Лидер "Ташкент" был последним надводным кораблём Черноморского флота, прорвавшимся в осаждённый Севастополь. На борт его, помимо комсостава, женщин и детей, было погружено полотно панорамы "Оборона Севастополя 1854–1855 гг."…
Мы ушли из Севастополя. Но и тогда победа врага была пирровой.
Мы вернулись. Не скоро, двадцать два месяца спустя – но с победой.
Часть 2
Глава 1
Печальный панегирик
Весна 1943 г. Перегон Туапсе – Сочи
В трехстах метрах от берега спарка крупнокалиберных автоматов С-30 вынырнула на морскую поверхность, как замысловатая коряга топляка. Из опущенных стволов в дырчатых кожухах слились струи воды. Сразу за ней, под небольшим капитанским мостиком, на проклёпанном стальном боку рубки показался белый индекс: U-18…
Железная дорога едва продиралась по краю шинельно-серой скальной стены, периодически ныряя в чёрные норы туннелей и только изредка удаляясь от скалистого прибоя за кряжистые, изуродованные непрерывными ветрами деревья, чтобы вновь вернуться и царапаться, ползти, карабкаться с упорством скалолаза, между горным хребтом и морем. Иногда казалось, что закопченная и замасленная железнодорожная насыпь и горные кремнистые осыпи – одно и то же. Так же, языками обтекая отдельные валуны и вливаясь в борозды промоин, стремятся они к морю. А оно так близко, что чайки и бакланы, вспугнутые грохотом приближающегося состава, срываются прямо со стонущих рельс. Впрочем, с той частотою, с которой ходят здесь эшелоны военных грузов, нефтяные цистерны из Баку, теплушки с бойцами, едва ли у птиц было время особенно рассиживаться…
Сегодня в ртутном зеркале утреннего моря, в расслоённой дымке тумана, уже позолоченного рассветом, отразился эшелон с личным составом только что сформированной горнострелковой дивизии. Пока ещё даже без номера, с условным названием "Нахичевань".
– Давно из Нахичевани? – наслюнявив обрывок газетной бумаги, спросил Михалыч совсем молодого бойца, с детским азартом вывалившегося в окно кабины машиниста, так что в компактном аду остался только тощий подростковый зад в мешковатых штанах, по-складскому свежей окраски хаки, но уже почернелых от гуталина собственных сапог-"кирзачей". Первый признак неуклюжести новобранца.
– Нэт! – перекрикивая встречный ветер, замотал тот головой, на которой то рассыпалась, то дыбилась рыжая челка, оставленная стрижкой "полубокс", и подтвердил догадку многоопытного Михалыча: – Тры дня, как позвали!
– Призвали… – механически поправил его помощник машиниста Иван, разгибая лоснящуюся потом бронзовую, в угольных разводах, спину. – Видал, Михалыч… – сплюнул он с досадой в груду угля возле жалюзи топки. – Три дня – и уже горный стрелок!
– А кому, Ваня, как не ему… – прищурившись, прикрыв глаз косматой седой бровью, заметил старый машинист, заканчивая склейку самокрутки, – …в горные стрелки? Тебя как зовут, воин Магомета и Красной армии? – спросил он тощий гуталиновый зад.
– Ваха!
– Ты, Ваха, барана в горах пас, конечно?
– Конэчно! – крикнул мальчишка-даргинец из Дагестана, наслаждаясь обилием знобко-бодрящего морского ветра после удушья теплушки. – С дэдушкой!
– Видишь, ему даже дедушку пасти доверяли… – негромко, в обвислые прокуренные усы, пробормотал Михалыч, сунувшись за спичками в карман промасленного до стального блеска ватника. – И козу дикую в горах стрелял? – продолжил он анкетирование юного красноармейца.
– С трыста шагов!
– Ну, и на кой чёрт, скажи пожалуйста, ему курс молодого бойца? – философски резюмировал Михалыч. – Немца от козы отличить сможешь?
– Нэ знаю! – захохотал мальчишка. – У фашиста, говорят, тожи каска с рожкамы! – он заложил за уши указательные пальцы.
