Глава 5
Очень заинтересованное лицо
База 2-го партизанского района
– Как-как? – дёрнулся Войткевич и, оторвавшись от чертежа на листке школьной тетради, поднял голову. Взгляд его был не то растерянный, не то удивленный, но эта перемена в лице была мгновенной.
– Бреннер, – повторил Новик, несколько удивлённый реакцией лейтенанта. – Карл-Йозеф Бреннер. Судя по всему, из абвера. Знакомый, что ли?
– Знакомый? – эхом повторил Яков и, перехватив настороженный взгляд командира разведгруппы, отмахнулся как можно беспечней. – Нет, конечно… Просто певец был такой… оперный… – проворчал он, снова склонившись над пунктиром подземного хода, намалёванным химическим карандашом, – вот и припомнился…
– Ты, оказывается, ещё и театрал… – хмыкнул Новик.
– Да ты тоже, как я погляжу, не пальцами сморкаешься… – рассеянно огрызнулся Войткевич и продолжил деловито: – Так значит, морские офицеры в Гелек-Су по воскресеньям появляются? А точно это морские, может..?
– Не может, – перебил его Саша. – Зелимхан уже и немецкого офицера от фашистского "фюрера" или эсесовца отличает, а ты думаешь, в родах войск не разберётся?
– А в чём, интересно, разница между "фюрером" или эсесовцем? – искоса глянул на него Войткевич.
– Ну, "фюрер" – это как наш военспец, – не слишком уверенно начал Новик. – Или политработник, не фронтовой…
– Не очень-то, как я вижу… – ухмыльнулся Войткевич, – …ты в курсе. Их "политруки", как и наши, тоже в атаку ходят. Просто это не офицерское звание, а партийная должность.
– А я о чём? – слегка раздражаясь, возразил Саша.
– Не знаю о чём, но не о том, о чём нужно… – Яков пододвинул к себе схему, нарисованную со слов садовника и дополненную, по памяти, Сашей. – Значит, так: по плану операции возражений у меня нет…
– Благодарю за доверие! – проворчал Новик.
– Приходи за добавкой… – Войткевич ткнул своим карандашом в контуры особняка, расчерченные красными стрелками и синими кружками постов и пулемётных гнёзд. – Ваша группа через подземный ход пройдёт внутрь санатория, в кабинет этого Бреннера… – он с сомнением постучал по конечному пункту красной траектории. – И попытается захватить кого-нибудь из немецких морских офицеров…
– И сам Бреннер подойдёт, абвер всё-таки… – заметил Саша, прохаживаясь вдоль бревенчатой стены землянки…
Войткевич мельком глянул на него исподлобья:
– Это уж как там пойдёт. Харчами перебирать не приходится… – он пожал плечами. – В крайнем случае закидаем там всё гранатами или насрём в кашу на камбузе.
– Закидаем? – уточнил Саша.
– Именно! – твёрдо заявил Войткевич, откинувшись на скрипучей лавке, забросанной еловыми лапами. – Я пойду с вами.
– Это ещё зачем? – нахмурился Новик и недовольно скрестил на груди руки. – На твою задницу и так приключений хватит. Твоя группа останется у ротонды и, если вдруг там возникнет переполох, вы в порядке отвлекающего маневра…
– Это само собой! – отмахнулся Яков. – Это боцман вам обеспечит, будь здоров. Он только с виду спит на ходу, а рванёт тельник – свои разбегаются. А я пойду с вами…
– И зачем всё-таки? – повторил вопрос Новик.
Войткевич снова навалился на доски стола грудью и задумчиво постучал по тетрадному листку в косую линейку карандашом:
– Вот что, старшой лейтенант… Давай договоримся…
– Давай, лейтенант… – уселся напротив Саша.
– Я тебе всё объясню, но только когда вернёмся.
– Почему? – насторожился Саша. – Почему только по возвращении?
– Ну и какой смысл было бы откладывать… – картинно развел руками Войткевич, – …если б я это мог тебе прямо сейчас объяснить?
