Глава 14
Насчёт подраться – кто бы сомневался…
Мыс Фиолент. Форт "Горки". 9 июля 1942 г.
Жёлтые скалы, изъеденные методичным упорством прибоя, казались гигантскими ломтями сыра, громоздившимися над синей всхолмленной гладью моря, когда потомок паровых минных катеров – быстроходный МТМ – вспорол её пенным буруном.
Возможно, экономнее было бы пустить торпеду, но береговые укрепления форта от моря отделял порядочный пляж гальки и не исключено, что, выскочив на неё, взрыватель торпеды так и не нашёл бы препятствия. Поэтому вот этот модерновый брандер…
С той, материковой части мыса гремел бой, и вздымалась, как пылевая буря, завеса дыма и выколоченного взрывами грунта – немцы атаковали форт с яростью победителей, чья победа неполна и непризнанна, пока оставался хотя бы вот этот, мизерный очаг сопротивления. Ведь в Севастополе уже закончились и уличные бои, и длиннющая колонна пленных – от Инкермана до самых окраин Бахчисарая, до лагеря – уже прошла скорбным и кровавым путём.
И выгрузили с последнего из надводных кораблей, ушедших из Севастополя, лидера "Ташкент", истрёпанного бомбёжками на траверзе Новороссийска, эвакуированных.
И дотянули до кавказского берега последние два тральщика, перегруженных под завязку теми бойцами и командирами, которые прошли по двухсотметровой потерне 35-й батареи, выбрались из-под обломков пирса и вплавь добрались до судёнышек…
Чудовищный грохот сотряс скалы, мгновенно утонувшие в свинцово-серых клубах каменной пыли, громоздившихся друг на друга. Кое-где, словно в разрывах туч, рухнувших вдруг с проклятых небес на ещё более грешную землю, было видно, как освобождались входы в скальные галереи – мешки с песком и булыжные кладки обрушились горными осыпями. К ним и устремился десант "марина коммандос" 10-й флотилии противолодочных катеров "МАС"…
Маленький проворный граф учтивостью мог превзойти английского дворецкого, успехом у слабого пола пользовался таким, что Дон Жуан искусал бы себе локти, а дружеской обаятельностью напоминал провинциала д’Артаньяна. Как, впрочем, и вспыльчивостью, которая иногда принимала вид уничтожающе-презрительной надменности – граф поджимал губу, заставив встопорщиться щегольские усики мушкетёра, и так красноречиво умолкал, что заставил бы онеметь и Дуче. Большой любитель изысканных вин и комфорта, утонченный ценитель антиквариата…
Одним словом, граф Альдо Ленцо, капитан 3-го ранга "Реджиа Марина" в по мавритански пышной парадной форме мог бы ещё смотреться в офицерском салоне "королевской гвардии". Но в камуфлированных шортах, нелепой безрукавке с кармашками, набитыми всякой туристической и милитаристической чепухой, с ранцем на спине и в перекошенной на один глаз немецкой каске… Едва ли такой фотопортрет был бы уместен над камином в его родовом замке.
Однако Ленцо, казалось, чувствовал себя в своей тарелке, если не бутылке, конечно.
– Adelante! Вперед! – взмахнул он над головой коротким автоматом береттой с подобранным прикладом.
– Что за мальчишество? – опустив бинокль, недоуменно пожал плечами капитан-лейтенант Массарини, оставленный неугомонным командиром за старшего. – Не иначе, как граф впал в детство…
– Не припомню, чтобы он и выпадал из него, – улыбнулся в усы "а-ля Дали" водитель флагманского штурмового катера Пелити. – Отойти чуть мористее, сеньор капитан? А то под этими скалами не только мы в мёртвой зоне, но и русские…
– Отойти? – скептически поморщился Массарини и задрал голову на скалы, нависшие над его и ещё тремя быстроходными катерами MTSM – А, собственно, зачем? Сам-то форт наверху, тут только несколько выходов в скальные галереи, куда, собственно, и понесло графа, как чёрту в зубы. Что ж мы будем – им в спину стрелять? Подгонять? Как это у русских… El grupo de la barrera, заградительный отряд… – лейтенант опустил голову и, потирая затёкшую шею, проворчал: – Граф и сам найдёт себе приключений на задницу.