– Это не рожки, это дырки для вентиляции… – покачал головой Иван, морщась и опираясь на древко лопаты – ниже колена одной ноги у него скрипел кожей промышленный, ещё госпитальный, протез. – И то… такие только на старых касках, начала войны, остались, в которых они по Парижу гуляли. Сейчас им не до парада. Обручи из резиновых камер на башке носят, противогранатные сетки…
– Зачэм? – высунул из окна голову в рыжей щетине новобранец.
– Берегут башку, маскируют… – надевая протёртые до дыр двупалые перчатки, проворчал "демобилизованный вчистую" ещё в 41-м, Иван.
– Э… давай я покидаю? – сочувственно глянув на протез, предложил Ваха, приставленный, вообще-то, вестовым, для оповещения "воздушной атаки и в случае чего" начальника эшелона.
– Покидай, – подумав, согласился помощник. – Разомнись. А то вы там маетесь в теплушках, как селёдки в бочке…
– Второй дэнь уже, – подтвердил Ваха, нахлобучивая пилотку без всякой солдатской лихости, почти на самые веснушчатые уши, как папаху.
Но в следующее мгновенье пилотка, кувыркаясь, вылетела в окошко напротив, над головой Михалыча. Багровый крап брызнул на морщинистое лицо старика. Тотчас же тяжёлые и частые, словно кузнечным механическим молотом долбали, удары застучали по железу, прорываясь сквозь грохот и шипение идущего поезда. Полетела щепа внутренней фанерной обшивки, засвистел, окутываясь паром, патрубок разбитого манометра и брызнули, разлетаясь, приподнятые на стойках лобовые стекла кабины…
– Ах ты! – сорвался Михалыч с откидного сиденья, чтобы подхватить запоздало оседающего в подломленных коленях Ваху.
Рыжая чёлка пацана быстро напитывалась кровью из багровой прорехи выше лба.
– Воздух! – не то уточняя сам для себя, не то командуя неведомо кому, сорвавшимся голосом вскрикнул Михалыч, растерянно озираясь.
– Нет… – прохрипел Иван, свалившись на гору угля. – Море! Это с моря…
Он успел заметить, как на чёрном рыле паровоза, среди выпуклых многоточий клёпок вдруг брызнули бесцветные искры и обозначился рядок светлых вмятин. Но привычной при таких делах картины – фонтанов гравия, вздыбленных шпал и чёрных, вырвавшихся из-под земли вулканических туч – не было. Небо – до последнего видел помощник машиниста – оставалось чистое, горно-прозрачное, как озеро, перечёркнутое безмятежным, розоватым на просвет, крылом чайки, уже давно не боявшейся вблизи себя клубов паровозного дыма. Невидимая смерть прилетала с моря.
Тем не менее…
… – Воздух! – прокатилась по вагонам команда, когда то тут, то там на дощатых стенках теплушек зазмеились ряды рваных дыр, разлохматилась бурая жесть на покатых крышах и споро отпрянули от перекладин в открытых дверях вагонов бойцы.
Но не все. Кто-то – дёргаясь и кувыркаясь, как тряпичная кукла, кто-то – сбивая пирамиды винтовок, а кто-то – сверху согнутых спин в рыжеватых шинелях уже рухнул в солому, быстро чернеющую от крови.
… – Вызывай авиацию! – распорядился в штабном вагоне начальник эшелона и бросился в тамбур, выдёргивая наган из кобуры и цедя сквозь зубы: – Хоть бы сигать под откос не вздумали. Поубиваются…
… – Давай, Ванюша! Давай! – хрипел Михалыч, лихорадочно раскручивая рукоять крана давления пара. – Сейчас будет поворот от берега. Дотянуть бы только!
– Вот, сука! – у крутанувшегося за лопатой помощника лопнул ремешок протеза.
… – Разбирай винтовки! – орал старшина в вагоне боевого охранения, по которому уже прошёл смертоносный свинцовый град.
