И в то же мгновение слева раздался мягкий звук копыт, и к поляне выехал на мохнатой горной лошадке неизвестный человек. Вот уже конек вступил в полосу света, и тогда я различил в седле маленького, совсем седого старика. В руках он держал длинный кнут.
- Мир вам в пути, - сказал он совсем по-уральски, и от этого я сразу почувствовал к нему расположение и пригласил его к костру.
Тогда Витька вышел из-за дерева и, покосившись на ночного гостя, снова скрылся в темноте. Вернулся он .с охапкой сушняка, подживил костер и присел около него на корточки.
Прежде чем спешиться, старик проехал к дороге и что-то негромко проговорил, верно - отдавал распоряжения подпаскам. Мы услышали, как захлопали бичи, и стадо, треща ветвями, свернуло с дороги на большую соседнюю поляну.
Вскоре старик вернулся, выкурил трубочку, молча выпил предложенную нами кружку кипятку и вопросительно взглянул на меня.
- Мы - на Рицу, - ответил я на его безмолвный вопрос. - Очень красивая дорога.
- Да, очень красивая дорога, - задумчиво сказал старик. - Я много лет хожу и езжу здесь, и я всегда не устаю пить эту радость: этот воздух и это небо, и эти горы, где любила и где без времени умерла красивая девушка Рица.
От этих слов сразу повеяло сказкой, и я поскорее ухватился за трубку, - трубка прекрасно помогает слушать длинные и занятные сказки.
Но тут в плетенке заворковали голуби. Старик резко выпрямился, в его глазах вспыхнул огонек интереса и любопытства. Он протянул было руку к корзинке, но Витька ревниво подвинул ее к себе и хмуро поглядел на гостя.
Старый человек сделал вид, что не заметил этого, и сказал, поглаживая белую, почти прозрачную бороду:
- Я уже прожил свой век, мальчик. И не стыжусь сказать, что всю жизнь любил птиц. В священных и других книгах много добрых слов о голубях. Люди всегда тянулись к ним сердцем. Позволь мне посмотреть на твоих птиц...
Я ответил кивком на Витькин вопросительный взгляд, и мальчишка, поколебавшись, слегка приподнял фанерную крышку.
Старик чуть наклонил корзинку, чтоб на птиц падал свет от костра, и вдруг хрипло и восторженно ахнул.
- Вах! - воскликнул он, сияя глазами. - Я даже во сне видел этих прекрасных птиц!
Витьку этот вздох восхищения и радости совсем склонил было в пользу ночного гостя. Мальчишка расцвел, но уже в следующее мгновение сухо сказал:
- Ладно, им спать пора.
Пастух улыбнулся, несколько секунд сидел молча, дымя трубкой. Потом печально сказал:
- Когда мне было столько же лет, сколько сейчас вашему другу, я завел в своем селе голубей. Это были дикие сизые птицы, и стоило большого труда приручить их. И вот полвека они живут у меня, и плодят детей, и дарят свою дружбу... Но сегодня мне стало грустно: я никогда даже в руках не держал таких белых и красивых птиц. Правда, я слышал, что есть красные, желтые и пестрые голуби. Но это - у моря. А я редко спускался к берегу...
Тут я не удержался и похвалился пастуху, что у Витьки еще шесть таких пар, что все они - дети Чайки и Дельфина и что больше ни у кого на побережье нет багдеттов.
Докурив в молчании трубку, старик выбил из нее пепел, вздохнул и сказал не то мне, не то Витьке:
- Я знаю - нехорошо обременять людей в дороге. Но у меня есть просьба...
Он повернулся всем корпусом к Витьке и сказал ему мягко и просительно:
- В стаде - три моих барашка, мальчик. Сделай одолжение старику: возьми их и отдай мне птиц. Прости меня, но - как знать? - может быть, мне никогда больше не встретится такой счастливый случай.
- Ишь чего захотел! - скривился Витька. - Баранов за голубей! Смешно!
- Конечно! Конечно! - заторопился старик. - Я понимаю тебя, мальчик. Это совсем плохая цена за твоих птиц. Но у меня сейчас больше ничего нет...
В глазах пастуха засветилась надежда, и он даже поближе подсел к Витьке.