– Чёрт с тобой… – задумчиво протянул Новик. – Ладно. – Он, протянув руку, забрал из-под карандаша Войткевича листок и поднес его к раздвоенному жёлтому язычку, плясавшему на сплющенной гильзе сорокопятки. Подождал, пока язычки прихватят край листка, поползут дальше, и, только убедившись, что он превратился в чёрный комок пепла, продолжил: – Давай сюда Аську, надо передать в разведштаб время и место эвакуации группы по выполнению задания.
– А может, по выполнении задания и вызывать? – с сомнением поскрёб под суконным кепи Войткевич. – Вдруг там такой "кандёр" заварится, что и эвакуировать-то некого будет.
– Типун тебе… – поморщился Новик. – Во-первых, рацию с собой тащить накладно, да и тут она нужнее. А во-вторых, отходить в лес и ждать потом эвакуации… – старший лейтенант покачал головой. – Немец нас по лесу так загоняет… Лучше уж сразу морем. Там, если оторвёмся, то никакими собаками уже не достать.
– Вас не достать… – проворчал Войткевич. – А я со своими ребятами что делать буду, как на базу возвращаться?
– Да никак… – пожал Новик плечами. – Или героически погибнете, или с нами уйдёте. И в том, и в другом случае… – фыркнул он, – я доложу о вас в разведштабе флота в самых пышных эпитетах, с привлечением нецензурной лексики…
– Никогда не слышал матерной былины, – рассеянно заметил Войткевич. – Хотя в первоначальном виде они наверняка именно так и звучали: "И сказал Илюшенька злое. чему Тугарину: "Ах, ты ж, убоище убоищное…""
– Что это ты при дамах этак? – оглянулся Новик на суконное армейское одеяло, отгородившее привилегированный закуток землянки.
– О ком это ты, лейтенант? – удивился командир партизанских разведчиков, правда, не слишком правдоподобно, скорее даже с некоторой рисовкой.
– О ком, о радистке… – вполголоса проворчал Новик. – С которой вы тут такую "морзянку" выстукивали, что даже твой Блитц от зависти взвыл.
– Она у меня тут по долгу службы… – ухмыльнулся Войткевич.
– По долгу службы она пусть займётся сейчас составлением шифровки, а не… – всё так же вполголоса заметил Новик. – Надо до вечера сеанс связи устроить, а для этого, сам знаешь, километров пять-шесть пройти придётся. Так что будьте добры шевелиться в нужном направлении.
– Пожалуйста… – пожал плечами Яков и, достав из кармана галифе фанерный спичечный коробок, позвал чуть слышно, будто демонстрируя очередной фокус дрессуры со своим овчаром Блитцем: – Товарищ старший сержант?
Чиркнула и вспыхнула спичка. За одеялом что-то глухо свалилось на земляной пол, зашуршало еловыми лапами, послышалась паническая возня и, как только обугленная спичка упала на засаленные доски стола, одеяло вспорхнуло в сторону. Появилась разомлевшая до румянца Ася в чуток перекошенной пилотке, наспех застёгивающая верхнюю пуговицу гимнастерки. Со взглядом, сонным, но каким-то особенно сытым…
– Ну, как? Проверили рацию, товарищ сержант? – деловито нахмурился Войткевич.
Ася посмотрела на него мутно, нахмурилась, будто узнала только что, и, подняв ладонь к виску, повернулась к Новику. В глазах её вспыхнули злые искорки, словно отразилась та самая спичка из "курса молодого бойца" – куда как обидная для орденоносца.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
– Не понял… – заинтригованно протянул Войткевич, демонстративно вынимая папиросу из Сашиной, с "Большой земли", пачки "Беломора". – А чем это один лейтенант другого главнее?
– Тем, что она – моя подчинённая, – напомнил Новик, стиснув улыбку. – Извольте. Обращайтесь.
– Есть! – Ася круто развернулась к Войткевичу и произнесла размеренно и выразительно, как глухонемому: – Иди ты, товарищ лейтенант…
– Куда? – опешил Яков, так и не донеся до рта папиросу.
– Туда, где ночью был…
Глава 6
Арийские ария и ариозо
Май 1943 г. Гелек-Су
– Ich bin der Vollidiot Im Operngesang… – мычал гауптштурмфюрер Бреннер арию жреца из вагнеровской "Аиды", разминая в нервических пальцах куцую сигару.
