– Два немца… – приостановился у самых дверей Саша, ткнув большим пальцем в себя и Романова. Тот моментально подтянулся и оправил полы серого мундира. – И одна пленная Das Partisanenschwein… – смерил Саша взглядом Войткевича.
– Я не понял… – недобро насупился Яков, взявшись за пряжку ремня с латунным якорем.
– А я понял! – невозмутимо подал голос Колька Царь и бесцеремонно скинул с плеча Войткевича ремень "шпагина". – "Партизанен швайн". Партизанская свинья…
Глава 8
Коридорные страсти
Конвой в интерьере
Два немца, два штурмфюрера – унтера СС в полевой форме трусцой поспешали по анфиладе дворца, пронзённой косыми лучами червлёного золота сквозь высокие стрельчатые окна. Поспешали, держа за локти самого традиционного, можно сказать, хрестоматийного "russischen Partisanen" – с бородой, наверняка вшивой, в засаленной тельняшке и вылинявшей гимнастёрке, выпростанной из галифе. Руки партизана были скручены за спиной ремнём. На подозрительные взгляды встречных офицеров разных родов войск и рангов, но одинаковых своим тревожным и вопросительным выражением лиц: "Что, черт возьми, Was ist Dass?", – унтера не обращали внимания, как, впрочем, и на козыряние часовых…
Хотя именно последних им и стоило опасаться. Если для какого-нибудь артиллеристского полковника или корветтен-капитана вся эта гефрайтерская мелочь, суетившаяся под ногами по каким-то своим неведомым делам, была на одно лицо, то вот Фридрих из батальона охраны вполне мог бы узнать Генриха из хозяйственной роты. Да и Генрих видал Фридриха, по крайней мере, в лицо, когда тот приходил на кухню выменять свежую рыбину на коробку шпрот. А вот этих двоих не мог признать ни тот, ни другой; хотя откуда знать в роте – не вернулся ли кто из отпуска во взводе, или наоборот?..
Так что пока везло. Часовые вопросительно хмурились из-под обрезов лаково чёрных касок, посыльные на бегу оборачивались, а русская горничная так просто остолбенела, когда пленный партизан подмигнул ей из-под козырька тёплого барашкового кепи, съехавшего на нос… И жалобно как-то накуксилась. Но рано или поздно навстречу им должен был попасться штурмбанфюрер Гейгер, комендант Гелек-Су, который в лицо (то есть в морду, конечно) знал даже кота Фердинанда, которого и на кухне-то видели чаще всего с тыла, когда тот уже выдирался в форточку, потянув со связки сардельку.
– Проверьте все кабинеты! Простучите панели! Протрусите постели! – отрывисто, с нервной одышкой, командовал Гейгер, расталкивая солдат по дверям кабинетов. – Если надо – порите матрацы! Двигайте всё, что не прибито к полу гвоздями, а что прибито тем более, выкорчевывайте, к чёртовой матери… Впрочем, нет! – спохватился он, поняв, что, пожалуй, погорячился. – Пороть и корчевать не надо, на балансе всё-таки…
И уже вдогонку очередной паре охранников крикнул в глубь очередного кабинета:
– Выбросите все книги из книжного шкафа! Книжные шкафы всегда крутятся во всех шпионских романах. И, вообще, крутите всё, что крутится. Нажимайте всё, что нажимается… – Гейгер торопливо промокнул лоб под фуражкой скомканным платком. – Вы что, не смотрели "Узник замка Вевельсбург"?
Но даже комендант слегка растерялся, потеснился с отделением охраны в сторону, придержав покачнувшуюся на постаменте мраморную Психею. Уж больно озабоченные лица были у конвоиров-эсэсовцев. И только потом, подтолкнув вслед конвою первого попавшегося под руку солдата, спросил как-то совсем по-граждански:
– Sie wessen? Вы чьих будете?
– Абвер, господин штурмбанфюрер! – не замедлил с ответом Новик, щёлкнув каблуками сапог.
– Абвер?.. – Гейгер вскинул брови.
Ни унтеров, ни просто Schutze армейской контрразведки он, при всём желании, вспомнить не мог. Тут всё-таки офицерский дом отдыха, а не штаб. На посылках, если возникала нужда, управлялась эсэсовская охрана, и весь личный состав он самолично ставил на довольствие, а этих парней…
Гейгер недоуменно нахмурился:
– Что-то я вас не припомню…
Русский партизан вдруг бурно закашлялся, напустил слюны в бороду и попытался вытереть её о плечо, ворчливо чертыхаясь… Надо думать, что чертыхаясь. Один из эсэсовцев, проявив странное милосердие, брезгливо вытер раскрасневшуюся бородатую рожу её же кепи, утеплённым ватином. Второй же тем временем воспроизвёл то, что ему ругательски проворчал сквозь кашель Войткевич:
– Простите герр штурмбанфюрер, мы торопимся, мы ищем гауптштурмфюрера Бреннера.
