Несмотря на репутацию тыловых палачей и плац-парадный вид, тот, кто сталкивался с фронтовыми частями СС, вроде "SS Panzergrenadier Division", уже знал, что вояки это завзятые и даже отчаянные, и само собой – умелые. Приятного мало…
Несколько более бестолково и суетно топотали по каменным лестницами и балюстрадам усадьбы караульные внешнего периметра, и обслуга – в обычной "фельдграу" вермахта.
Похоже, что во дворце начиналось что-то весьма похожее на панику, тем большую, что пока – на начальной стадии. На стадии, когда об угрозе известно и уже знают, что она близка, но в глаза её ещё никто не видел и, соответственно, как ей противостоять, Der Teufel weiß es, чёрт её знает… А оттого и страшно…
Лейтенант и его добровольный адъютант, денщик и, конечно, друг в портянку, Колька Романов переглянулись.
"Ищут. И ищут именно нас…" – ясно было и без слов.
"Но откуда узнали, откуда могли знать?" – закусил губу Новик…
Впрочем, задумываться над этим было особенно некогда.
"Что там с сейфом!" – молча, но с крайне нетерпеливой гримасой кивнул Саша матросу, топтавшемуся возле отрядного сапёра с "сидором" для мин и зарядов, опустошённым уже наполовину.
Матрос хлопнул скорченную фигуру в камуфляже по плечу. Сапёр Витя с вполне гармоничной для своей военной специальности фамилией Громов, обернувшись через плечо, энергично мотнул головой:
– Можно!
Кумулятивный заряд был установлен навстречу невидимым под сейфовой бронёй замковым ригелям…
Сейф располагался там, где его видел и сам Новик в бытность свою начальником караула Гелек-Су. Тогда, в 39-м, прятать его впечатляющую бронированную дверцу никому не приходило в голову. В шпионов, бродящих по кабинетам наших штабов и парткомов в ластах и глубоко насупленных шляпах, верилось не больше, чем в кинематографических Джонов Смитов и Гюнтеров Освальдов. Особенно тем, кто их так успешно "ловил" целыми эшелонами. Так что младший лейтенант Новик видел закруглённую на углах (чтобы с фомкой не подсунуться) дверцу с алюминиевым гербом Союза, силком налепленного поверх стального имперского орла, всякий раз, когда бывал в личных апартаментах Каранадзе с докладом. Какого чёрта республиканскому наркому не скучно было три раза на день слушать о том, что: "Часовые разведены по постам. Свободная смена караула занимается изучением устава караульной службы…" – этого Саша так никогда и не понял.
Немцы же, естественно, не передвигали полутонный сейф, а только потрудились закрыть его, выпирающий над готически угрюмым камином со стрельчатым зевом, бесхитростной мариной: Аю-Даг тлеет в рыжем закатном пламени. По глади вод плывёт грузный колёсный пароход. Если бы не белый, то ни за что не примешь за прогулочный – баржа баржой. Покой и никакого намёка на "неспособность верхов и нежелание низов". А год, намалёванный в углу картины, самый что ни на есть 1905-й.
Теперь картину снял и спрятал за массивным столом Войткевич, и даже присел возле неё на корточки с озабоченной миной.
"Заматывает, что ли, ценитель изящных искусств? Чтобы взрывом не повредило?" – вяло удивился Саша, хотя, в общем-то, уже привык к тому, что в блатную феню одессита то и дело вкрапливаются то "параноидально-критический анализ Дали", то "манерный эротизм Дельво". Хрен его знает, что это значит и кто такие, эти Дельво с Дали, но культурная эрудированность "блатняка" крепко и подозрительно отдавала буржуазией… И уж точно не пахла "Агитпропом".
– Готово? – ещё раз уточнил Новик у Громова, отмотавшего катушку с телефонной "лапшой" к дверям в комнату отдыха.
Тот также молча и яростно мотнул стриженой головой, и Саша хлёстко передёрнул затвор шмайсера. Весь прочий, как выражался Войткевич, "кордебалет" откладывался на момент подрыва сейфа.
– На пол! – скомандовал лейтенант, но сам почему-то остался стоять, и даже предупредительно растопырил ладонь перед лицом сапёра – дескать, "замри!".
