В тайной полевой полиции личные симпатии на уровне среднего командного состава мало что значили, поскольку высшие должности всё равно были наглухо забиты гестаповцами, а им важен был практический результат, а не количество расстрелянных "по подозрению", в целом и общем. Физиогномические таланты и следственный нюх Дитриха при таком подходе оказались как нельзя кстати. Незнание языка и советских реалий, что изрядно путало бывших работников уголовного сыска, всю жизнь обретавшихся в среде хоть добропорядочных, хоть злоумышленных бюргеров – один чёрт, ничего общего с русскими не имевших ни в поведении, ни в мышлении – мало его смущало. Его "подозрения", основанные больше на наблюдениях, чем на следственных мероприятиях, как правило, оправдывались. Никакой актёрской игрой невозможно было скрыть саму актёрскую игру. И уже не нужен был красноречивый злобный взгляд, мельком брошенный исподлобья, настороженность в глазах при обыске или сдержанная внутренняя паника в момент случайного ареста по ходу облавы. Прежде всего – самому ему непонятным образом – Габе улавливал фальшь как самой убедительной конспиративной игры, так и невинной лжи смертельного испуга. А когда знаешь, что тебе врут, выяснить, о чём врут и почему – дело уже если не дедукции, то пыток. В сравнении с гражданской службой доступность подобных методов следствия здорово его облегчала, было б за что зацепиться. Но зацепиться следовало за что-то гораздо более реальное, чем, скажем, жидомасонский заговор, а то при виде пыточного инструментария мало кто не сознается в участии в таковом…
Фрау "Казанцефф" в этом смысле вызывала его самые искренние и недоумение, и уважение. Ни наигранного спокойствия, ни, тем более, страха не читалось в её лице. И всё-таки… Опытный наблюдатель, Габе вдруг сам почувствовал себя объектом наблюдения. Казалось, тогда, в комендатуре, он едва ли был замечен этой странной нечитаемой женщиной – лёгкий кивок, взгляд искоса, но не в лицо, а под ноги. И всё же…
"Ей есть что скрывать, – сделал вывод Дитрих, ни на чём особенно не основываясь. – И не только от нас, немцев, врагов…" Иначе как объяснить привычную, почти театральную лёгкость перевоплощения керосиновой "бабы Маши" в аристократку?
– Что скажете, Дитрих? Вы же у нас, говорят, провидец? – спросил комендант Лидваль, когда двери за "фрау Казанцефф" закрылись.
– Драматическая женщина… – ответил он тогда, и сам не слишком понимая, что, собственно, имеет в виду.
Но майор, кажется, его понял:
– Да, надо бы за ней присмотреть. Русские оставили весь архив отдела регистрации населения, я скажу, чтобы там её поискали. Она, я так понял, приезжая, а в Советах и в мирное время была странная манера обязательной регистрации прибывших-убывших. Так называемая Die Anmeldung – прописка…
Несмотря на то, что в результате поисков выяснилось: Мария Казанцева – дочь репрессированного красного командира уровня дивизионного штаба, – ощущение Габе, что Казанцева по ту сторону баррикад, не только не пропало, но, напротив, ещё усилилось. Особенно, когда по доносу соседей он узнал, что в доме Казанцевой укрылась дочь большого чекистского начальника, к тому же ещё и еврейка.
"Подобное тянется к подобному? – хмыкнул он, вполуха слушая говорливую тётку, прятавшую за обильной пазухой талоны на масло и эрзац-кофе. – Впрочем, на Украине укрывательство евреев – дело довольно редкое, чаще сдают своих вчерашних уважаемых врачей и любимых учительниц. А тут дочь майора НКВД, сам Бог велел…"
– Что посоветуете? Брать? – закрыл папку отдела регистрации Лидваль.
– Как раз таки не советую, – покачал головой гауптштурмфюрер. – А вот глаз не спускать…
Оказалось кстати. Именно на пресловутую керосиновую лавку, где хозяйничали теперь Казанцева и её вновь обретённая не то "дочь", не то "племянница", указал представитель армейской контрразведки – де, адрес этот упомянут в донесениях секретного агента абвера в разведштабе Черноморского флота как явочная квартира.