Гейгер обернулся в зеркальную перспективу анфилады, в направлении, откуда появились эти двое незнакомых эсэсовца с пленным… Собственно, со стороны апартаментов Бреннера они и шли…
– Карла? – Гейгер вернул взгляд обратно. – А разве?.. Да вот же он!
Карл-Йозеф Бреннер, действительно, объявился за спинами конвоиров в конце коридора. Громыхнули разбросанные врозь створки дверей, и коридор наполнился гулким бесцеремонным топотом грязных сапог по тисовому паркету, хлопаньем прикладов маузеров по голенищам…
– Карл! – радушно, словно для объятий, распахнул руки Гейгер. – А ваши молодчики уже поймали одного партизана. Кстати, где поймали? – осёкся он на полуслове, перестав выглядывать за плечо Кольки Царя в форме СС-штурмана. – Надо же туда…
Русский партизан только на секунду извернулся назад, чтобы глянуть, кому там так радостно вопит Гейгер, и в следующую же секунду рванул вбок, к окну. И рывок этот, видимо, был энтузиазма немалого. Оба эсэсмана, не столько влекущие бородача под локти, сколько влекомые его бычьи упорством, едва запнувшись, оказались на низком подоконнике.
– Feuer! – ошеломлённо прошептал Гейгер, отчего-то припомнив давнюю срочную службу в артиллерии. – Огонь!..
На счастье беглеца, наружная, витражная рама по-соборному высокого стрельчатого окна была распахнута. Ему не пришлось вышибать головой свинцовую решётку замысловатого узора. Мусульманский орнамент только сыграл мозаикой разноцветных лучей, когда утеплённое кепи партизана так хрястнуло в тонкое перекрестье внутренней рамы, что Гейгер болезненно поморщился: "Mein Gott!.."
Впрочем, к чести штурмбанфюрера, он же первым и опомнился и стал выдирать винтовку из рук караульного. Но тот ещё не опомнился вовсе и маузер так и не отдал. Бреннер же наблюдал всю эту сцену с такой сосредоточенной миной, что можно было подумать – пытался припомнить на "расовой" комиссии девичью фамилию своей бабушки…
Прыжок в экстерьер
Стёкла фонтаном брызнули со второго этажа.
Это был первый достаточно воинственный звук, чтобы сработать, как спусковой крючок напряжения. Напряжения, натянувшего и нервы, и жилы людей заунывным воем сирены. Не хватало только оправданного приложения этой энергии, накопленной до нетерпеливого озноба, до мурашек под кожей. И теперь этот деревянный хруст, стеклянный звон… Безошибочный звук хаоса, который не мог быть ничем иным, как прелюдией к драке.
Его расслышал даже комендантский курьер Альфред, несмотря на треск и куриное квохтанье мотоцикла, трясущегося под ним в бензиновой лихорадке. Он невольно выпустил рукоять акселератора на руле и обернулся…
Подошвы сапог с самодельными косыми набойками для горного лазания и аккуратно заштопанная задница цвета хаки – последнее, что увидел Альфред в своей жизни.
– А вот и конь любовника под балконом… – проворчал Войткевич, кряхтя и потирая зад аккуратно заштопанных Асей галифе.
Stahlpferd – стальной конь "BMW R-31" – словно заржал в предчувствии лихой кавалерийской атаки. Это злосчастный Альфред, косо заваливаясь с сиденья в порожнюю коляску, потянул рукоять акселератора.
– Тпру! – ухватил никелированную рогатину руля Войткевич. – Далеко собрался? – спросил он скорее "стального коня", чем его седока.
Альфред, со сломанной шеей, изумлённо таращился в безответное небо. Никак не ожидал отличник гитлерюгенда такого вот ангела смерти – расово неполноценную русскую задницу, да ещё штопаную. Ни чёрта эпически-вагнеровского "Der Hintere!", как говорил преподобный Фелиас, накрыв муху пивным бокалом…
А собирался Альфред вниз, в комендатуру посёлка, чтобы вызвать подкрепление. Телефонная связь пропала ровно в 18.00. Внезапно и наглухо. Но после того как стало известно о возможной диверсии русских, это уже никого не удивило.
Хотя удивило бы, если б в 17.55 кто-нибудь поинтересовался, а куда, собственно, направляется на ночь глядя старый татарин с садовыми ножницами под мышкой, подслеповато всматриваясь в карманные часы на ладони.