К высоким дверям кабинета, с той стороны, приближались торопливые шаги…
Слава богу – шаги одиночные, без компании. Поэтому Новик, подняв руку: "Внимание!", ею же махнул на дверь Кольке.
Романов мигом оказался за створкой, которая тут же и распахнулась. Еле успел Колька оказаться в тени. А в дверном проёме, будто в раме парадного портрета, нарисовалась длинная сутуловатая фигура с папкой под мышкой и рыбьим выражением глаз. Вобла-воблой.
Немо позевав отвисшей челюстью, как упомянутая вобла, немец наконец закончил фразу, начатую, судя по всему, ещё в коридоре:
– Die Russen, Herr Brenner! Господин Бреннер!.. – И, выкатив побелевшие от страха, словно моментально сварившиеся, зрачки, перефразировал: – Und wo… Herr Brenner? (А где… господин Бреннер?)
"Ничего тупее, как спросить об этом у русских диверсантов, пожалуй, и не придумаешь…" – как-то неуместно длинно и саркастически подумалось Стефану Толлеру.
Впрочем, времени для самоиронии было у него теперь предостаточно. С момента, как над столом его шефа возникла фигура в вылинявшей пехотной гимнастерке, с засаленной матросской тельняшкой в распахнутом вороте, с сугубо партизански неухоженной, чуть рыжеватой, бородкой чуть выше (ещё выше Стефан поднять глаза почему-то не решился) время потянулась медленнее, чем пригородный берлинский поезд.
Но, видимо, ситуация была не вполне нелепой, потому что рыжеватая борода зашевелилась и советский "матрос-партизан от инфантерии" уточнил по-немецки с предательской безупречностью "фольксдойче":
– Sie suchen Karl-Joseph, den Scheißkerl die Faschistische? Вам нужен Карл-Йозеф, сволочь фашистская… это я про вас обоих… Или я ошибаюсь?
Экстерьер (в саду)
– Вот что, хлопчики… – этими словами Боцман проводил взглядом пару сапог, безжизненно втянувшихся под тёмно-зёленую завесь лавровишни. И минуты не прошло, как эти (и ещё одна пара) сапоги бодро шуршали по некошеной, глухой части парка в поисках диверсантов. – Нас вже шукають! – закончил фразу Боцман.
Бывший боцман, штрафник Корней Ортугай, как правило, в такие вот "задушевные" моменты начинал вдруг "подпевать" мягким малороссийским напевом. Впрочем, сколько бы ни мягким, но фамилию его матросы произносили наизнанку: "Отругай", с полной уверенностью, что так и надо.
– Сейчас их тут будэ, як тых блох на собаци… – проворчал "Отругай" недовольно.
Ответом ему был наивно-серьёзный, как у младенца, взгляд морпеха с золотистыми кудряшками из-под бескозырки. Парень – чисто херувим:
– Думаешь, наших уже того… – нахмурился он по-детски обиженно, выпятив пухлую нижнюю губу. – Повязали?
При этом "херувим" деловито вытирал устрашающее лезвие десантного ножа о рыжий мох валуна, оставляя на нём багровые мазки. На камне же, подобрав в ужасе ноги и пряча рукою облупленный бюст от нескромного хмыканья матросов, сидела гипсовая девушка с разбитым кувшином.
– Не думаю… – обтянул Ортугай ладонью "старорежимные" обвислые усы. – У наших тротилу полна торба и их самих пять душ. Всех в мешок, как кошенят, не запхаешь. Уж кто-нибудь да что-нибудь рванул бы…
И, словно в подтверждение его слов, в мелкой чешуе липовых крон, там, где проглядывали узкие витражные окна и мавританские минареты усадьбы, и впрямь что-то громыхнуло, спугнув ворон. Раз, другой, третий… Обрастая раскатистым эхом и вытягиваясь, будто по медным кишкам валторны, воем сирены.
Интерьер (в кабинете Бреннера)
Взрыв был мгновенный и глухой, будто не снаружи, а из бронированной утробы сейфа грохнуло. Пожалуй, что никто и не заметил этажом ниже, как звякнули хрусталики бронзовой люстры. Когда рассеялись пыль и горько-кислая гарь взрывчатки, тяжёлая дверца сейфа поползла наружу, нехотя и с униженным стоном. Так что Громов, словно недовольный своей работой (должна была нараспашку лязгнуть, а то и улететь) поторопил дверцу фомкой и сразу замахнулся сорванной с головы немецкой пилоткой.
