– А откуда, с какой стороны, изволили наблюдать, Яков Осипович, супротивника? – спросил он наконец.
– Правильно спрашиваете! – одобрительно кивнул-мотнул козырьком кепи Войткевич. – Во-он, оттудова…
Он, поленившись перевернуться на живот, ткнул большим пальцем в сторону Аю-Дага и, упреждая недоумение собеседника, кивнул ещё раз.
– Правильно. Оттуда, откуда вроде бы неоткуда…
Антон поднял бинокль. В глаза его моментально бросились приближённые до мелких подробностей почти отвесные бурые склоны, изборождённые расщелинами, с красноватыми отвалами осыпей, неровно переходящие в узловатый голодный кустарник. А далее, выше – уже скрытые порыжевшими кронами леса.
– А что там?
– Барская усадьба, насколько я знаю… – перевернулся-таки, старчески кряхтя, лейтенант. – Фамилия ещё такая, для фрицев вполне подходящая… Графа Гартвиса, кажется.
Каверзев опустил бинокль ниже, и взгляд зарылся в листве величественных парковых вязов, где и впрямь виднелись местами старинные черепичные кровли. Судя по провалам и прорехам в них, в которых, словно ребра скелета, белели шпангоуты стропил – усадьба была заброшена. И давно, едва ли не со времени самих графьев.
Но Войткевич возразил, будто услышал:
– Мне говорили, что там перед войной были хозяйственные постройки лагеря "Верхнего". Вон его корпус, ещё ниже, в парке…
– Значит, оттуда и ехали? – сплюнув наконец жёлтую былинку, уточнил Каверзев.
Лейтенант согласно угукнул и со временем, почесав всё ещё непривычную ржавую бородку, добавил:
– Воистину говорили краснокожие красноармейцы-индейцы.
– Чего они вам говорили? – вяло поинтересовался Каверзев, снова приникнув к биноклю.
– Если долго сидеть у реки, то, рано или поздно, мимо проплывёт труп твоего врага…
– Ну, для трупов они слишком бодро выглядят.
– Что, опять едут? – подхватил бинокль и Войткевич.
Встрепенулся и третий их, не в пример молчаливый, собеседник. Тот самый немецкий овчар Блитц-Молния, которого Яков интуитивно и не без нотки чёрного юмора перекрестил в Блицкриг-Blitzkrieg, а если командовать – всё равно Блитц.
Правда, мысль о "молниеносном броске" пришла Войткевичу в голову, когда молодой овчар не столько по юношеской придури, сколько из соображений самых практических охотился за жирной крымской саранчой. С завидным для хозяина успехом – всё неплохой доппаек в отсутствие основного. И не только за саранчой, но и за дичью, а то и до кошар добирался, – так что серьёзно выручил нового хозяина и его соратников самой страшной голодной весной. В засадах же Блицкриг, принуждённый командой "лежать!", всегда изнывал, и поэтому на редкое зрелище уставился с любопытством уличного зеваки, то есть разинув пасть и вывалив язык. Хотя уж для кого-кого, а для него зрелище это было более чем привычным, но, к немалой радости нового хозяина, никакого ностальгического скулежа не вызывало. А могло бы… Вспомнить только парующие мослы в волосатой руке повара Берцоффа…
По пыльной кремнистой дороге тарахтел мотоцикл с коляской и беспечно зевающим пулемётчиком, и вслед за ним – открытый, как-то по-граждански белый, изящный "вандерер" с одним-единственным седоком кроме, конечно, водителя.
Лейтенант прищурился, приподнялся на локтях…
Немецкий офицер снял характерную капитанскую фуражку с золотым легионерским орлом на белом чехле, чтобы забросить под козырёк густую русую чёлку, лезшую на ветру в глаза. В стоячем воротнике его белого кителя поверх газового шарфа блеснул "железный крест".
– Вот, фрайер! – не выдержав, процедил Войткевич. – Как до девок едет… бодаться. Я б его самого…
– Ни в коем случае! – поспешил его упредить Антон и даже, на всякий случай, отодвинул от лейтенанта шмайсер. – Нам бы сначала лодки найти, а удовольствия потом.