Хоть и понимал полную бессмысленность своих действий…
– Чего разлеглись, как тюлени! – подбадривал новобранцев старшина, раз за разом передёргивал затвор трехлинейки, посылая пулю за пулей в сторону возникшего из тумана посреди залива железного островка, на котором можно было рассмотреть башенку рубки и спарку со злыми огнями перед ней…
Глава 2
А спрос всё ближе…
С тех, кто должен безопасность обеспечить
– Так что теперь мы вынуждены организовать сопровождение наших стратегических эшелонов, как это ни странно, и с моря тоже, – продолжил комиссар 1-го ранга Курило, протирая бархоткой линзы пенсне. – Там, где перегон подступает к самому берегу, их сопровождают "Морские охотники". Пока, правда, безрезультатно… – Он осмотрел линзы на просвет солнечного луча, пробившегося с чердачной скупостью сквозь тяжёлые портьеры. Разговор этот, само собой, происходил в Туапсе, в штабе КЧФ, в Политотделе. – А вот результата, Давид Бероевич, от нас требуют. Прямо скажем, три шкуры дерут. Особенно после этой истории с "Иосифом Сталиным", – закончил Курило.
– Какой истории? – насторожился полковник Гуржава, сосед комиссара по коридору дореволюционного страхового общества, хозяин соседнего кабинета – начальник разведотдела.
– Это, в общем-то, информация не секретная, но и… так скажем, не для широкого пользования… – наморщив лоб, взглянул на него снизу вверх грузный комиссар 1-го ранга, утонувший в кожаном кресле, разграфлённом медными гвоздиками в шоколадную плитку.
– Ну, раз не очень секретно… – полковник Гурджава потушил окурок "Казбека" в пепельнице на подоконнике и обернулся. – Так расскажи, Вячеслав Андреич?
– Нечего особенно рассказывать, – буркнул Курило, пряча пенсне в роговом футляре. – "Иосиф Сталин" – самый большой танкер Черноморского пароходства…
– Поэтому и "Сталин"… – вполголоса оборвал его полковник, без тени улыбки. – Я довоенные плакаты видел, товарищ комиссар 1-го ранга. Что по сути?
– По сути… – со вздохом повторил Курило. – По сути, танкер совершал переход из Батуми на Туапсе, имея на борту 14 000 тонн бензина. Шёл в сопровождении БТЩ "Трал". При подходе к Поти, к зоне активного действия немецких подводных лодок, конвой усилили БТЩ "Гарпун" и ещё двумя "Морскими охотниками". С воздуха прикрытие осуществлялось четырьмя истребителями и двумя торпедоносцами…
– Солидно! – хмыкнул Гурджава.
– Ну, так… – пожал плечами Курило. – Имя Вождя всё-таки…
– Ну и как? – подыскивая слова, помахал полковник новой папиросой, вынутой из коробки со всадником в бурке на фоне условного Казбека. – Не опозорили… славного имени?
– Нет! – резко, словно от зубной боли, дёрнулся комиссар, так что испуганно заскрипела под ним кожа. – Танкер благополучно прибыл на базу флота.
– Так в чём же история? – вяло удивился начальник разведотдела.
– А в том, что где-то в районе мыса Лазаревского вахтенный офицер отметил содрогание корпуса, но тогда этому значения не придали, списали на лоцманские эволюции. Фарватер там сложный, да и опять-таки наши минные заграждения. В общем, то "полный вперед", то "полный назад"… – Курило потолкал толстым пальцем туда-сюда по столу роговой футляр пенсне и продолжил: – Потом было замечено протекание бензина на нижнюю палубу. Тоже ничего необычного, бывает. Но вот когда танкер прибыл в пункт назначения и бензин слили в плавучие цистерны… – комиссар звучно чмокнул пухлыми губами, обозначая таким образом, видимо, недоумение. – В правом кормовом танке обнаружили взрыватель немецкой торпеды, так-то…
Курило посмотрел на начальника разведотдела выжидательно, но смуглое лицо Гурджавы оставалось невозмутимым.
– А это, знаешь, что значит, Давид? – сердито закряхтел комиссар 1-го ранга, с геморройным раздражением ворочаясь в кресле. – Как мне потом объяснил капитан "Трала"…
– Я тебе и сам объясню… – задумчиво выстучал папиросу о крышку коробки Гурджава. – Значит, подлодка стреляла с такой короткой дистанции, что вертушка не успела сработать. Взрыватель не взвёлся, и торпеда, как учебная болванка, ударила в борт, пробила его, а взрыватель отломился и попал в танк, так?
Комиссар недовольно кивнул.