Но тушить ничего не понадобилось. До бумаг было рукой подать, но, как говорится, "близок локоть…" Взрыв всадил в глубь сейфа вторую, стальную перегородку, может, и не такую же мощную, как наружная дверца, но…
– Ещё раз рванём – вообще загоним, хрен отколупаешь, – озадаченно проворчал Громов старшему лейтенанту Новику, выросшему за плечом сапёра. – Резать надо! – развёл он руками, мол, "рад стараться, да боюсь…". – А нечем…
– Да и некогда, – отодвинул его лейтенант. – Берём что есть.
На дне сейфа, под его уменьшённой и искорёженной копией, была одна-единственная папка, невзрачная с виду, досадно тонкая, но… Отчего-то показалось Новику – необычная, "особая папка", если следовать привычной советской идентификации.
Не было в ней методичного равнодушия номерного "личного дела" или интригующего аванса "совершенно секретно". Но на чёрной эрзац-коже серебрился овальный медальон тиснения. С надписью, выбитой остроугольными буквами или значками, напоминавшими хрестоматийную берестяную грамоту. Посредине медальон симметрично разделял стилизованный меч, перехваченный петлёй ленты с другой надписью, в которой алфавит даже не угадывался. То ли иероглифы, то ли вовсе пиктограмма…
Впрочем, раздумывать над этой тайнописью было некогда. Новик сунул папку за пазуху каменно-серого мундира армейского покроя с унтерским чёрным треугольником на рукаве. Только он и Колька Царь были переодеты в полевую форму СС-Ваффен, поскольку особенно разгуливать по "Gotland Haus des kurzfristigen Urlaubes", то есть по дому краткосрочного отпуска "Гелек-Су", не предполагалось.
"Невелик дворец, – рассудили в разведштабе. – Даже в трофейной форме и со знанием языка не потеряешься, так что из подземного хода вам устроить только одну вылазку, за языком. Если Бог даст, ещё заодно и для установки мин, и – обратно".
Мины поставили ещё по дороге, благо ход изрядно тянулся в кирпичном цоколе усадьбы. Так что на обратном пути взрывай – не зевай. Язык имелся. Бог дал. Послал, если быть точным. Стефан Толлер затравленно косил из-под круглой оправки очков на второго СС-штурмана Кольку Царя, приплюснувшего его ладонью к столу так, что очки едва не переехали за ухо. А в нос отчетливо било канцелярским клеем от "дела", которое он нёс своему шефу, когда…
В коридоре его перехватил комендант Гелек-Су, штурмбанфюрер Гейгер, прямо-таки искривший тревогой и распираемый энергией, которой явно не доставало целесообразного применения. Наверное, поэтому, схватив Стефана за плечи, он затряс его, как забытого родственника, опоздавшего на поминки.
– Толлер! Что вы, чёрт вас возьми, прогуливаетесь тут, как падре на сельской ярмарке!..
Этакая фамильярность шумного и трескучего, как старый приёмник, герра Гейгера всегда претила Стефану, хоть по армейским меркам штурмбанфюрер СС был старше его, просто штурмфюрера, по званию. Но по должности, а главное, по её значению – нет уж, извините. Одно дело – завоз капусты и пропарка вшивых кальсон (не комендант, а банщик какой-то, честное слово), и совсем иное – чёрная петлица "CD" слева на воротнике Толлера. Какое тут, к чёрту, может быть "братство по оружию"? Mesalliance. Даже право на ношение орденской чёрной формы Гейгером, прикомандированным из какой-то армейской интендантской службы, нисколько не позволяет ему…
– Русские могут в любой момент оказаться внутри дворца! – Наконец-то прорвался голос разума в субординационные рассуждения Толлера и тотчас же онемел, вместе с языком самого Стефана. – Да-да! Вы не ослышались, именно внутри! – отчего-то восторженно выплюнул в лицо ему комендант, чем и привёл в чувство.
– Но как? – брезгливо поморщился Стефан, невольно сунув руку в карман за платком.