Вернее, подпевал. Пластинка Берлинской государственной капеллы, шипя и потрескивая, крутилась в красно-бархатной утробе портативного патефона.
– Всё-таки Фуртвенглер – это… – Карл неопределённо помахал сигарой, видимо, выражая мысль, в которой слов не хватало для восторга.
Не хватало их и по другому поводу.
– А Геббельс… – теперь тот же жест выражал явные неудовольствие и досаду, – после этих его еврейских квот на музыкантов… Как на картошку, честное слово! Когда уехал Бруно из Берлинской филармонии, Клемперер из столичной оперы… А-а!.. – окончательно и как-то бесповоротно махнул Бреннер рукой.
Синхронно взвизгнула и игла патефона, соскочив с пластинки.
Карл аккуратно уложил звукосниматель в паз и снял пластинку с тонвала. Вздохнул и захлопнул дерматиновую крышку патефона с алюминиевой бляхой вездесущего легионерского орла.
– На что вы там так вдохновенно уставились, Стефан? – спросил он, садясь за массивный ореховый стол и пододвигая к себе объёмистую папку.
Его адъютант Толлер, деликатно оставив невербальные замечания Бреннера по поводу рейхсминистра без комментариев, стоял в ореоле золотистого закатного света у открытого окна, заложив руки за спину.
– Тут тоже когда-то выступал знаменитый оперный певец, – кивнул он за узорчатую решётку. – Русский бас Теодор Шаляпин вы, конечно, знаете…
– Где? – слегка удивился гауптштурмфюрер, поскольку за окном играла янтарём бескрайняя гладь моря, закругленная горизонтом. – Неужто в ресторане усадьбы? В этом "Гевандхаусе" и тапёра толком не расслышишь…
– Тут, внизу, есть грот с замечательной акустикой. Его здешняя хозяйка подарила великому певцу, – пояснил Толлер.
– Какая осведомлённость… – проворчал Бреннер. – Это часом не гауптман Иванов из разведшколы вам экскурсию устроил? Наш краевед. Кстати, он не приходил за своими бумагами? – обернулся Карл на аршинное полотно в тяжеловесном дубовом багете, за спиной. – А то я так увлекся вистом в компании Розенфельда и его волчат, – они как раз праздновали пуск своего "Укрытия", – что вовсе забыл о просьбе гауптмана…
– Прошу прощения… – недоумённо вздёрнул белёсой бровью адъютант. – О какой просьбе? Я, собственно говоря, не в курсе…
– Значит, не заходил, – констатировал Бреннер. – Он попросил меня подержать в сейфе кое-какие свои бумаги, пока съездит в Ялту.
– Тысяча извинений, но я бы на вашем месте не стал этого делать, герр гауптштурмфюрер… – нахмурил ту же белёсую бровь Стефан. – Я слышал, что бригаденфюрер фон Альвенслебен из "Анненербе" подключил его к своим изысканиям, и вполне возможно, что там, в сейфе, их документы. А это значит…
– А это значит только то, что в них нет ничего стоящего, – вполголоса заметил Карл. – Какие-нибудь пасторальные бредни в духе фёлькише, народного стиля. Что, Людвиг (Бреннер мог себе позволить называть по имени Людвига фон Альвенслебена, бригаденфюрера СС, начальника СД генерального округа Таврия) уже и здесь нашёл… – кивнул он через плечо на картину, – …клеммы психофизической энергии земного поля?
На полотне работы Лагорио, точно так же, как и за восточными окнами кабинета, багровели утёсы Медведь-горы, разве что масляные краски чуть потемнели с начала века. Или лак потемнел.
– Не удивлюсь, – пожав узкими плечами, отозвался Толлер и добавил довольно неожиданно для своего далеко не сентиментального склада: – В этой горе и впрямь есть что-то мистическое, я бы сказал сказочное, особенно ночью, при свете костра…
Бреннер недоуменно поднял голову от бумаг.