Интерьер с татарином
– Почему он нам раньше не сказал?! – с нетерпеливой прытью пересчитывая половицы садового домика, спросил комендант переводчика, одолженного Бреннером. – Warum?! – выкрикнул он в сморщенное личико Зелимхана, безмятежное и отрешённое. Точно у святого Антония в момент искушения. "Тьфу!" – сплюнул штурмбанфюрер.
– Так ведь никто и не спрашивали, господин офицер… – ещё больше сморщилось личико татарина простодушным до слёз удивлением.
– Э-э!.. – взревел комендант, отпихнув переводчика. – Donnerwetter! Веди, старая сволочь! Сейчас же веди к подземному ходу, где он там начинается и куда!
Чистенький, выдраенный для ходьбы босиком, пол под ногами штурмбанфюрера вдруг вытряхнул пыль, затаившуюся в щелях, и тревожно звякнули стёклышки подслеповатых оконец. Глухой рокот прокатился по лужайке перед парадным подъездом Гелек-Су. Гейгер бросился к одному оконцу, отбросил пожелтевшую шторку и расплющил сизый мясистый нос на стекле, но тотчас же шарахнулся назад.
– Сейчас же, сейчас поведёшь, чуть позже… – пробормотал он нервной скороговоркой, пряча глаза и от переводчика, метнувшегося к простенку, и от татарина.
Тот вообще ухом не повёл на пороховой гвалт, разраставшийся во дворе быстрее, чем эхо взрыва увязало в деревьях сада. "Ещё бы, старческая глухота…" – поуспокоил себя Гейгер и попытался как можно более хладнокровно, нога за ногу, усесться на единственном стуле в домике садовника. Но тотчас же подскочил, едва успев забросить одну за другую – вдогонку первому рокоту взрыва, следом покатил и другой, третий…
Во чреве земном
– Вроде никого… – выдохнул наконец Громов.
Чуть ли не минуту, стиснув зубы, он сдерживал дыхание, прислушиваясь к глухому мраку, наступавшему сразу же за пляшущим рваным краем огненных бликов.
– Тильки наши гупотять, – ткнув горящим факелом через плечо, в другую сторону, подтвердил Мыкола Здоровыло. Добровольный помощник из группы Войткевича.
Там затихал подпольным крысиным шорохом нескладный, вразнобой, шум беготни – старший сержант Каверзев волок за шкирку "языка", себе равного званием Толлера. Тот, хоть и не упирался особенно, но и не способствовал собственной эвакуации. Болтался "язык", как у идиота…
– Да потуши ты его уже… – проворчал вполголоса Громов. – Фрицы вот-вот сунутся, куда ты его, в штаны спрячешь, что ли?
– Ага, тебе… – буркнул Мыкола, но, бросив факел под ноги, принялся затаптывать пляшущие язычки.
– Мне нельзя, у меня и в штанах тротил, – заметил Громов, поддёргивая конец телефонного провода. – Вроде всё цело…
На пару долгих секунд всё исчезло во мраке, словно на них со Здоровылом кто-то набросил непроницаемый фотографический полог. Но ещё через секунду конус фонарного света выхватил сумрачную перспективу туннеля. Неглубокую, смутную уже в десятке шагов, но телефонный провод в красноватом сумраке блеснул отчётливым пунктиром.
– Чёрт… – недовольно хмыкнул сапёр. Изоляция провода лоснилась в свете аккумуляторного фонарика, как начищенная кирза. – Заметят сходу, как только посветят. – Громов исподлобья глянул на помощника. – Бегаешь быстро?
– О-ё… – прозорливо протянул Здоровыло. – Скильки в нас часу?
– Сколько успеешь, всё твоё. Давай динамо…
Здоровыло выдернул из вещмешка коробку полевого телефона и тотчас же принялся откручивать зажимы клемм. Ручищи его дрожали. Заметив это, сапёр утешительно похлопал морпеха по плечу:
– Не дрейфь, мокропехота! Пока фаза до нуля добежит, пока вернётся… Ты ещё и на развалины поссышь, как победитель.
– От бы тильки не як той горобець… – как-то не слишком оптимистически проворчал Мыкола.
– А как той… горобець? – не понял Громов.
– У польоти…
Глава 9
Средства подручные и подножные
Экстерьер
Беспечный ездок, петлявший между золотыми клумбами и гипсовыми вазонами регулярного парка Гелек-Су, оказался к тому же ещё и счастливчиком. Мало того, что далеко не сразу поворачивали в его сторону козырьки чёрных касок эсэсовцы, выискивающие притаившихся или крадущихся где-то поблизости русских диверсантов. Кто ж мог предположить, чтобы вот так нагло, как по Кёнигштрассе в разгар Октоберфеста, катил один из них в седле "BMW R-31" по мощёным аллеям?