Последнее подтверждение связи Казанцевой с русской разведкой он получил буквально минут пятнадцать назад, когда…
Всё та же ночь. На этой стороне…
Сержант Ася, морщась, высвободила наушники из каштановой копёнки волос и вполоборота глянула на лейтенанта Якова Осиповича несколько даже насмешливо:
– А позывной разведштаба флота вы знаете? Как проверять собираетесь, что я именно с ним связалась, а не, скажем, с абвером?
Не спеша подлив в чашку крутой заварки из фарфорового чайничка, Яков Осипович кивнул одному из своих "чёрных бушлатов".
– Позвольте, коллега… – задорно оскалившись, потянул к себе наушники улыбчивый малый, стриженный как новобранец. – Я, с вашего позволения, приму депешу…
– Подождать надо, когда вот эта пипочка загорится… – фыркнула Ася, уступая кожаные наушники, – зелёненькая.
– Мадемуазель… – снисходительно протянул матрос. – Видели бы вы, сколько пипочек и каких разноцветных было у меня в радиорубке, чисто новогодняя ёлка. Я слушал, что она долбит… – это уже матрос обернулся к Войткевичу. – Их позывной не разобрал, незнакомый, а Намгаладзе – прочитал отчётливо.
– Ну, тогда пусть и принимает… – проворчал "строевой" лейтенант, отхлёбывая подстывший чай. – Чтобы одной рукой, одним почерком.
– Как прикажете… – с улыбкой вернул наушники матрос.
– Не боитесь выходить на связь в городе? – выпустив наконец из рук Настю и усадив её с довоенной… – а то, пожалуй, что и с дореволюционной… – галантностью за стол, поинтересовался у Якова Осиповича Новик.
– В городе нет радиопеленгаторов… – рассеянно отозвалась вместо него "баба Маша", отчего-то тревожно выглядывая за низкие, до пола, шторы распахнутого во двор окна. – Была машина, ушла неделю назад в горы с карателями…
Мария отпустила край шторы, но брови её оставались нахмуренными, и шрам на левой щеке выразительно побагровел. Яков Осипович прищурился поверх чашки, вглядываясь в озабоченное лицо "бабы Маши". Не осталось незамеченным её беспокойство и Новиком:
– Что-то не так, Мария Васильевна? – спросил он.
– Собака… – словно пытаясь что-то сообразить, отстранённо пробормотала Мария Васильевна, ткнув большим пальцем за плечо. – Тут во дворе живёт ничейная собака. Так, кормят всем двором, хотя проку с неё… Она никогда не лает. Ни на чужих во дворе, ни даже на кошек. А сейчас почему-то разворчалась…
Все невольно замерли, вслушиваясь, но в напряжённой тишине только шуршал помехами, словно ворохом старых газет, радиопередатчик, а в распахнутое по-летнему окно скорее можно было расслышать далёкий шум моря, чем ворчание ничейного дворового пса. Тем не менее Войткевич, не оборачиваясь, кивнул через плечо и один из морпехов бесшумно исчез за цветастой занавесью в коридор.
Сам лейтенант, не выпуская горячей чашки из рук, подошёл к окну.
– Вы, конечно, оставили кого-нибудь на часах? – спросил он вполголоса Новика.
Тот кивнул.
– Но на улице…
– Ага… – задумчиво облизнул нижнюю губу Яков Осипович. – А наш уже второй час под навесом и собака к нему привыкла. Значит, во дворе и впрямь кто-то есть… – хладнокровно подвёл он итог, отхлёбывая из чашки. – И этот кто-то не хочет привлекать к своей персоне излишнего внимания…
Вместо комментария к этому его замечанию выразительно лязгнул затвор ППШ в руках пожилого "боцмана".
А на той стороне…
Открытый комендантский "хорьх", похожий на тупорылую железную калошу, с визгом вывернув передние колеса, затормозил в десяти шагах перед керосиновой лавкой, едва не протаранив взметнувшегося из-под бампера обершуца с раскинутыми руками и немым криком: "Stehen!", "стоять".
– Donnewetter! – перевёл дух водитель.
– Куда вы смотрите, Гюнтер! – ткнул его в спину майор Лидваль, хоть, по правде сказать, и сам только что разглядел серые крысиные тени, под самым носом прошмыгнувшие через булыжную мостовую.