– Да, знаю… – поморщился Яша и даже сунул могучие руки в подмышки, будто и сам боялся, что не выдержит и пустит их в дело…
Гельмут Розенфельд ехал не туда и не затем, куда мысленно послал его Яков Войткевич. Поскромнее. Заложить пулл в американку на бильярдном сукне санатория для офицеров вермахта "Гелек-Су".
Глава 14
"FLOTTIGLIA MAS", плавно уходящая…
Ялтинский порт. Июль 1942 г.
– Русофобия, сеньор капитан… – уголки губ Гельмута тронула редкая по нынешним временам улыбка. – Чем далее, тем более я склонен считать её психическим заболеванием, чем-то вроде массового помешательства…
– Скорее массовой истерии, герр Розенфельд, – покачал курчавой головой капитан 3-го ранга Ленцо. – Массовой истерии, весьма искусно вызываемой всякий раз, когда политики вынимают из шкафа скелет – точнее, чучело пропахшего нафталином "русского медведя". Этот пропагандистский жупел, изрядно полинявший от частого пользования, тем не менее срабатывает практически безотказно, когда им раздраконивают обывателя до панического страха за свои уютные обывательские ценности. – сеньор Альдо фыркнул в щёточку тонких щегольских усиков. – Впрочем, не менее сомнительные, чем гражданство великого Рима…
– Вообще-то, я говорил не о боязни перед русскими, а о закономерной ненависти к этой жестокой и дикой орде. А вы говорите с латинской цветистостью, но с социалистическим акцентом, – Гельмут, усмехнувшись, опёрся руками о палубные леера флагманского торпедоносца MTSM.
Капитану Ленцо показалось, что на германской физиономии появилась презрительная ухмылка "расового превосходства".
– Мы тоже социалисты, то есть национал-социалисты, но отнюдь не практикуем примитивно социалистическую риторику, – продолжил Розенфельд, вглядываясь в ночной Ялтинский берег. – Ни один европейский поход на восток на самом деле не мотивировался страхом перед могучим русским медведем. Это, как вы точно подметили, не более чем пропагандистский ход, а медведь… – Гельмут брезгливо махнул рукой, – …это для широкой публики.
– Это Мериме вы считаете широкой публикой? – не без некоторого ехидства уточнил низкорослый итальянский граф, намеренно глядя мимо прекрасно сложённого немецкого капитана.
– Мериме? – переспросил тот непонимающе. – Это который Проспер?
– "Однако непременно стоит научиться тонкостям русского языка, чтобы в 1855 году вас не побил кнутом какой-нибудь калмык…" – уверенно процитировал граф и добавил, будто бы безразлично, подтягивая неуместные летом нитяные перчатки: – А ведь это было сказано тогда, когда Европейская военная экспедиция вроде как взяла Севастополь и Россия почти проиграла Крымскую войну. Вот уж не знаю, прозорливость ли это или мнительность?
Гельмут посмотрел на маленького – всего по плечо ему – графа с нескрываемым любопытством. Вот уж не ожидал от этого, по-латински горделивого и хвастливого петушка, великосветская франтоватость которого проглядывалась даже в глубоком маскировочном мраке – белые перчатки и лацканы мундира, уголки обшлагов, медная эмблема "commandos marine" и серебряный череп кокарды с розой в зубах, и ещё множество эмалевых значков, непонятно что значащих и обозначающих. Вот уж не ожидал он подобного здравомыслия от этих смешных "Die Affen", гордящихся "72 гвоздями в калигах новых римских легионеров".
Впрочем, едва ли вся итальянская нация разделяла эту гордость Муссолини, хоть гвоздей в ботинках итальянских легионеров, и впрямь, было 72.
– Вспомните даже нашего корсиканского старину Наполеона… – невозмутимо продолжил граф Ленцо. – Император практически всея Европы отлично понимал, что он не может быть её совершенным владыкой, пока над ней нависает пресловутый медведь и в любой момент может намять ему бока из какого-то сентиментального мессианства.