Словно подтверждая его слова, пороховой треск густой перестрелки, ещё более сгущённый пещерным эхо, перекрыл истошный вопль. Пятнисто-оливковая фигурка, конвульсивно дрыгая конечностями, вылетела из одной из искусственных пещер и, описав ниспадающую траекторию, подняла косой фонтан воды в прибрежной заводи.
– Паскело, Берти, человек за бортом! – крикнул через плечо капитан-лейтенант. – Араньи, приготовиться! А отойти и впрямь стоит… – негромко добавил он в дверцу рулевой рубки.
Над головой Массарини лязгнул затвор крупнокалиберного пулемёта…
– А неслабый переполох мы тут, кажется, устроили, сеньор капитан… – загнанно прохрипел сержант Рамино, с разгону рухнув на колени рядом с капитаном Ленцо, и, не глядя, дал очередь из беретты, вскинув её над головой. В белый свет, как в копейку.
Альдо скептически посмотрел на этот его маневр, но проворчал благосклонно:
– Что от нас и требовалось, так что…
Что, собственно, "так…", Рамино или не расслышал, или командир не успел досказать. Рой пуль, прилетевший в ответ на очередь его автомата, с визгом изрыл над его головой кладку рыжего известняка.
– Дьявол! – дёрнулся капитан и, утерев выбритый до сиза подбородок ладонью, обнаружил на ней кровь, высеченную каменной крошкой. – Я вполне согласен, что шрамы украшают мужчину, но только за исключением лица и задницы. У вас остались гранаты, сержант?
Рамино, энергично кивнув, сбросил с голых плеч лямки ранца и, отстегнув от клапана пару трофейных фугасных "лимонок", выложил их в нишу "бастиона", закопченную "летучей мышью"…
Нападения с моря защитники форта, судя по всему, не ожидали. Но подземные галереи, выходившие в сторону бухты, тем не менее, оказались сплошь и рядом перегорожены своеобразными "бастионами", довольно хаотической, видимо, сложенной наспех, кладки из камня-"дикаря". Кладки, живо напомнившей графу деревенские пейзажи родной Ломбардии – овечьи загоны, горские домишки пастухов. Так что уже через пару минут, после того как защитники передовых рубежей отступили, ошеломлённые и оглушённые внезапным появлением в тылу противника (большей частью, надо признать, оглушённые – гранат и дымовых шашек диверсанты "МАС" не жалели, усугубляя эффект, произведённый брандером), граф с неприятным удивлением обнаружил, что кавалеристская лихость атаки как-то угасла. Его бравые "commandos marine" плотно увязли под огнём с "бастионов", вмиг наполнившихся защитниками. Экономно-редким, но убийственно перекрёстным.
– Приготовьте гранаты, сержант, – распорядился Ленцо, загнав новый магазин в воронёное тело беретты и дёрнув на себя затвором. – Я их отвлеку, а вы постарайтесь бросить гранаты в одну и ту же точку, там, где уже осыпалось, La bene?
Граф, обычно задававший в среде офицеров тон учёного нигилизма, неожиданно коротко перекрестился католическим двуперстием и, перехватив понимающий взгляд сержанта, несколько смущенно проворчал:
– В окопах нет неверующих, Рамино, так что видела б меня сейчас моя мама…
– Порадовалась бы? – невнятно промычал сержант, срывая, крепкими по лошадиному, зубами чеку "лимонки".
– В данных обстоятельствах? – хмыкнул граф. – Едва ли…
Вздохнув, как перед нырком в неизведанную глубину, граф вскочил на поджарых ногах пружинисто, как каучуковый le payaso, повёл по сторонам грохочущим автоматом, окутываясь сизым дымом пороховой гари – и будто не видя, как закурилась в ответ известковая пыль, выбитая тяжёлым винтовочным калибром…
Следом подхватился и Рамино. Но не успел сержант полностью отмахнуть рукой, как резкий удар в плечо отбросил его назад, а граната едва ли пролетела с десяток шагов. Ленцо сбил с ног покачнувшегося сержанта и отволок его за обвальный слоистый валун, в последнюю из четырёх секунд, отведённых для покаяния.