– Странно, что вы меня об этом спрашиваете… – Гейгер подхватил его под локоть и поволок по коридору в сторону, совершенно обратную нужному направлению. – Ваш начальник всего пару минут как сообщил мне об этом, и вид у него был, скажу вам, весьма убедительный: в одних подтяжках… Сказал, что получил только что "молнию", то ли шифрограмму от своих, то ли перехват русских. Будто бы по подземному ходу, о котором нам ничего не известно… Надеюсь, этот старый тролль-садовник о нём что-то знает или помнит, – свернул неожиданно по ходу мысли и заодно по лестнице штурмбанфюрер. – И не дай бог, если он умышленно не сказал нам о подземном ходе! Сварю заживо в бойлере пропарочной, видит Бог. Кстати, он спрашивал о вас, где вы шляетесь…
– Кто? – слабо удивился Стефан, совершенно потерявшись в извивах логики штурмбанфюрера. – Бог?
– Ну, не знаю, как в вашем случае… – хмыкнул Гейгер. – Я, вообще-то, имел в виду вашего шефа, господина гауптштурмфюрера.
Стефан, наконец-то опомнившись, выдернул локоть из руки коменданта и, едва не срываясь на неприличную штабной размеренности рысь – удел посыльных и денщиков – быстрым шагом заторопился к кабинету Бреннера, где и…
– Bewege die Brötchen! Schnell! – бесцеремонно, едва ли не за шкирку, проволок Стефана "матрос-партизан от инфантерии" через весь кабинет к неожиданному провалу в привычной геометрии ореховых панелей.
Там, за спиной ещё одного плечистого бородача, зиял кирпичный свод, средневеково подсвеченный пламенем факела. Бородач в бескозырке принял неловкую ношу – и Стефан оказался в красноватых инквизиторских сумерках, полных замогильного плесневелого духа и зловещего эхо торопливых шагов и сопения. Низкий свод пригнул ему голову так, что штурмфюрер ничего не видел, кроме выщербленных каменных плит и на них собственных, по штабному глянцевых, сапог, мелькавших носками в ритме общей беготни…
– Погоди-ка… – старший лейтенант Новик придержал за плечо Войткевича, как только тот препоручил немецкого офицера заботам своего партизанского разведчика. – Я вижу, ты по-немецки шпрехаешь, прям как…
– Геббельс, – по-простецки утёршись рукавом, подсказал Яков с выражением самого колхозного простодушия.
– Вижу, что не Клара Цеткин, – недовольно поморщился Новик, мол, не время сейчас языки острить. – Значит, ты разобрал, что он скулил всю дорогу, пока ты его упаковывал? – кивнул Саша вслед немцу, исчезнувшему в подземном ходе.
– Ну, Гитлера не хаял, но и не хайлял…
– Чего?! – раздраженно переспросил Новик.
– "Зиг хайль", в смысле… – уточнил Войткевич, – не кричал.
– Хватит, а?
– Хватит, – легко согласился Яков и мгновенно посерьёзнел, словно сменил терракотовую маску в античной драме. – Он сказал, что всё мы это зря и напрасно, потому что они уже знают про подземный ход… – Войткевич мотнул головой на провал за плечом и, потеснив Новика, плюхнулся животом на стол, заставив того удивленно повести бровью. – Знают, что мы здесь, и найдут с минуты на минуту… – Он, кряхтя, достал из-за стола картину с дореволюционным Аю-Дагом и соответствующим пароходом. Закрыл ею провал в панелях, поставив картину на попа, и пояснил: – Так минутой позже… Найдут и примерно расстреляют… – договаривал Войткевич, уже направляясь к окну, где по-прежнему караулил Колька Царь, заметно мрачнея и каменея, по мере того как двор усадьбы наполнялся суматохой розысков. Если чёрные фигурки эсэсовцев втянулись в подъезды усадьбы, то мышиного цвета "фельдполицай" рассыпались цепью по парку, с мышиным же проворством.