– Из чувства братского долга перед королями-кузенами? – иронически повёл бровью Розенфельд.
– Да, без разницы! – отмахнулся граф. – Мессианство у русских в крови. Собственно, только поэтому мы и воюем вместе с вами.
– Вот как? – хмыкнул Розенфельд. – А я думал – из идеологического родства…
– Оно у нас, прямо скажем, не особенное… – без особых эмоций и даже как-то насмешливо выдал несомненную крамолу граф. – Просто мы отлично понимаем, что, если сегодня мы не загоним этого чёртового медведя в клетку, то завтра он припрётся в этой их… – сеньор Альдо неопределённо повертел над тульей своей фуражки рукой, видимо, подыскивая слова, – …в будёновке, "capshpil", освобождать угнетённых братьев. Кстати, не в последнюю очередь и нас с вами, – уточнил он.
– Не спросив нашего желания обрести свободу на русский манер?
– Они вообще не понимают свободы… – брезгливо скривился граф. – Если помните, Наполеон в 12-м говорил, что он даст русским свободу от крепостного рабства и этот "колосс на глиняных ногах" рассыплется в прах. Так вот, они не поленились в 14-м прошвырнуться до Парижа, чтобы переспросить, что, собственно, он имел в виду. Такие тупые… – театрально развел руками граф Ленцо.
– "Колосс на глиняных ногах"… – задумчиво пробормотал Гельмут, сосредотачиваясь на чём-то своём. – Почти дословно пропагандистский демарш Геббельса. Освободим русских рабов от жидо-коммунистов и Сталина – и "колосс" рассыплется…
– Вот-вот… – кивнул граф, – только в 1814-м эти русские рабы, шатаясь на этих своих… – сеньор Альдо изобразил двумя пальцами. – На "глиняных ногах", добрели до столицы Франции, наваляв из "последних сил" и ей, и всем её союзникам. Так что боюсь… – повернулся он к Гельмуту, – …как бы с именем ненавистного им Сталина и "подламываясь в коленях", они не добрели до Бранденбургских ворот, а заодно и до Колизея…
– Я смотрю, вы не пышете оптимизмом по поводу нашего общего дела… – понизив голос, довольно холодно заметил Гельмут, тоже глядя как будто в другую сторону.
– Я уже объяснил вам, в чём состоит моё дело, – покосился Альдо через плечо. – Я был в Испании и теперь здесь, в России, во имя защиты своей родины.
– Ну, а мы в отличие от Наполеона… – процедил капитан Розенфельд. – Не пришли сюда освобождать русских рабов. Мы пришли делать их рабами! Так что…
Предупредительный жест Ленцо – поднятый палец – его остановил.
– Что? – раздраженно поинтересовался Розенфельд, так же как и граф, ухватившись за поручни и подавшись вперёд так, что пришлось одной рукой придержать походную белую фуражку.
Но не было видно ни зги, штурмовой катер будто висел в чёрном небытие. Да и не слышалось ничего, что могло бы внушать тревогу, – обычные звуки и запахи моря. Дальняя гряда ялтинских гор совершенно растворилась в канцелярских чернилах ночи, чернилах, которыми были прописаны положения военной светомаскировки. Чернилами, которыми был погружён во мрак и потерялся, как допотопная Атлантида, и сам город. Только кое-где, обжигая голубоватым заревом полосатые шлагбаумы порта и кирпичные стены его блокгаузов, плыли по невидимым улочкам, словно спускались с гор, призраки грузовиков и штабных "опелей" с узкими синими глазами будто прищуренных маскировочных фар.
Только вблизи MTSM можно было различить чёрный лоск неуклюжих бронированных катеров с низкой осадкой и синие пятна от притемнённых габаритных огней. Крупная морская рябь плескала в борта итальянских катеров, которыми, собственно, и командовал капитан 3-го ранга граф Ленцо, а на борту флагманского торпедоносца MTSM капитан Гельмут Розенфельд оказался почти случайно.