– Упёрлись, как триста спартанцев, – просипел Ленцо, после того как эхо разрыва заглушила пулемётная очередь со стороны "бастиона". – Хотя я думаю, их тут гораздо меньше… – он привстал на одно колено, но тут же пригнулся – верхний край валуна с визгом иззубрили пули.
– В любом случае… – Рамино сплюнул с зубов скрипучую пыль ракушечника. – Их тут больше, чем нас…
На обезьяньи подвижной физиономии графа промелькнула целая гамма чувств. Амбиции, страх, стыд за страх, гнев за стыд… И даже жалость к старушке-графине Ленцо, которую, в общем-то, терпеть не мог со времени инициации…
– К чёрту! – заключил граф, облизнув пересохшие губы. – Мы и так оттянули на себя больше сил противника, чем весь полк немцев со стороны материка. Пусть дальше сами. Обопритесь на меня, Рамино…
Справка:
Почти две недели после сдачи Севастополя, до 12 июля 1942 года, продолжались бои на всём протяжении береговой линии от Камышовой бухты до Балаклавы. Моряки и солдаты укрывались в гротах и расщелинах камней под обрывами скалистого берега Гераклейского полуострова, и с наступлением темноты, часто – лишь с холодным оружием и даже камнями, – нападали на оккупантов. Наконец, немцы обратились к союзникам, румынам (они уже пригнали три сторожевых катера) и итальянцам, с просьбой подавить сопротивление с моря.
Просьбу выполнили.
Никого из пленных итальянцы не расстреляли. В отличие от румын и, само собой, немцев.
Форт "Горки". 10 июля. Поздний вечер
Взятый ценой немалых усилий и жертв внешний балаклавский форт немцам явно не приглянулся. То ли не понадобился и охранять тут нечего, то ли разрушен в щепу.
Командир разведгруппы лейтенант Александр Новик уже забросил ногу на бак шлюпа-"девятки", когда, обернувшись через плечо, чтобы убедиться – как пришли незамеченными, так и уходим – заметил необычный металлический отблеск на чёрной гальке прибрежной заводи.
Необычный только медной радугой в лунном свете – не похоже на сталь оружия, снарядный осколок, алюминий корпуса противогаза или что-либо в этом роде…
– А ну, погоди… – шепнул верному Романову лейтенант и, стараясь не плескать водой, вернулся на берег.
– Что там? – спросил Колька Царь, когда Новик снова оказался на носовой банке и весла разведчиков взрыли ночной штиль.
– Вот… – раскрыл ладонь Саша.
На ладони командира группы лежал медный знак в виде геральдического щита с гравировкой каравеллы на фоне скрещенных абордажных сабель.
Лента с надписью "commandos marine" обвивала киль каравеллы, словно штормовая волна…
Глава 15
Следы на воде
Туапсе. Штаб КЧФ. Разведотдел
– "Коммандос марине"… – прочитал Давид Бероевич, подняв очки на бритый шишковатый череп, и внимательно посмотрел на Новика. – Никуда, значит, они особенно не терялись…
Натолкнувшись на непонимающий взгляд лейтенанта, он махнул рукой:
– Забудь… – и продолжил задумчиво, будто бы сам с собой: – Тут из-за того, что немецкие подлодки из Ялтинской бухты слились как в унитаз, да эта флотилия итальянская чёрт знает куда… как раз перед бомбардировкой, такой сыр-бор разгорелся. Чуть ли не в измене подозревают…
– Кого? – удивленно вскинул бровью Новик.
– Всех, Саша, можно сказать, что всех, – приобнял его сзади за плечи командир 2-го разведотряда майор Тихомиров.
– А они вот, значит, где были… – повертел в пальцах медную бляху Гурджава. – Просто были на задании. Может, и немецкие субмарины где-то так же, а, Сергей Михайлович? – Хотя нет… – остановил он сам себя, прежде чем майор отозвался. – Подлодка – хищник-одиночка, косяками не ходит. Никак они не могли уйти в рейд все разом. А вот быстроходные катера…
– Это их тактика, – подтвердил Тихомиров. – Они так, стаей, внешний рейд патрулировали в последние дни.