– А вот если мы проявим благоразумие и сдадимся, – указал дырчатым стволом ППШ за окно Яков, – то он замолвит за нас словечко и тогда самая страшная пытка, которая нас ждёт – пить их отвратный эрзац-кофе в доброжелательной беседе с гауптштурмфюрером Бреннером. – Не удержался-таки Яков от иронии, но добавил уже безо всякой: – Во что лично я не верю…
Впрочем, Новик не заметил его варьирования тоном, не обратил внимания. Его внимание привлекло другое. Картина…
Высокий лоб лейтенанта смяли морщины недоумения, надвинув чёрную чёлку на глаза. Картина, которую, как думал Новик, Войткевич прятал от взрыва, была исполосована ножом, но не беспощадно и зло, как могло показаться на первый взгляд…
Да и показалось, пока Саша не высмотрел случайно прорез, который, несмотря на глубину, не развалил холст на лохмотья, а будто бы акцентировал внимание именно на себе – небольшом прорезе, величиной с ладонь – и оттого ещё более странном. Все остальные разрезы были нанесены наотмашь, прямые или дугой, самый кудрявый – зигзагом, но не этот. Этот был как бы петлёй с разведёнными вниз концами. Кто станет в сердцах вымалёвывать такую хитрость?..
Хотя и в этом случае Сашу удивил бы только вандализм, явно не свойственный Войткевичу. Но… Но именно такую "петлю" он видел только что на медальоне тиснения чёрной папки из сейфа: "Deutsches Ahnenerbe" – "Наследие германских предков". Там она захлёстывала обоюдоострый тевтонский меч. Теперь и другой знак, рядом (в том, что это именно знак, старший лейтенант теперь ни на мгновенье не сомневался), стал заметен. То ли типографская звёздочка, то ли снежинка… И уж точно не буква "Ж", на которую она больше всего похожа. Этот знак стоял подле "петли", ближе к вершине горы кисти Лагорио, покрытой осенне-багровым закатным лесом…
Новик перевёл хмурый взгляд на Войткевича. Тот невозмутимо закуривал у окна, даже не пытаясь скрыться за шторой.
– Возвращаться подземным ходом нам не с руки, – будто почувствовав взгляд старшего лейтенанта, обернулся он. – Ход теперь для нас – мышеловка или станет мышеловкой для ребят… – кивнул Яков на картину, имея в виду разведчиков, которые уже уволокли "языка" в подземелье. – Если, конечно, мы или боцман сейчас не отвлечём фрицев на себя.
– Что ты предлагаешь? – как-то не сразу отозвался Новик, сгоняя со лба угрюмую морщину недобрых предчувствий.
– Прорываться к боцману и войти в ход на последнем участке, в беседке с гипсовой дояркой. Дождаться там ребят с "языком"… Или уже встретиться с ними… – подумав, уточнил он. – И всем вместе выйти за парком. Только надо рвать всё по дороге к чёртовой матери, чтобы фрицы так и не поняли, откуда мы взялись и куда провалились.
Не дожидаясь решения старшего лейтенанта, Войткевич вернулся к подземному ходу и, пригнувшись, гаркнул во мрак:
– Громов!
– Га-а?!.. – гулким далеким эхо отозвалась чёрная глотка подземелья.
– Не жди, рви! Встреча у бабы! – только теперь Войткевич удосужился, высунув голову обратно, вопросительно взглянуть на старшего лейтенанта, руководителя всё-таки операции.
"Если немцы про ход знают… – мучительно поморщился тот. – А похоже, что знают. То ловушка скорее всего действительно, ждёт там, в подземелье. Как ни крути, а прорваться поверху шансов и впрямь больше… – Новик испытующе уставился на морпеха. – Если, конечно, не будет ещё каких-нибудь неприятных сюрпризов".
Но физиономия Войткевича, как уже заметил Саша, в такие минуты становилась особенно безмятежной, можно сказать, злокачественно невинной, как у гопника при виде милицейской облавы. Поди разбери, то ли гражданин честно спёр жменю семечек у бабки, то ли зарезал её, к чертовой матери, за ту же жменю…
– Ладно! – Новик выдернул из ячейки подсумка немецкую гранату в косой насечке стальной рубашки и принялся откручивать колпачок чеки с длинной деревянной рукоятки.
Этих секунд хватило подумать: "С кем бы и в какую игру и ни играл ты, Яков Осипович, с нами ли, с немцами, игра эта ещё не окончена, и уж лучше играй на глазах. Так хоть шансы равны".
– Пошли… – не оборачиваясь, Новик зашагал к парадно-резным дубовым дверям кабинета.
За ним сдвинулся с места Колька Царь. И наконец крикнув ещё раз в темень хода: – У бабы! – двигаясь по-кошачьи пружинисто, присоединился Яков.