Зондеркоманда штурмбанфюрера Габе гуськом пересекла Кизиловую и рассыпалась – кто, вскинув над головой автоматы, присел под оконцем и дверью лавки, кто метнулся в обход, в проходные дворы соседних домов. Сам штурмбанфюрер, отделившись от арьергарда команды, подбежал к автомобилю, согбённый с японской учтивостью, но злой донельзя.
– Какого дьявола, Густав! – яростно зашипел Дитрих. – Вы бы ещё на танке приехали поглазеть на секретную операцию, с башни лучше видно!
– Я, вообще-то, не нахожу это зрелище любопытным, – проворчал комендант и, кивнув за плечо, добавил не без язвительного удовольствия: – А вот ваш начальник, господин гауптштурмфюрер, пожелал присутствовать…
– Здравия желаю! – невольно распрямился Дитрих, только теперь обратив внимание на сумрачную фигуру на заднем сиденье, в надвинутой на нос фуражке с высокой тульей и армейском мундире "фельдграу".
Руки в чёрных перчатках незнакомец, с равнодушием театрального критика, сложил на набалдашнике трости, зажатой между колен.
– Хайль! – коротко козырнул незнакомец и потеснился на кожаном сиденье. – Присядьте, герр штурмбанфюрер, а вас, господин майор, если не затруднит…
– Нисколько, – фыркнул Лидваль и, толкнув локтем водителя, зазевавшегося на обоих "фюреров" с невинным любопытством кретина, закряхтел, выбираясь в низкую дверцу автомобиля. – Я так понимаю, туда нам прогуляться будет некстати? – уточнил он у Дитриха, кивнув в сторону, где растворилась в синих лунных сумерках зондеркоманда.
– Очень даже кстати… – поторопился ответить за Дитриха сумрачный гауптштурмфюрер. – Попридержите этих молодцов до распоряжения господина штурмбанфюрера.
– Да, конечно… – кисло поморщился майор и, раздражённо подтолкнув вперёд себя разиню водителя, грузным шагом направился в лунную тень домов.
– Карл-Йозеф Бреннер, абверкоманда 311 при контрразведке 11-й армии… – представился наконец незнакомец, когда грузный комендант, довольно бесталанно изображая шпионскую сноровку – будто бы крадучись, но при этом поминутно чертыхаясь на всю улицу – исчез наконец-таки в подворотне.
Дитрих всмотрелся в желчное, с бесстрастным взглядом серо-стальных глаз и резкими складками у рта лицо гауптштурмфюрера Бреннера и отметил, что никогда не встречал его в ни отделе "1С" штаба армии, ни в отделе "Geheimefeldpolizei". Впрочем, абвер? Их специальная команда при разведотделе всегда была как бы сама по себе и как бы сверху, с позиции надменного и загадочного наблюдателя, посвящённого в нечто, простым смертным неведомое. Популярности абверу это, конечно, не прибавляло, особенно в глазах простой полевой жандармерии, полагавшей, и небезосновательно, что, пока там разрабатывают сколь хитромудрые, столь и бесполезные операции по внедрению шпионов в русские клозеты, именно они, армейская разведка и "фельдполицай", осуществляют самую грязную, но эффективную работу по наведению порядка в тылу действующей армии.
– Отчего же комендант представил вас моим начальником? – невольно вырвалось у Габе. – Моя команда замыкается непосредственно на отдел "1С", армейскую контрразведку…
– Чёрт его знает, кто у нас на кого замыкается… – с неожиданной усталостью вздохнул гауптштурмфюрер. – Но замыкает, в конечном итоге, всё и всех абвер. СД, тайная полевая полиция – все толкаются задами, как свиньи у кормушки, и каждый себе на уме… Эта неразбериха только что едва не стоила нам провала довольно серьёзной операции.
– То есть? – насторожился Дитрих, усаживаясь на заднем сиденье "хорьха".
– Как вы дознались, что на этой явке сейчас проходит встреча партизан и диверсантов штаба советского флота? – ткнул гауптштурмфюрер набалдашником трости в сторону допотопной вывески: "Керосинъ" с заметно проступающей дореформенной "ятью".