– Вот что… – Давид Бероевич решительно бросил медную бляху в ящик стола и задвинул его. – Катера можно гонять из одной бухты в другую, но надолго не спрячешь, не подводные лодки… хотя тем тоже причалы нужны… – поморщился полковник с досадой. – Свяжитесь с группой Войткевича, пусть приложат все силы, чтобы найти базу катеров "МАС". Чувствую…
Видимо, чтобы окончательно оформить свои чувства, полковник тщательно размял мундштук "Казбека", закурил.
– Чувствую, 30-ю флотилию немцев мы за день-два не найдём. В конце концов, входы в их доки могут быть и где-то под водой… – полковник неопределенно помахал папиросой. – Как у нас в Балаклаве были…
– В Балаклаве их нет, – тотчас встрепенулся Тихомиров.
Всё-таки его агентура оставалась на Балаклавском судоремонтном заводе.
– Да верю, Михалыч, верю… – отмахнулся начальник разведотдела. – Не подпрыгивай. Я к тому веду, что надо на хвост этим "коммандос"… – зло процедил он, – …наступить. Во-первых, достали эти пиявки – дальше некуда, никогда не знаешь, где и чего от них ожидать. А во-вторых, всю эту болтовню об агентах абвера у нас за пазухой надо приглушить эффектным и эффективным успехом…
– Прямо, как к 7 ноября… – недовольно проворчал командир 2-го разведотряда. – Пятилетку досрочно…
– До ноября у нас времени нет, товарищ майор, – жёстко, сквозь папиросный мундштук, процедил Гурджава и добавил, смягчаясь: – Так Войткевичу и передайте.
1-й партизанский отряд 2-го сектора
– А вот это, пожалуй, то, что мы с вами ищем, Антон Саныч… – хрипловато пробормотал Войткевич, не отрываясь от окуляров своего трофейного "цейса".
Осеннее предвечернее море казалось кованным из тёмного серебра, только горизонт ещё жарко и бело догорал аврально чищеной корабельной латунью. Только Адалары, "Скалы-близнецы", вспарывали монотонную гладь красными спинными плавниками каких-то неведомых чудищ морских. Солнце, садясь за спиной разведчиков, будто напитало их кровью.
Артиллеристский наводчик Каверзев отнял от глаз отечественный полевой бинокль.
– Полагаете, у меня повылазило, Яков Осипович? – недовольно буркнул он. – Нет ни хрена в бухте…
Такое, шутливое, "по батюшке" обращение и "галантерейный" тон общения повелись между ними с тех пор, как представитель флотской разведки старший сержант Каверзев и штрафной лейтенант 7-й бригады морской пехоты вполне закономерно сошлись, ощущая некоторую свою чужеродность в отрядном окружении, что ли.
Им двоим – нет, конечно, не простым бойцам партизанского отряда майора Калугина, – что делить? Дно общего голодного котла скребли их засапожные ложки. Считанными гранатами и патронами делились – а черноморцы всегда пользовались у партизан заслуженным авторитетом. Да и с Калугиным, настоящим боевым офицером, взаимопонимание у них было, как говорится, с полуслова – война, она, как всё тот же общий котёл. Один на всех, со своей горькой кашей.
А вот как сам Калугин никак не мог найти общего языка с представителями крымского обкома, прикомандированными, на его голову, к штабу 2-го сектора "для укрепления и общего политического руководства", так и они…
Хотя, по правде сказать, черноморцы, по прямоте "полосатой души", этого "общего языка" и искать особенно не рвались. Охотнее занимались другим: то диверсионные, то разведывательные вылазки производили, то участвовали в перехвате спасительных "гондол" – скромной, чтобы не сказать скудной, помощи от "Большой земли" продовольствием и боеприпасами. Гранатами, патронами, медикаментами.
Каждая такая "гондола", сброшенная на парашюте, помогала, а то и попросту позволяла отряду жить и сражаться.
