахат-лукумом. А тут неожиданно попал в руки другой товар - рыболовные принадлежности.
Хорошо, что Николай Дмитриевич предусмотрительно предложил в патент, "дающий право продавать рахат-лукум" вписать строку: "и иной другой товар в пределах всей империи".
- Куда направляетесь?
- В Никополь.
- Покажите, чем торгуете.
Константин раскрыл ящик. Рахат-лукумом здесь и не пахло, но рыболовные крючки тут же приковали алчный взор сержанта.
- Я вижу, что вы рыбак, - сказал Константин. - Как человеку, с которым меня роднила служба солнценосному, я вам презентую вот эти два крючка. С них не сорвется любая дунайская щука. Мне их привез капитан Миллер, мой бывший командир. Он недавно вернулся из отпуска.
Отдыхал у себя дома, в Германии. Говорят, теперь будет командовать табором. На слыхали?
- Что-то слышал, - промямлил сержант, возвращая "ветерану" его документы.
Уже когда кофейню покинули полицейские, сидевший за соседним столиком испитого вида болгарин подмигнул Константину, показывая на дверь:
- Легко ты отделался, дружище. За каждого чужого они берут деньги.
- Я ему подарил каленые крючки. Они дорого стоят. Это вам подтвердит любой настоящий рыбак.
- А что мне подаришь, если я тебя доставлю в Никополь? Завтра меня туда посылает хозяин, господин Цырлин. Тебе, торговцу, не понять, что такое - служить у хозяина. Если у тебя много крови - будет мало, а то и совсем не останется.
Чувствовалось, болгарин перебрал, смешивая вино с плиской, чтоб крепче ударяло в голову. Вот и говорил, что хотел. Трезвый - промолчал бы.
"Мне-то не понять, что такое хозяин-кровопийца? - про себя возразил Константин. - Хозяева, что в Одессе Коган, что в Виддине Цырлин, - мерзавцы одной масти".
Вслух произнес:
- Сторгуемся. А если я у вас заночую, то и добавлю за ночлег.
Ночлег был кстати. Уже третьи сутки Константин не смыкал глаз, а после чашки кофе совсем разморило. День хотя и выдался не знойным, и небо было затянуто облаками, все равно давила духота, как перед дождем.
Со стороны селения Кула влажный ветер доносил гнилой запах заросшего тростником болота. И зачем турки возвели крепость в таком неподходящем для житья месте?
Ответ напрашивался простой. Это был стык нескольких стран: подневольной Болгарии, вечно бунтующей Сербии, ко всему безучастной Валахии. Отсюда рукой подать до Австро-Венгрии, от нее немного восточней - Румыния, подмявшая под себя измученную Молдавию, а еще восточней - Россия, это смертельно опасное для Порты славянское государство. Однажды астролог султана Абдул-Азиза по расположению звезд установил, что Россия со временем превратит Порту в карликовую звезду. Астрологу отрубили голову.
В Виддине всегда располагался крупный гарнизон, в отдельные годы сосредотачивавший до тридцати тысяч пехоты и кавалерии. Отсюда на подавление славян посылались отборные войска - янычары и башибузуки, приученные рубить головы каждому, на кого укажет наместник султана.
Еще не так давно из Виддина шли войска в верховья Дуная - турки осаждали Вену. Но со временем могущество их иссякло, и теперь они уже не мечтали покорить Европу, стремились удержать то, что добыли мечом за пятьсот лет почти непрерывных войн. А добытое мечом, как известно, вечно не удержишь, кто посильней - отнимет. А у сильного отнимет сильнейший. И так, по всей вероятности, до бесконечности, пока люди не изведут друг друга до последнего младенца.
Обо всем этом говорили два собеседника: Константин Фаврикодоров (по документам турок Хаджи-Вали) и работник купца Цырлина болгарин Антон Игуменов. Оба они направлялись в Никополь.
Хаджи-Вали вез никопольским рыбакам немецкие каленые крючки и другие рыболовные снасти, а болгарина хозяин послал за винными бочками. На бочках Цырлин разбогател.
Он уже не первый год покупает у молдаван вино в дубовых бочках.
Вино в Болгарии не удается продать даже за гроши - своего, хорошего, достаточно и по дешевой цене, а вот бочкам, в той же Франции, цену не сложишь. Так что бочки для молдаван - это всего лишь тара, а для Цырлина - прибыльный товар.
Игуменов с рождения живет в Виддине, знает все, что делается в крепости. Слово за слово, рассказал, что до последнего времени в гарнизоне было пятнадцать тысяч отборных войск, сегодня и десяти нет.
- Сняли даже крепостные орудия. Не все, конечно. Десяток оставили. На всякий случай, - говорил он, как хвалился.
- Небось, продали, - предположил Константин.
- За такую продажу головы снимают. Еще в апреле, когда Россия объявила войну, орудия перевезли в Никополь. Да ты сам их увидишь на крепостных стенах.
- Зачем их перевозить, Виддин тоже крепость?
Игуменов тихо засмеялся.
- Вот что значит торговый человек. Быстро ты забыл, зачем перетаскивают орудия.