– О чём это вы, Стефан? Когда это вы умудрились здесь жарить сосиски на горе? Да ещё ночью…
– В детстве, господин гауптштурмфюрер, – бледное лицо Толлера чуть разрумянилось ностальгической улыбкой. – В детстве. И не баварские сосиски, а советскую колбасу "Die Liebhaberische – Любительскую". Хоть я и до сих пор не понимаю, за что её можно было бы полюбить… – И, упреждая ещё большее недоумение своего шефа, Стефан поспешил пояснить: – Видите ли, в 26-м году, во время Веймарской республики, я был пионером. "Спартаковцем – смелым бойцом"… – иронически дёрнул он уголком рта. – И по приглашению советских пионеров попал в первую интернациональную смену детского лагеря "Артек", когда тут жили ещё в палатках и еду готовили на кострах…
– Надо же… – хмыкнул Бреннер, цепляя за хрящеватые раковины ушей дужки очков. – И что ж вы, христопродавец, присягнули тут на верность камраду Сталину?
– Вполне возможно… – немного подумав, согласился адъютант. – Но вряд ли сообразил, когда это случилось. Море, знаете ли, арбузы и виноград, любовные записки в дупле почтового дуба и фройлян Муся из старшего отряда…
– Ваш пионерский партайгеноссе?
– Скорее фюрер… – педантически уточнил Толлер и без запинки выговорил непростое русское слово: – Пионервожатая.
– Бог вам судья, – хмыкнул гауптштурмфюрер. – Раз уж мы вспомнили этого Иванова… – он взглянул на адъютанта поверх круглой оправки очков. – Будьте любезны, Стефан, принесите мне его личное дело и положите на стол, на самом видном месте, чтобы с порога кабинета оно ему глаза мозолило…
На недоумённо-вопросительный взгляд адъютанта он пояснил с лукавой гримасой:
– Пусть помнит, сукин сын, с чьих рук ест… А то вся эта их бредовая сверхсекретность "наследия предков" весьма способствует развитию мании величия.
– Всегда восхищался утончённостью ваших методов, – со сдержанным подобострастием произнес Толлер.
Так что Бреннер до конца и не понял, не было ли в этом подобострастии изрядной доли язвительности.
– Сию минуту! – Стефан направился к дверям и уже взялся за медный завиток ручки, как…
Двери с треском распахнулись навстречу и его чудом не сшиб с ног взъерошенный связист, СС-штурман из шифровального отдела – мосластый остзеец с белой копёнкой непослушных волос.
– Герр гауптштурмфюрер! – завопил он с порога, не удосужившись даже поддержать Толлера, шарахнувшегося от него в массивную стойку-вешалку, и загрохотал сапогами по паркету прямо к столу Бреннера. – Агент "Еретик" вышел на связь! – связист, едва не поскользнувшись на жирной паркетной мастике, опасно затормозил у стола. – Это срочно! И… и совершенно секретно!.. – он перевёл дух, чуть было не вскочив на ореховую столешницу. – Надо срочно всех оповестить!
– Вот как? – иронически взглянул на него снизу-вверх Бреннер поверх очков. – Однако странные у вас представления о секретности, унтер-офицер…
– Идиот! – брезгливо пробормотал Стефан, придержав рогатую вешалку; затем одёрнул полы кителя и вышел.
Не более чем минутой позже из кабинета выскочили Бреннер, даже без кителя, и шифровальщик…
Глава 7
Картина маслом. Л.Ф. Лагорио и Я.И. Войткевич
Май 1943 г. Гелек-Су.
Интерьер
– А я вот очень интересуюсь, товарищи… – задумчиво пробормотал Войткевич, обойдя кругом монументальный стол красного дерева на львиных лапах. – А что это за шухер здесь был?
– Переполох? – негромко переспросил Новик и даже раздумал опускать вскинутый наизготовку шмайсер.
Время, проведённое вместе с Яковом Осиповичем на партизанской базе, хоть и не сблизило их особенно, но приучило Новика с доверием относиться к интуиции и наблюдательности коллеги-разведчика. И, несмотря на то, что по-прежнему смотрели друг на друга чекист и морпех довольно косо (хотя чего здесь было больше – неприязни или профессиональной ревности?), тем не менее звали они друг друга теперь почти по-приятельски: "товарищ лейтенант, – сам ты лейтенант", что было большим шагом к сближению по сравнению с "Яковом Осиповичем" и "раз так – Александром Васильевичем".