– Флота? – удивленно покосился на него Дитрих.
– Вот видите, даже не знаете, во что вляпались… – укоризненно покачал головой Карл-Йозеф. – Как этот адрес вообще попал в поле зрения тайной полевой полиции?
– Преподаватель вашей разведшколы от штаба "Валли" досмотрел, такой себе гауптман Иванов… – подумав, ответил Дитрих, решив не делиться собственными, не слишком обоснованными, с точки зрения гегельянца, подозрениями насчет Казанцевой… Хоть диалектический материализм в рейхе и здорово пошатнулся в сторону мистического "национального духа", но физиогномика… это уже, пожалуй, слишком. Тут и до хиромантии, Verzeihen Sie каламбур, рукой подать. – К тому же подтверждение связи хозяйки лавки, некоей Казанцевой, с партизанами пришло и от вашего агента в штабе русского флота… – заметил вдогонку Дитрих с плохо скрытым злорадством. – Как видите, подача со всех сторон абвера. Так что уж не знаю, что вы там сами с собой напутали, но…
– Но никто вас не поставил в известность… – бесцеремонно перебил его герр Бреннер, – …что упомянутый вами агент в данный момент находится там… – костяной набалдашник снова указал на белёсую в лунном сумраке вывеску, – …на квартире.
Дитрих проследил взглядом за набалдашником, смятенно потёр давно небритую щеку и обернулся на Карла-Йозефа:
– Он участник явки?
– Именно! – подтвердил тот, сердито устанавливая трость между колен. – И он должен уйти с партизанами. Они все должны уйти… – подумав, добавил гауптштурмфюрер.
И вдруг дёрнулся, словно наткнулся на оголённый провод.
– А вот это уже вряд ли… – подхватился с сиденья и Дитрих.
Откликаясь эхом в каменных закоулках, звеня в стёклах окон и в кованом ажуре балконов, улицей прокатился стрекот очереди из MP-40, и тотчас же, гулко и басовитее, откликнулся советский пистолет-пулемёт.
Бреннер вопросительно вскинул подбородком:
– Что это? Он что, так и не дотащил свой жирный зад до магазина?! – злобно процедил Карл-Йозеф, очевидно, имея в виду зад коменданта, и впрямь не рассчитанный на марш-броски далее, чем из гостиной в столовую.
Уже перекинув ногу за дверцу "хорьха", Дитрих обернулся.
– Кто из них, герр гауптштурмфюрер? Кто ваш агент, чтоб мы ненароком…
– Не могу, не имею права!.. – нетерпеливо замахал на него тростью герр Бреннер. – Пусть уходят все, только… – он запнулся, будто подыскивая слова.
– Что ещё?! – запнулся уже в двух шагах Габе, выдернув из кобуры парабеллум и оттянув рамку затвора.
– Надо, чтобы они не догадались! Ну, что мы их выпускаем…
– Отлично! – скрипнул зубами штурмбанфюрер. – Я должен дать им перебить несколько своих парней для правдоподобия. Ausgezeichnet!
И вновь на этой, нашей стороне…
Заставив невольно вздрогнуть Настю, сидевшую подле, рация вдруг ожила. Заскрипела тревожным мышиным писком, смигнув, как и обещала радистка, зелёным огоньком лампы. Ася подхватила наушники, сунула одну кожаную подушечку под каштановый локон, закрученный на ухе.
– Есть подтверждение полномочий старшего лейтенанта Новика… – раздался её голос в напряжённой тишине. – Разведштаб флота на связи. Дешифрую…
Деловито наслюнявив куцый огрызок химического карандаша, девушка пододвинула блокнот, чтобы записывать, но…
– М-м… – едва не поперхнувшись горячим чаем, отчаянно замычал у окна Войткевич. – Ничего не пиши, рыжая! – зашипел он на радистку почти немым шепотом.
– Это ещё почему? – вскинула на него детски-недоумённый взгляд Ася.
– Почему рыжая? – с наигранным удивлением вскинул бровью Яков Осипович.
– Почему не писать? – нетерпеливо и зло стукнула по столу карандашом Ася.