Но татары из окрестных сёл мгновенно оценили положительные стороны падающего с неба довольствия, и охота за "гондолами" превратилась у них в эдакое родовое занятие. Выставляли наблюдателей на все точки, откуда просматривались склоны и яйлы – и хорошо знали, сволочи, эти точки. Так что приходилось устраивать настоящую охоту на охотников, весьма прилично ориентирующихся в этой горнолесной местности, а иногда попросту отбивать "гондолы".
Расходуя драгоценные патроны, а то и теряя товарищей…
– Тут, конечно, глубина такая… аукать ох… охрипнешь… – продолжал Антон Каверзев.
Рязанская его блинная "ряшка" заметно осунулась за месяцы партизанской жизни.
– Но я и по берегу вижу, что бухта чистая, к постою боевых кораблей нисколько не приспособленная. Причалы, прошу пардону за выражение, "гулящие", тут только яхтам швартоваться да яликам с барышнями, да и никаких береговых коммуникаций на предмет регулярного снабжения к ним не ведет. Что, немцу от дороги до причалов бочки с бензином по козьим тропам катать прикажете? Опять-таки, прожекторные установки, прошу обратить внимание: сугубо для обслуживания береговой артиллерии. У них причал в мёртвой зоне остается, угол спуска не тот…
– Полноте поучать, Антон Саныч… – с усмешкой поскрёбся в куцей бородке Войткевич.
Эта рыжеватая бородка вкупе с тёплым немецким кепи сделали его совершенно похожим на шотландского шкипера прошлого века.
Впрочем, общим и самым выразительным приобретением в наружности морпехов по ходу партизанского быта стали глубокие тени под глазами и набрякшие складки век – печень устала, но отнюдь не от излишеств: организм жрал самоё себя за неимением подпитки извне. Голод едва ли не с первых дней стал главным врагом крымских партизан, а борьба с ним – едва ли не главной боевой задачей.
Сейчас, однако, перед "бомбардиром" и "корсаром" (так они величали друг друга по должности) стояла другая задача, гораздо более важная, поставленная не вечно ворчащим голодным брюхом, а самим разведштабом флота.
– Не вчера родились, с вашего позволения… – продолжал привычно подыгрывать Яков Осипович. – То, что причалы по сю сторону Гурзуфского мыса, столь вами критикуемые, с военной точки зрения – хрень полная, не удивляет меня ничуть. Я более удивляюсь вам, Антон Саныч. Ну, санаторные это причалы Гелек-Су, мать их так, так что это вам вздумалось тут подводный флот великой Германии удить?
– А кой чёрт тогда мы тут с вами пустое брюхо отлёживаем? – мрачно нахмурился Каверзев. – Я бы с большим удовольствием сейчас бычка черноморского половил с камешка, чем ваши подлодки.
– Не могу не разделить вашего мнения, – вздохнул лейтенант. – Я бы сейчас даже ежели б русалку поймал бы, то сожрал бы в сыром виде. Она, бедная, просилась бы, а я б рыдал и жрал…
Каверзев покосился на него с лёгким замешательством, поёжился.
– Во живодёрня-то…
– Ага! – легко согласился Войткевич. – Даже самому любопытно: это мне как браконьерство зачлось бы на том свете или как надругательство с особым цинизмом? Ладно, хорош трепаться. Пока вы там, по обыкновению, рекогносцировку объектов проводили, господин бомбардир, я за дорогой на Гелек-Су проследил…
– Неужто протащили? – хмыкнул старший сержант.
– Чего? Подводную лодку? Нет, конечно… – насупив на глаза суконный с подбивкой козырёк кепи, лейтенант перевернулся на спину, жмурясь от жидковатого осеннего солнышка и демонстрируя всем своим видом, что выискивать на берегу Артековского урочища больше нечего. – Подводных лодок, конечно, нет, – продолжил он резонёрски. – А вот морские офицеры есть. Видел штуки три в штабной "лоханке". И, прошу заметить, офицеры – не менее чем капитанского ранга, а не какие-нибудь там штурманы десантных ботов или "зибелей"…
Каверзев, с козьей разборчивостью, не спеша, выбрал прямо перед собой сухую былинку, выкусил её из сухостоя и принялся жевать, осмысливая услышанное.