– И никто ничего не заметил?
– Мы опросили всех… – со зловещим нажимом на мы подтвердил начальник политотдела. – Всех капитанов и наблюдателей тральщиков, танкера и "Морских охотников". Никто, ничего… – он ударил по зелёному бархату стола ладонью и, валко выбравшись из кресла, подошёл к окну. – Так что об эффективности нашей противолодочной защиты, Давид… – доверительно произнес он, попробовав было положить пухлую ладонь на полковничий погон, но передумал, пока тот не заметил. – …Говорить не приходится. Это тоже, – напоминающе подчеркнул Курило, – информация не для политзанятий.
– Поэтому тебя и попросили в штабе флота поговорить со мной? – хмыкнул начальник разведотдела.
– Догадлив ты, Давид Бероевич… – скривился комиссар 1-го ранга в слабом подобии улыбки. – Догадлив, но подтверждать твои догадки я не стану… – Он направился обратно к столу. – Да и опровергать – тоже. Тут вот в чем суть…
– В том, что потеряли мы из виду немецкие лодки в Крыму… – мрачно и глухо констатировал Гурджава, заправив в угол рта папиросу. – И тут противолодочная оборона как-то не слишком справляется.
– Не слишком… – неохотно согласился Курило, проваливаясь назад, в кресло. – Собственно, поэтому и возникла такая идея в штабе флота.
– Это какая же? – полковник не донес горящую спичку к папиросе.
– А такая, Давид Бероевич… – Курило не спеша раскрыл футляр и нацепил на рыбьи, бесстрастные глаза кружочки пенсне, – …что, если не удается разбомбить или хотя бы блокировать немецкие подлодки на базах, то надо ликвидировать, а по возможности – взять в плен самих подводников. – Он с протокольным выражением уставился на Гурджаву поверх оправы пенсне. – Ведь, насколько я знаю, разведотдел располагает информацией, где именно на крымском побережье проводят экипажи время между походами? – продолжил Курило спустя долгую паузу, отведённую, видимо, Гурджавой на то, чтобы проникнуться важностью "идеи", пока она ещё не оформилась в прямое указание штаба флота. И указание, наверняка согласованное со Ставкой Верховного.
Полковник Гурджава прошёлся вдоль тяжёлых бархатных портьер с тонким золотистым узором, обратно. Мерил шагами кабинет с обстоятельностью агронома.
– Информация-то есть… – пробормотал он, наконец остановившись и закуривая в горсти ладони. – Но что с ней делать?
– Сделай что-нибудь, Давид Бероевич… – погладил зелёный плюш стола ладонями комиссар 1-го ранга. – Я ведь к тому с тобой этот разговор затеял, чтобы были у тебя дельные предложения, когда понадобится.
– А когда понадобится? – вскинул головой, будто прислушиваясь, Гурджава.
– Завтра прибывает представитель Ставки.
– Час от часу… – болезненно морщась, проворчал полковник.
И уже практически не слышал, какие ещё резоны излагал комиссар, начав со слов: "Ты же понимаешь, что тут теперь будет…"
А Курило ещё и добавил с намёком, который вполне можно было назвать двусмысленным, особенно в устах человека при его должности:
– Помнишь, поди, как Мехлис на Крымском фронте разобрался с ситуацией…
"Вот именно… – зубной болью отозвалось в висках начальника флотской разведки. – Начнутся сейчас – срывание погон, полевые трибуналы у ближайшей стенки, а самое главное – бесконечные и бессмысленные разоблачения"…
Он поймал тяжёлый взгляд флотского политрука и невпопад кивнул, поглощённый своими дурными предчувствиями. Звучали они примерно так:
"А если учесть, что Особым отделом проводится то ли проверка, то ли уже откровенное следствие по делу агента абвера, якобы затесавшегося в разведотдел флота… Тут и до "радикальных выводов" рукой подать. Хорошо, что у них пока ничего нет. Вернее, не придумали ещё ничего…"
На этот счёт начальник разведотдела флота основательно заблуждался. У следователя Кравченко уже и было кое-что, и придумал он немало…
Глава 3
Зёрна и плевелы
Особый отдел (контрразведка) КЧФ. Кабинет следователя Кравченко Т.И.