– С чего ты взял, товарищ лейтенант… – оглянулся Саша вокруг ещё раз, окончательно выйдя из тёмного провала среди шоколадно-ореховых панелей в готической резьбе, – что тут что-то случилось?
В низком, в половину человеческого роста, провале за его спиной виднелся сводчатый кирпичный потолок, подсвеченный копотным огнём факела. "Точь-в-точь, как в старой одесской канализации", – заметил Яков, когда они пробирались от домика садовника сюда, в кабинет Бреннера.
– А вот обрати внимание, товарищ старшой лейтенант… – Войткевич по-хозяйски расположился на стуле, оббитом кожей, и кивнул на столешницу перед собой. – Видишь какие-нибудь признаки рассеянного склероза хозяина или блошиной спешки?
– Да нет… – нахмурился Новик, мельком оглядев стол, на котором и впрямь всё было в идеальном порядке. Даже карандаши в полуоткрытой коробке: "Die Taktik" – отметил Саша – лежат спектральной радугой. – Всё как на шахматной доске: с толком и расстановкой…
– Вот именно… – откинулся на резную спинку стула Войткевич и, по обыкновению, скрестил руки на груди, словно не далеко за линией фронта, в самом змеином кобле он очутился сейчас, а на приставном стульчике летней эстрады довоенного Приморского парка. Слушает Утёсова живьём. – Сразу видно, хозяин кабинета – характера нордического, аккуратист и педант до…
– До хрена болтаешь… – оборвал его Саша, кивнув Кольке Романову на окно.
Колька, кивнув в ответ, скользнул за внушительную, как театральный занавес, бархатную портьеру.
Лейтенант Войткевич хохотнул и, извернувшись назад, поднял с паркета оливкового цвета офицерский китель, валявшийся у задних ножек стула.
– А вот клифт его валяется, как половая тряпка, – продолжил он, как ни в чём не бывало, но сократив психологический портрет обитателя кабинета до минимума. – Почему?
– Потому что сорвался со стула и побёг! – на ухо Войткевичу, но так, что слышно было, наверное, и тараканам под плинтусом, подсказал старший сержант Каверзев и значительно поднял палец. – Без мундира! Что для немца равносильно без порток…
Артиллеристский корректировщик Антон Каверзев, в отличие от своего прямого начальника, Новика, с Яковом сдружился настолько, что Саше и в голову не пришло оставить "ценного кадра" в горах. Проворчал только в ответ на просьбу Антона включить его в состав диверсионной группы: "Мы с Тамарой ходим парой…" – и добавил:
– Ты, главное, о своих прямых обязанностях не забывай. Вдруг увидишь чего, так чтобы мог потом на карту перенести.
– Мало ли чего он мундир бросил… – скорее машинально, чем всерьёз, возразил Новик. Возразил шепотом и прислушиваясь. – Сметаны с огурцами обожрался, вот и подорвался, как на фугасе… скидывая подтяжки на бегу…
– Да они тут все бегают, будто незанятый угол ищут… – подал голос от окна Колька Царь.
– Боюсь, что не угол, – Новик жестом прекратил обсуждение, хоть и негромкое, вполголоса, но….
Но только теперь, когда все замолчали, стал явственно слышен откуда-то снизу, из-под паркета, приглушённый хаотический шум, безошибочно напоминающий команду "Тревога!" на нижней палубе. С поправкой на санаторий для моряков немецких кригсмарине – "Alarm!"
– Боюсь, что не угол, а нас… Что там у тебя? – Новик присоединился к Кольке, но с другой стороны окна, и осторожно отогнул край портьеры.
Во дворе усадьбы между малахитовыми купами стриженого лавра, в развилках липовых крон и в тени резных террас дисциплинированным муравейником рассыпались попарно и группами автоматчики в не по-фронтовому ухоженной чёрной форме, в лаково чёрных касках.
"Эсэсовцы…" – поморщился Саша.