После сокрушительных бомбардировок русской авиации, немецких "U-Boot-Klasse II" тут никто не видал, а пять итальянских малых подводных лодок 11-й флотилии убрались в далёкую Констанцу, таща на буксире шестую, – зализывать раны на стапелях тамошнего судоремонтного. А что до немцев… Куда они делись – этого в точности не знал и сам Ленцо, да и не стал бы ни за что расспрашивать. Ещё не хватало увидеть на немецкой физиономии презрительную ухмылку "расового превосходства"…
Командир же 30-й флотилии кригсмарине капитан Гельмут Розенфельд, который знал о подготовке секретной базы для подлодок, согласился выпить с ним душистого итальянского вина по поводу бильярдного проигрыша в американку.
Проигрыша, произошедшего тут поблизости, в казино Гурзуфского санатория командного состава кригсмарине "Гелек-Су".
Проигрыша, как ни странно, самого графа, и проигрыша довольно крупного – что, впрочем, никак не отразилось на графском невозмутимом пропечённом личике гардемарина-переростка…
– Ничего не слышу, сеньор Альдо, – нехотя признался Розенфельд. – Что, собственно, привлекло ваше внимание?
– Оно и неудивительно, герр Розенфельд… – пристально щурясь в темноту, пробормотал сеньор. – Вы на своих, простите, жестянках едва ли имели дело с водолазными работами.
– Ну, уж… – возразил было капитан.
– Ну, уж с водолазами-диверсантами – точно не имели.
– Диверсантами? – недоверчиво переспросил Розенфельд. – Быть не может. Слишком далеко…
– Не скажите… – напряжённо прислушиваясь, прошептал Ланцо. – "Марина коммандос" – это публика особая. Во всех странах. И во всех странах у них свои секреты… – Он наконец будто бы чуточку расслабился, но добавил, хоть и негромко, но голосом, полным тревоги: – Не сомневаюсь, есть таковые и у русских…
К сведению…
"ЭПРОН" – Экспедиция подводных работ особого назначения, создана в 1923 году по распоряжению Ф.Э. Дзержинского.
РОН – Первая официальная боевая единица, которую по праву можно назвать подводной разведывательно-диверсионной, – была создана на базе ЭПРОНа согласно приказу № 72 от 11 августа 1941 года, за подписью заместителя Наркома ВМФ адмирала Исакова. Она получила название Роты особого назначения.
– Кстати, сеньор Ленцо, мы, кажется, изрядно отвлеклись от предмета моего визита… – с суховатой улыбкой в тонких губах напомнил Гельмут.
– Вы о вине? – с живостью отозвался граф. – Действительно, увлеклись разговором непростительно. Но что поделать – философские беседы, пожалуй, и есть вино стариков.
Корветтен-капитан хмыкнул:
– Стариков?
– На войне даже по положению о боевой выслуге – год за три… – развёл проворными обезьяньими ручонками граф. – А уж по жизни, думаю, так и все десять. Сколько вы уже воюете? Пора становиться Сократом…
Он сделал приглашающий жест в сторону кают-компании, из которой предусмотрительно была выселена вся свободная вахта катера.
Несмотря на вполне приличные размеры штурмового катера и наличие в нём капитанской каюты, провести там рандеву не представлялось возможным. Какое тут гостевание… Разве что собаку покормить в подобной тесноте. И то, пса не самой почётной родословной, чтобы не побрезговал посидеть под откидным столиком.
Кают-компания в этом смысле была поуютней. А то, что под иллюминаторами легкомысленного вида женщины налеплены с кондитерскими ляжками, так едва ли на немецких подводных лодках одиночество матросов в "сухом доке" скрашивают портреты Гитлера.
– Да у вас тут просто воспитанницы католической школы! – осмотревшись, подтвердил эту прозаическую мысль герр Розенфельд. – По сравнению с бумажными подружками моих ребят…
Граф Ленцо ухмыльнулся самым двусмысленным образом и, картинно отмахнувшись от вульгарных представительниц народного идеала (мол, таков уж у нас тут по ночам "vox populy", что поделаешь?), позвал вахтенного Карлито – расторопного малого гренадёрских статей, исполняющего обязанности стюарда, за неимением в штатном расписании даже кока.