"Это уже кое-что!" – незаметно для посыльного радостно оживился Трофим Иванович, едва пробежав глазами содержимое пакета со взломанной сургучной печатью и штемпелем криптографического отдела: "Совершенно секретно".
Это его оживление, профессионально скрытое рыбьей безучастностью на жёлчном лице, выразилось только в скрипучем сучении ног под дубовым столом и жесте "кури", с которым Трофим Иванович подтолкнул пальцами коробку достаточно редких сейчас папирос "Ялта", мол, "Гуляй, босота…"
Папироски-то уже окончательно довоенные. Во всесоюзной здравнице и крымской жемчужине теперь прохлаждается под белыми беседками и пальмами немец поганый, гуляет вдоль гипсовых балюстрад, но не нарисованных на жёлтой крышке папиросной коробки, а настоящих…
– Благодарю, товарищ майор, – с неожиданным достоинством сказал очкастый мальчишка – младший лейтенант из отдела дешифровки, но папирос не взял. И на злобно-недоумённый взгляд Кравченко очкарик ответил даже чуть насмешливо, если не показалось: – Не курю, товарищ майор, вредно.
– Ну, тогда вали… – сердито процедил Трофим Иванович, уставившись в бумаги невидящим взглядом. – Умник…
В сообщении из шифровального отдела радоваться было и впрямь особенно нечему. "Историк" подтверждал внедрение агента абвера в состав флотского разведотряда Тихомирова:
20.05.43
Непосредственно об агенте достоверно известен только позывной, которым он пользовался в осаждённом Севастополе – "Еретик". Точное местонахождение агента на данный момент не обнаружено, но полагаю, он на оккупированной территории. Обратите внимание на все диверсионные группы, заброшенные в Крым с весны-лета 1942 года, поскольку связь с "Еретиком" в Севастополе окончательно прервалась в апреле 42-го.
Историк.
– Значит, всё-таки это не догадки и не фантазии Овчарова… – недовольно хмыкнул Трофим Иванович, немало надеявшийся в последнее время, что дело обстоит именно так.
В последнее время, потому что в положение он попал двоякое. С одной стороны, от него требовалось: "вынь да положь" немецкого агента, а с другой стороны – все кандидатуры на эту роль, которые осторожно предлагал следователь Кравченко, начальником Особого отдела решительно отметались:
– Доказательства! Что ты мне политическую неблагонадёжность тычешь?! Ты мне рацию давай, явки, парабеллум под подушкой!
А если он не находится никак, клятый парабеллум этот, мать его так, то есть папу? Неблагонадёжности у каждого – никакой наволочкой не охватишь, а шпиёнского пистолета в ней не обнаружено… Так что поневоле уже закрадывалась мыслишка в изнурённые кравченковы мозги: "А есть ли он вообще в материалистическо-диалектическом бытие, этот немецкий агент? Или, если он не выдуман, то, может, добросовестно пригрезился подполковнику Овчарову, раз уж ему выдуманные шпионы никак не подходят?"
Оказывается, не выдуман чёртов агент и начальству не примерещился. Существует в природе. И даже кличку имеет – "Еретик".
"Еретик"! Сектант. Ревизионист. А главное, изувер – предатель веры истинной! – Трофим Иванович невольно осклабился в жутковатом подобии улыбки.
А вот второе донесение "Историка" было, что называется, "бальзам на душу".
"Попадание исключительное, в десятку! – решил Кравченко. – Як то кажуть – пидставляй обыдви жмэни…"
Относительно запроса по "Учительнице".
В сотрудничестве с оккупационными властями не замечена, напротив – находится в активной разработке отделом "1С". Тогда как недавно у неё поселившаяся "Ученица" вызывает оправданные подозрения. Как мне удалось выяснить, будучи дочерью чекистского начальника, она организовала (скорее всего по собственной инициативе, а не по поручению органов НКВД) комсомольское подполье. Но сразу по её эвакуации в Гурзуф (!), все члены подполья были арестованы армейской контрразведкой и расстреляны. Сама же она, якобы случайно (!), поселяется у "Учительницы" – партизанской связной и, после проведения операции "Фельдполицай" уходит то ли с партизанами, то ли с флотскими разведчиками.