- Если на обратном пути ты зайдешь ко мне в деревню, я сумею заплатить тебе настоящую цену. Только спроси в селе, где живет дедушка Аргун, и тебе всякий покажет мой дом...
- Не надо мне ничего! Не продаются! - отрезал Витька, чтобы прекратить неприятный для него разговор.
Стараясь как-нибудь отвлечь беседу на другую дорогу, я сказал пастуху:
- Вы поминали о Рице, дедушка Аргун. Это, должно быть, очень интересная история?..
- О, да, - вяло ответил старик. И замолчал.
- Не хотите ли моего табаку? - подал я коробочку, втайне надеясь, что, может, удастся отогреть сердце пастуха и услышать такую же древнюю, как эта земля, сказку.
Он, кажется, понял меня. Отказавшись от табака, вздохнул, подвинулся ближе к костру и внезапно заговорил нараспев, в почти неуловимом поэтическом ритме:
- Мне скоро семьдесят лет, и сто лет моему отцу. Отец моего отца и отец моего деда - даже они не жили в то время, о котором этот рассказ. Вот как давно было.
Все могло остаться тайной, если бы не болтун-ручей. Он вырвался из-под огромной горы и помчался вниз по каменистому ложу. Ручей встретил пастуха и все рассказал ему, а тот - своим детям, а дети - знакомым, и люди полвека назад поведали эту сказку мне...
Витька лежал на спине, смотрел, не мигая, на звезды, и трудно было понять, интересно ли ему слушать сказку.
- Много десятков веков назад, - продолжал старик, - там, где теперь покачивает свои волны Рица, лежала прекрасная долина и по ней спокойно и широко текла медленная Лашипсе. Она была так мелка и незлобива, что даже олени и туры, медведи и лисы не боялись переходить ее по нескольку раз в день.
Мягкая и яркая трава росла в долине. И люди, придя сюда, увидели, что здесь превосходное пастбище.
Но все не могли пасти тут коров и коз. Не хватило бы места. И тогда старики и юноши, взрослые мужчины и матери решили: пусть пасет в долине Лашипсе свое стадо Рица.
О красоте горянок поют песни, но что́ была красота других женщин перед красой Рицы? Есть женщины, как праздник, и каждый, кто посмотрит в глаза им - обрадуется и загрустит. Мальчик, может быть, не поймет, отчего грусть, но мужчине ясно, о чем я говорю. Все-таки печально, когда у тебя только будни, а праздник проходит мимо.
Так вот, Рица пасла стадо в долине Лашипсе, и травы пышнее цвели в ее присутствии. Она была дочерью гор, и они подарили ей свои вечные краски: зелень самшита - глазам, яркость тюльпанов - губам, черноту беззвездных ночей - ко́сам.
Проезжали мимо пастухи и путники, и всякий оставлял здесь часть своего сердца, - ведь только камни не понимают красоты.
Однажды, преследуя подбитого тура, прискакали в долину три брата из горной деревни. Это были красивые и отважные юноши. Многие девушки любили братьев и были бы счастливы стать их женами. Но юноши еще никого не любили.
На полном скаку, догоняя тура, летели они вперед. Могучий Агепста только на мгновение бросил взгляд в сторону - и увидел Рицу. И не понимая, что делает, всадник рванул поводья на себя. Скакун взвился на дыбы. Еще передние ноги коня не опустились на землю, когда Агепста выпрыгнул из седла.
И средний брат Ацетук, и младший брат Пшегишха тоже увидели Рицу.
И все трое подошли к ней, и даже не сказали "здравствуй", потому что совсем онемели от удивления.
Рица тоже очень растерялась и опустила глаза. Но вскоре она нашла в себе силы и, покраснев, сказала:
- Будьте моими гостями. Как вас зовут?
Охотники поклонились пастушке и сказали свои имена.
Рица угостила братьев сыром; они вежливо поблагодарили ее и попросили разрешения удалиться.
Но не уехали далеко. Ускакав на отроги Рыхвы, соскочили с коней, и старший брат сказал Ацетуку и Пшегишхе:
- Я вижу: нас обожгло огнем. Жизнь без любви, как год без весны. Но я старше вас - и боюсь раздоров, Ацетук и Пшегишха. Решим так: пусть она будет нам всем сестрой, эта Рица.