– Карлито, малыш, выньте-ка из-за борта мою корзинку для пикника, думаю, вино уже достаточно остыло для дегустации. А если этикетки отклеились, так это ерунда – я с тринадцати лет знаю, что было в погребе моей матушки… – Продолжил он для капитана Розенфельда и, будто спохватившись, внушительно добавил своему стюарду: – И только не надо мне рассказывать, что всё содержимое корзинки сожрали пираньи, они тут не водятся.
Вахтенный отдал честь и, подобострастно пуча глаза, на полном серьёзе заметил:
– Про пираний не могу знать, сеньор капитан, но пьяного дельфина видели где-то с полчаса назад…
– Отправляйтесь, матрос! – не сумев скрыть улыбку, прикрикнул на него граф.
И провожатые – всё ближе…
В неверном красноватом зареве, размытом подводной мглой, картина, представшая перед пловцами, показалась мистически жуткой. Такое если вдруг приснится – проснёшься в холодном поту, если вообще проснёшься. Ни дать ни взять, переправившись через Стикс на подводной ладье Харона, они повстречали обитателей того, чуждого всему живому, берега. В подсвеченной фарватерным бакеном водной толще плотной и страшной толпой стояли мертвецы…
Покачиваясь в такт чёрным космам водорослей, синхронно зевая отпавшими челюстями, в развевающихся от подводной волны лохмотьях… И вглядываясь в глаза неожиданных визитёров пустыми глазницами черепов…
Картина не была для "роновцев" внезапной. О том, что их ждёт у первого причала Ялтинского порта, в самом начале фарватера, их уже предупредил Николай Романов, он же Колька Царь. Романова привлекли к участию в операции.
"Тут в 41-м немцы столько наших пленных постреляли… – рассказывал Колька, качая головой. – Прямо с причала сбрасывали. Сетевым грузилом связывали по нескольку человек и… Этот адский лес в любую погоду с причала виден…"
"Рота особого назначения", базировавшаяся в Ленинграде (и не где-нибудь, а на подводной лодке "Правда", пришвартованной к легендарному крейсеру "Аврора"), не имела полного представления об акватории Ялтинского порта. Тогда как Николай Романов тут уже кое-что искал, будучи "вброшенным" в водолазную рубаху, в медной манишке, в шлеме с тремя иллюминаторами и в галошах со свинцовой подошвой, по 12 кг каждая…
– Так вот что значит "резерв 7-го дивизиона 2-й бригады малых подводных лодок", специалист, – хмыкнул майор Тихомиров, командир 2-го разведотряда. – А чего ты раньше не говорил, что служил в ЭПРОНе? Хотя, ну да… – Покосился он на командира спецгруппы капитана Челядинова. – Вас же секретили пуще миномёта Тауберга…
Аркадий Челядинов, только что прибывший со своей группой на тяжёлом бомбардировщике через блокаду и две линии фронта, пожал плечами:
– А то…
Для высадки, вернее, погружения в непосредственной близости от Ялты, майор Тихомиров рекомендовал разведгруппу лейтенанта Новика.
– Если что – подгребём поближе, подсобим, – сказал Новик, садясь в буксирный шлюп после загрузки его взрывчаткой, минами, штатным оружием, модернизованным под условия подводного боя, и другим снаряжением, назначение которого Саша так и не определил.
…На этот раз 16-килограммовой медной "манишки" и шлема с иллюминаторами на Николае Романове не было. "Роновцы" пользовались только ГК-1 гидрокомбинезонами и легководолазными индивидуальными дыхательными аппаратами ВИА-2, – оборудование, чаще встречавшееся в шпионских фильмах, чем даже на подводных лодках. Настолько всё это напоминало хрестоматийный образ иностранного диверсанта, который – казалось по некоторым кинематографическим и литературным шедеврам предвоенных лет – и по Кремлю шлёпал в ластах, для составления очередного заговора то ли супротив, то ли по наущению членов ЦК…
В любом случае такое обмундирование было куда функциональнее, чем водолазный костюм с насосным шлангом.
По крайней мере, Колька без труда воспользовался загнутым и зазубренным водолазным ножом…