– А вот почему, мадмуазель… – с театральной учтивостью конферансье взялся Войткевич свободной рукой за складки портьеры и, резко рванув портьеру в сторону, выплеснул за подоконник, в чёрный провал, остатки горячего чая.
Кто-то, подавившись проклятием: "Donnewetter!", шарахнулся из-под окна, словно дикий кабан в сухостое.
– Сахарку можно было бы и побольше… – хладнокровно перевёл Яков Осипович, отпрянув за откос окна. – Сеанс связи отменяется, не до этого… – вопросительно повернулся он к Новику. Всё-таки радистка была в его подчинении.
Пару секунд они выжидающе смотрели глаза в глаза.
– Передай… – тронув за плечо Асю, наконец распорядился Новик: – На связь выйдем в контрольное время… на случай засады… – выразительно посмотрел он на Войткевича и потянулся снять с гнутой спинки стула ремень шмайсера.
– Засады! – иронически хмыкнул тот. – А я так думал, что это вы блох занесли, мы пока что ни разу…
В следующую секунду и без того не слишком натуральная улыбка слетела и с его вызывающе безмятежного лица: с отчаянным стоном в коридоре распахнулась и ударила в стену входная дверь.
– Немцы! – крикнул, пятясь в коридор, матрос, посланный проверить часового. – Лёху сняли!
Белый пунктир очереди, вырвавшись из ППШ в его руках, унёсся в чернильную мглу двора, до дна которого не проникало и лунное зарево. Вторая очередь полоснула над головой Якова Осиповича, так, что он едва успел пригнуться – завернувшись в тяжёлую портьеру, как в саван, с подоконника рухнула громоздкая фигура. Вышитое крыло портьеры с бахромой, взметнувшись, запоздало прикрыло мятые гармошки кованых сапог. Перекатившись кубарем от окна, Войткевич оказался перед Сашей, который, забросив ещё дымящийся шмайсер за спину, волок Настю на кухню, бесцеремонно пригибая чуть ли не к самому полу, пока она, наконец, пискнув, не рухнула на четвереньки. Они поневоле запнулись и…
– Во дворе, в самом углу, канава!.. – схватил Сашу за локоть Войткевич, воспользовавшись этой паузой и перекрикивая грохот автомата над головой. Седоусый "боцман", оборвав цветастую занавеску, отделявшую от гостиной коридор и привалившись к косяку, палил в дверной проём, на улицу. – Она под забором ведёт в овраг! Вверх – к лесу, вниз – до моря!..
Яков Осипович, сидя, привалился к стене и выдернул из кобуры… Но не наган, а мятую пачку трофейных "Krebs der Lungen".
– Я знаю! – выбралась наконец Настя из-под мышки Новика. – От оврага до артельных баркасов рукой подать…
– Она проведёт! – кивнул Яков Осипович, заправляя в угол рта короткую сигаретку.
Саша кивнул тоже, будто бы соглашаясь, но тотчас же отрицательно замотал головой.
– Это что значит? – с насмешливым недоумением передразнил Яков Осипович эти его невразумительные движения головой.
– Это значит, она пойдёт с вами! – выкрикнул почти в лицо ему Саша. Теперь перестрелка зачастила сплошь, с прибавлением внушительного лая со двора "пилы Гитлера", ручного пулемёта MG-36, и глотку драть пришлось поневоле… – И Мария Васильевна тоже! Ложись!
К самым коленям Войткевича, гремя и подскакивая на половицах, подкатилась граната с длинной рукояткой. Яков Осипович подхватил её и раздраженно выбросил в окно, словно отмахнувшись от мухи.
– А вы?!
Сноп огненных искр и белый клуб дыма с грохотом взметнулись в оконном проёме, душераздирающий вопль на минуту заложил уши громче пулемётного стрёкота.
Настя, мгновенно побелев, прижалась к плечу Саши. Поморщился и Войткевич.
– А вы? – повторил он свой вопрос.
– Мы останемся прикрывать… – решительно заявил Новик, поднявшись на одно колено, но тут же и пригнувшись – со стены над головой полетели осколки фарфоровых блюд с росписью. Тем не менее на четвереньках ему показалось как-то не очень… особенно в присутствии Насти, и он вновь распрямился.