- Знаю, стрелять будут.
- Теперь - в точку. Там, я от офицера слышал, русские будут переходить Дунай.
- Значит, туда же и солдат погнали?
- Погнали их дальше. Аж в Рущук.
- А туда зачем?
- И там будут русские переходить.
- И тоже от офицера слышали?
- Ты в кофейне посиди вечерок, когда офицеры наливаются плиской. У них только и разговору о приближении русских.
- Но мусульмане вино презирают.
- Вино, но не плиску. Турецкий офицер любит жизнь, и отдавать душу Аллаху не торопится.
- А кого же тогда под пули посылают? - Константин вызывал Игуменова на откровенность. Он, считай, каждый вечер слышит, о чем говорят и спорят турецкие офицеры. Этого испитого болгарина они видят в кофейне не первый год, многие знают, и не в последнюю очередь полевая полиция, что Игуменов - работник торговца Цырлина, а Цырлин у местного начальства человек свой, первый жертвует деньги на процветание империи.
- Кого посылают под пули? - переспросил Игуменов и кнутовищем показал на стайку болгарских мальчишек, пасших у дороги козье стадо. - Раньше их посылали. Ребятишек превращали в янычар. И они резали своих кровных братьев, а сестер насиловали, того не зная, что это их кровные сестры. Впрочем, вам, туркам, этого не понять.
"Меня принимает за турка. Для дела это уже хорошо, - думал Константин. - А вот то, что мне этого не понять, - обидно. Мой Гочо меня зарежет, если мы еще раз встретимся. Нет, он уже не мой. Он - живая собственность султана".
Сидя рядом - плечо к плечу - с братом болгарином, Константин даже отдаленно не мог себе представить, что у него на родине в Габрово растут двое мальчишек. Родная мать им внушила, что Раджи-Ахмед, мудир почтового отделения, вовсе не их отец, а всего лишь отчим, а родной отец сражается за Болгарию и он скоро вернется с дедом Иваном.
Мальчишки спрашивали:
- А кто же тогда дед Никола?
- Отец вашего отца, - отвечала их мать Марьяна. - А дед Иван - он дед всем болгарам. Живет в крае, где полгода - зима, а полгода - лето. Любящие свою родину болгары едут к деду Ивану учиться.
- И мы поедем?
- Обязательно. Только вы об этом - никому. Не проговоритесь отчиму. Тогда он меня зарежет.
Ах, если б знать человеку, кто и где о нем думает, не было бы в мире столько тайн. Тогда и беды можно было избегать.
Константин постоянно думал о Марьяне, терзался ревностью, горел стремлением отомстить за поруганную честь своей Марьяны, за душу Гочо, которую у мальчика отняли вместе с сердцем. Сердце заменили холодным камнем, а душу в казарме превратили в пепел.
Думал он и о своих несчастных родителях. Был у них единственный внук, и того не стало. Тлела надежда, что когда-нибудь вернется сын. Не давал умереть надежде друг Константина учитель гимназии Атанас Манолов. Он изредка заходил к старикам, говорил, что Константин в России, что друзья-болгары его видели в Одессе, он жив-здоров, только голова побелела немного. У старой Зайдины теплели глаза: белая голова - еще не хворь.
Несколько раз Константину снилась Марьяна. Сны были какие-то странные. Якобы она взбиралась на крутой каменистый берег, какие бывают в Родопах, а за ней увязались двое серых козлят. К чему эти серые козлята?
Из-за прибрежного, покрытого дубняком холма, показалось селение Лом Паланка, из которого этой весной выселены были болгары. В их домах тут же поселились семьи, перекочевавшие с Кавказа.
Сидевшие плечо к плечу на крепко сработанной подводе вернулись к прерванному разговору.
- И теперь, как и в старое время, есть кого посылать под пули, - раздумчиво говорил Игуменов. - Вот и тебя посылали, хотя ты и турок, но беден. Я по тебе вижу. Легче всего послать на смерть чужого, у которого ни родины, ни дома, а в груди кипит ярость к неприятелю. Ты заметил, мы недавно проехали Паланку. Кто там поселился?
- Мусульмане.
- Да, они уже и мечеть выстроили. Отсюда ее хорошо видно. Ярко-зеленая крыша в глаза бросается. А поселили сюда черкесов. На Кавказе русские за непокорность жгли им дома, они - резали русских. До сих пор не могут утихомириться.
- А если они уже утихомирились?
- Тогда они здесь не нужны. Но это не так, - заверял Игуменов. - Не раньше как неделю назад в Никополь доставили две тысячи черкесов вместе с их семьями.
- И так по всему берегу?
- По всему берегу - где их столько набрали? А воюют они яростно. Это не наш брат болгарин. Болгарина под пули надо гнать палкой.
- А как же янычары?
- То совсем другой народ. Болгарин за султана воевать не станет.
- И за деньги?
- Даже за бочку вина.
- А за кого тогда он будет воевать?
- За себя.