Помолчав, Агепста повернулся к среднему брату:
- Теперь говори ты, Ацетук.
И Ацетук сказал: "Да".
- Теперь твой черед, Пшегишха.
И Пшегишха сказал: "Называться человеком легко, быть человеком труднее. Я согласен с тобой, Агепста".
И тогда они снова поскакали в долину и провели ночь у костра Рицы.
Днем братья уезжали на охоту, а вечером пастушка варила им дичь и чинила их платье.
Однажды, в конце весны, они сидели у костра и Рица пела. Шелест травы, и лепет ручьев, и звон ветерка - все было в этой песне.
Горы молчали, слушая Рицу, облака замерли в небе, и туры застыли на утесах.
Если бы они знали, к чему приведет песня!
Ползли и скрипели по горам, как осыпи, слухи о Геге и Юпшаре. Чернобородые братья жили разбоем, угоняли стада горцев к берегу моря.
В тот самый час, когда пела в долине Лашипсе красавица Рица, разбойники сидели у костра, ели баранину, и пили вино, и курили табак.
И вдруг трубка выпала из рук старшего брата Геги. И из рук Юпшары тоже выпала трубка. Они услышали голос Рицы.
Взвились на дыбы их кони и понесли седоков по горам и лесам к изумрудной долине Лашипсе.
Среди деревьев осадил коня Гега и посмотрел сквозь ветви. И он увидел у костра трех юношей и девушку.
- Я убью мальчишек, - прошептал Гега брату, - и мы возьмем красотку себе, чтоб коротать с ней горные ночи.
- Погоди, брат, - ответил Юпшара, - мужчины собираются в путь. Девушка достанется нам без боя.
И они стали ждать.
Уже звезды затеплились в небе и уже потускнели они, тая от рассвета, а Рица все пела. И три брата не садились в седла, - не могли уехать от песни.
Наконец замолчала пастушка, и вскоре заплясали под седоками кони. Вот уже звук копыт затих в горах и выпрямилась трава, которую смяли ноги коней.
И тогда скакуны вынесли разбойников к костру Рицы. Она думала, что вернулись друзья, и счастливая улыбка тронула ей губы.
Гега спрыгнул с коня, - и забилась в его железных объятиях Рица. Увидела она перед своим лицом черную бороду и глаза, налитые кровью, и над горами понесся крик тоски и отчаянья.
Но не услышали Рицу ни Агепста, ни Ацетук, ни Пшегишха. Далеко в горы унесли их кони, густой лес заслонял звуки, бурные реки кипели на камнях - и шум воды тоже заглушал крик Рицы.
Братья продолжали ехать дальше.
Снова закричала в руках разбойников девушка. И снова ничего не услышали братья.
Тогда сорвался с утеса старый ворон и полетел вслед братьям. Громко закаркал он над их головой.
Но не поняли его языка юноши.
Тогда травы и кусты стали цепляться за ноги коней и сдерживать их бег.
"Наши скакуны застоялись в долине", - подумали охотники.
Тогда закипели ручьи, запенились, и даже камни, дробясь под копытами коней, закричали о беде. И дикая серна металась перед мордами лошадей.
Заволновался наконец Агепста, нахмурился и сказал:
- Братья, случилась беда. Сестра наша в опасности.
Как горная буря - через шиповник, по каменным тропам, не разбирая дороги, неслись они к долине, где кричала в руках жестокого Геги девушка Рица.
И, услышав топот их коней, кинулся Юпшара на помощь брату, чтоб посадить Рицу в седло.
А горы уже тряслись от топота скакунов, и деревья клонились к земле от ветра, - юноши летели к своей сестре Рице.
Обернувшись, Гега увидел братьев. Бежать с девчонкой было поздно!
Заскрипев зубами, Гега высоко поднял Рицу и кинул ее в холодные воды Лашипсе. - "Пусть никому не достанется!".
Потом вскочил на коня и ударил его шпорами. Вслед за ним взлетел в седло Юпшара.