Это была сущая правда. Константин промолчал. Ему хотелось признаться, что он тоже болгарин и уже давно воюет за себя, за своих близких и своих друзей, за болгар, правда, не за всех. Уже немало таких, кто оброс жиром, и чтоб ожиревшего за счет своего ближнего не лишили этого жира, он готов продаться, пойти на службу врагам Болгарии. Да что готов! Они служили и служат врагам во все времена. Эти ближние его предавали в молодости. Даже сын родной…
Дорога вроде и не дальняя, а с хорошим человеком о чем только не поговоришь.
Но вот и Никополь. Городок в тополях и платанах. На южных склонах в направлении Плевны обширные виноградники. Виноград уже отцвел, и ягоды не по дням, а по часам наливаются солнцем. Через месяц-два весь этот простор будет пестрым от косынок. Наступит пора сбора урожая - благодатное время болгарского крестьянина.
При одной мысли, что все эти виноградники не болгарских крестьян, а турецких владык, становилось на душе тоскливо.
Константин вздохнул. Вздохнул и сидевший рядом Игуменов. Несомненно, они подумали об одном.
- Что-то людей не видно? - сказал Константин, глядя на зеленый клин уходящего за горизонт сада.
- Войной пахнет, - как само собой разумеющееся, ответил Игуменов. - Русские уже на том берегу орудия расставили. Будут бомбить крепость.
- Откуда известно?
- Офицеры в кофейне шептались. Да и без них я знаю. На той неделе, в новолуние, мой племянник перевозил с того берега лазутчиков. Они насчитали там восемнадцать орудий. А бить они будут, я так понимаю, вон по той площадке, - показал на южную сторону крепостного вала. - Там шесть мортир. Англичане выставили. А остальные орудия - их тут добрая сотня - еще зимой расставили между жилых домов, запрудили улицы.
- И какой смысл орудия расставлять по улицам?
- Смысл прямой, - охотно ответил Игуменов. - Русские туда не станут кидать снаряды. Там живут болгары.
- И то верно, - согласился Фаврикодоров.
На окраине Никополя подводу остановил патруль - двое молодых смуглолицых солдат в малиновых фесках. Почему-то на лошадей потребовали пропуск.
- Лошади принадлежат господину Цырлину, - пустился в объяснение Игуменов.
Для солдат нетурецкого вида эта фамилия ни о чем не говорила. Да и болгарский они понимали плохо. Но, оказалось, они довольно сносно говорили по-турецки.
В Константине они признали турка. Из их слов и восклицаний он уловил смысл: в крепости расположилась кавалерия зейбеков, и комендант крепости боится, чтобы чужие лошади не занесли заразу. На Восточной Мораве наблюдается падеж лошадей. Оттуда в Дубницу заблаговременно угнаны все табуны, подлежащие мобилизации. Здесь падеж пока не наблюдается.
- Нет пропуска - назад! - горячился патрульный, сверкая желтыми белками глаз.
Пришлось Игуменову искать объезд. С помощью Фаврикодорова объезд нашелся быстро: местному жителю, молодому небритому болгарину, пообещал монету серебром, и тот, взяв лошадей под уздцы, через старое, заросшее терновником кладбище аккуратно провел подводу между могил.
С кладбища они выбрались в глухой травянистый переулок. Оттуда уже, как заверил небритый проводник, вела прямая, выложенная булыжником дорога в порт.
У причала на барже хранились бочки с вином, за которыми хозяин послал своего рабочего.
- А кто эти патрули? Вроде не нашей веры. Черные мусульмане, что ли? - спросил Игуменов молодого болгарина.
Тот ответил:
- Это правнуки фараонов.
- Египтяне?
- Кажется. Сюда идет египетский Хассан-паша. Все ждут. Квартирьерскую службу он выслал вперед. У него в войске много вот таких, темных. Они высаживаются в Митровице.
Константин прикинул: если высаживаются в Митровице, значит, прибывают из Салоник. А оттуда можно попасть только морем из Александрии.
В словах молодого болгарина, по всей вероятности, была правда. Но ценность всякой правды на войне в том, что она доставлена в штаб своевременно и что ее своевременно можно проверить.
Не доезжая до причала, Константин и Игуменов простились, пожелали друг другу легкой дороги, крепко пожали руки. Игуменов не удержался, улыбчиво заметил:
- Ты хоть и турок, а душа у тебя болгарина.
Крикнул на лошадей, и телега коваными колесами застучала по вытертому до блеска булыжнику, вкатилась в распахнутые ворота крепости Никополь.
Константин кинул за спину ящик с мелкорозничным товаром, направился по знакомому адресу к своему связнику Тодору Кырджиеву.
Вожатым у Кырджиева был другой офицер - полковник Перенсов. Он готовил Тодора к выполнению особого задания. В чем заключалось это задание, было в шифровке, которую нес с собой Константин Фаврикодоров.
Петр Дмитриевич Перенсов был на три года моложе Николая Дмитриевича и выпускался из Академии Генштаба на три года позже, но учился так же прилежно, как и Артамонов. Окончил курс академии по первому разряду.
Еще во время учебы на него обратил особое внимание профессор Обручев. "У него скрыт большой талант разведчика", - так о нем отозвался профессор, когда император спросил его, кого из выпускников надо готовить в Турцию. Этот разговор был в мае 1869 года.