Но запели в воздухе три стрелы, выпущенные из трех луков, и на полном скаку вылетели разбойники из седел, ударились о землю и в тот же миг превратились в злые кипучие реки.
Пришпорили юноши коней и кинулись в долину. Увидели: нет долины и нет Лашипсе, а разлилось вместо них изумрудно-зеленое бездонное озеро. Это их Рица, не стерпев позора, стала озером.
И тогда окаменели они от горя, застыли горами, подняв к синему небу Кавказа гордые головы.
Так и стоят до сих пор Агепста, Ацетук и Пшегишха, охраняя Рицу, и несется из озера, догоняя Гегу, Юпшара...
Старик замолчал, отер со лба пот и, жадно затянувшись из трубки, стал задумчиво смотреть на костер.
Я тихонько взглянул на Витьку и заметил, что глаза у него стали красные и все тело напружено, как лук с натянутой тетивой.
- Тебе не холодно, Витя?
- Ну да - озяб, - сказал он, поеживаясь, хотя в другое время такой вопрос мог его обидеть.
Уже засыпая, я слышал, как Витька ворочался на зеленом ложе, чуть-чуть вздыхал, думая о чем-то своем. Но мне казалось, что я понимаю его.
Неожиданно он приподнялся на локтях и шепотом спросил старика:
- А почему, дедушка Аргун, не всегда замерзает Рица зимой?
- А?.. Что?.. Почему не замерзает Рица? Потому, внучек, что слезы и горе любви могут растопить даже лед.
...Я проснулся до восхода солнца. Дедушка Аргун спал спокойным тихим сном.
Витька лежал по-прежнему на спине, смотрел усталым взглядом в небо, и мне подумалось, что он совсем не спал в эту ночь.
- Пошли к Рице, - тихо сказал он мне. - Сейчас интересно поглядеть на нее.
От его голоса проснулся пастух и, поеживаясь от утреннего холода, украдкой взглянул на плетенку, вздохнул и закурил свою трубочку.
- Пойдем, - согласился я.
Дедушка Аргун идет с нами вверх, на самую макушку Рыхвы. Здесь он привязывает к старому грабу свою лошадку и догоняет меня.
Витька немного задержался у граба. Может быть, он решил напиться из ручейка, протекающего неподалеку, или обтереться ледяной водой?
Он догоняет нас почти у самого озера. Еще несколько минут - и мы видим сквозь пихтарник изумрудные воды Рицы.
Спешим скорее на берег, и в эту минуту солнце всплывает над горами.
Мы все застываем от восхищения. Зеленые воды озера и крутые склоны над ними частью освещены солнцем, а частью скрываются еще в предрассветной темноте.
На севере, западе и юго-западе от Рицы высятся каменные головы Агепсты, Ацетука и Пшегишхи.
Дедушка Аргун стоит, опершись на палку, и пристально смотрит на легкие волны озера. Что он хочет разглядеть в их бездонной изумрудной глубине?
Наконец надевает баранью папаху и говорит:
- Я пойду. Мне надо спешить, дети мои. Спасибо за ночь, которую мы провели вместе.
Старик еще немного переминается с ноги на ногу, будто хочет сказать что-то важное, о чем-то попросить нас, но вздыхает и молча уходит.
Витька даже не поворачивает головы в его сторону. Он стоит, как завороженный, только изредка косится на воды Юпшары, вырывающиеся из озера.
Дробный перестук копыт выводит меня из задумчивости. Это, верно, отправился к стаду дедушка Аргун. Но мне почему-то кажется, что конь топчется на месте. Может, пастух все-таки забыл нам сказать что-нибудь важное, о чем-то спросить?
"Ах, да, - голуби!" - вспоминаю я.
Оборачиваюсь к Витьке и вижу, что руки его пусты.
- Неужели ты забыл Чайку и Дельфина у ручья?
Витька не отвечает.
Я повторяю свой вопрос и трясу его за плечо.
- Голубей? - спрашивает Витька, будто мой вопрос с трудом доходит до него. - Я приторочил плетенку с птицами к седлу старика...
Я пристально смотрю на мальчика и молчу. И вспоминаю, что, когда нам всем было по пятнадцать лет, мы тоже уже глубоко уважали настоящую любовь.
Ничего в этом удивительного нет.
И я весело беру Витьку под руку, и мы шагаем с ним берегом Рицы, чтобы развести утренний костер и встретить у его огня новый день.
ТАЕЖНАЯ ПТИЦА ВАРЮШКА
Проехать к Шайтан-болоту было нельзя, и я брел пешком по заболоченной тайге, то и дело проваливаясь в затянутые зеленой ряской ямы.
Мой попутчик - молодой пастух Никита - остался на берегу Сосвы, мутной и быстрой в эту пору года. Прощаясь, Никита мягко потряхивал мне руку и говорил, поглядывая куда-то вбок, будто ему было неловко и стыдно, что он отпускает человека одного:
- Смотри, пропадешь. Дети-то есть?
- Не пропаду, Никита. Расскажи мне дорогу.
На всем облике этого человека был заметный отпечаток тайги. Я не мог бы сказать с совершенной определенностью, в чем выражался этот отпечаток. Может быть, в коротких, цвета сена, волосах, остриженных по-старинному, под кружок; может быть, в широко расставленных глазах, позволявших видеть беду почти с любой стороны, откуда она могла прийти; может быть, в той смеси ясности взглядов с наивной верой в чудеса и тайны тайги, которая видна была в его речи.
Никита пошел проводить меня к ближней сопке.
Пока мы двигались к ней, пастух рассказывал, потряхивая короткими волосами, все, что знал про эти места. Говорил он таким тоном, что никак нельзя было решить, серьезно все это или шутка.
В тайге, по его словам, были не только сосны и ели, кедры и пихты, но еще - превращенные в деревья - страшные и странные люди. Кто не знает, тот просто скажет "береза" или "сосна", а человек с понятием увидит - эти деревья ползут по болоту, заламывая больные тонкие руки.
- Почему же ползут они, Никита?
- Судьба наказала их за грехи, и теперь они воют, и плачут, и жалуются ветру, - те злые при жизни люди.
Потом он поведал о Бабушкином болоте. Старые таежные охотники, знаменитые на всем севере Урала, боятся этой трясины, обходят ее стороной.
Вот почему.
Очень давно, - еще прадеда Никиты не было на свете, - жила на берегу трясины, в курной избе, бабка Рублиха. Косматые ее волосы извивались червем, березовыми гнилушками мертво горели глаза, лопухами торчали уши.
Девушкой полюбила она шайтана, и с тех пор ушла дымом из нее душа.
Нелюдская тоска томила Рублиху. И только кровь человека утоляла горе колдуньи, только она, кровь эта, зажигала радостью мертвые ее очи.
И когда появились вблизи болота люди, вырывался из курной избы чадный смерч. Неслась старуха к человеку по воздуху, хватала его узловатыми, волосатыми руками - и несла в трясину. Там опускала на зеленую ряску и впивалась синими своими сухими губами в его губы. И так, вместе, погружались они на дно болота, туда, где грудой лежали желтые кости людей.
- Смотри, - полюбит Рублиха, - говорил мне Никита, и снова нельзя было понять - смеется он или говорит серьезно.
Мы поднялись на сопку.
- Так пойдешь, - указал мне на восток пастух. - Маточка есть?
Компас у меня был.
- Сейчас все реки - и Сосва, и Тура, и Мугай, и Синячиха - как дикие кобылицы. Глаз у них с кровью. Обходи реки.
Я обещал держаться подальше от рек.
- Если собьешься часом, - продолжал пастух, - так прямо на север бери. Там повсюду руду ищут, рации есть. В случае чего - сообщат куда надо, может, - лошаденку какую дадут.
Он замолчал и нерешительно вскинул на меня глаза.
- Ты что-то хочешь сказать, Никита?
Пастух поерошил волосы и промолвил неуверенно:
- Как минуешь сельцо Черные Грязи да влезешь на сопку, - просека перед тобой будет. Не ходи по ней.
- Отчего ж?
- Да так уж. Не ходи.
- А все же?
- Воля твоя. Могу сказать. Человек там чумной проживает. Федя.
- Это как - чумной? Болеет?
- Зачем болеет? Здоровый он.
- Коли здоров, так почему чумной?