– Russische Partisanen! – орал какой-нибудь особо сообразительный унтер, наконец-таки "наведя резкость" в близоруком своём пенсне. Так партизана ещё и прикрывал неизвестно кто и неизвестно откуда…
– Deutsche Partisanen? – падал тот же умник, но теперь изумлённо пучась поверх пенсне и вытянув руку в другую сторону, туда, где в вечнозелёных лавровых кущах мелькнула серая пилотка с привычными белыми "зигами". И откуда только что сухим валежником протрещала короткая предательская очередь шмайсера.
На трофейный мотоцикл лейтенант Войткевич старлея Новика не пустил, вежливо, но твёрдо отгородив седло мотоцикла задом, а Кольку Романова – так попросту отпихнул ногой… Вызвав немалое замешательство обоих, особенно Новика. Тот даже вздернул было клювастое дуло новенького MP-40, но Яша коротко, через плечо (недосуг, мол) пояснил и, как всегда, с гримасой, почти пренебрежительной:
– Я тут покуролесю, а вы прикройте исподтишка, вы же в форме… – И добавил, уже подскакивая на рычаге стартера: – Меня всё равно за версту видать, как того Будённого в "малине".
– Как чего? – только и успел переспросить у старшего лейтенанта Колька Царь, закашлявшись в бензиновой гари.
– В малиновых галифе… – перевёл Саша всё ещё задумчиво, словно мучительно соображая вдогонку Войткевичу, растворившемуся призраком в сизых клубах: "Что это он темнит сегодня всю дорогу?"
Впрочем, тактическая смекалка, присущая самому Новику, никаких иудиных поцелуев в бесхитростном плане штрафника не нашла. И впрямь, во всеобщей суматохе на них с Колькой вроде как на ещё одну парочку фрицев, рассыпавшихся патрулями, внимания никто особо не обращал. А если и обращал… Обернулся, обогнав их, последний фриц, что рысил в колонне резервного караула в сторону чёрного хода:
– Und wer bist Du, Freund? то есть "Эй, приятель, а ты кто такой"?
И получил по-пионерски честный Колькин ответ:
– Krasnoarmeets Romanow! – с акцентом настолько диким, что в себя пришел немец только после окрика офицера над самым ухом:
– Was Sie hier… Что вы здесь расселись, Фриц, какого?! – и то ненадолго.
– Roten Armee… Romanoff… – только и выдавил из себя злосчастный Фриц, упершись лбом каски в гравий садовой дорожки и зажимая живот руками. Сквозь пальцы сочилась кровь. Но двоих незнакомых эсэсовцев в полевой форме, фельдграу, нигде уже видно не было…
Ещё веселее пошла пропаганда, когда окна на втором этаже дворца хором грянули вступительное туше: "Марша артиллеристов" – "Сталин дал приказ!" – и брызнули крупным стеклянным градом из белых известковых облаков, быстро почерневших от примеси дыма. Покатился, прирастая всё новыми взрывными аккордами, гром, пригибая и усаживая на корточки всех в округе. Так, что заглохла даже механическая сирена в руках наблюдателя-часового на крыше, на площадке зенитного автомата-спарки. Увернуться от обломков оконных рам, пылающих обрывков гардин и от мраморных бюстов, стало куда как более важной задачей, чем розыски переодетых диверсантов, которые вроде бы где-то здесь, и даже кто-то их видел уже…
Новик с Романовым почти безнаказанно достигли цели, намеченной старлеем минуту назад. Разве что спорол осколок стекла треугольную нашивку унтера с рукава у Новика, когда над головой вырвался дымно-огненный протуберанец из окна кухни, вышвырнув заодно и визжащий ком поварского окровавленного тряпья с мясом…
– Там, сзади, лестница есть пожарная! – прохрипел Саша, обернувшись на мгновение к Царю…
Стрелялки-догонялки
Гоняться за BMW, чертившим пьяные зигзаги по клумбам и аллеям перед балюстрадой Гелек-Су, и впрямь было не так-то просто. То и дело приходилось проламывать шпалеры стриженого кустарника, залегать в гипсовых раковинах фонтанов, благо пересохших и полных давней мёртвой осенней листвы, перепрыгивать через трупы в чёрных и серых мундирах.
Войткевич, выкручивая правой рукой руль и одновременно волей-неволей акселератор, левой умудрялся ещё огрызаться короткими очередями от эсэсовцев, то и дело пересекавших его и без того замысловатую траекторию. Да ещё и распевал что-то дурным злым криком, привлекая к себе внимание…
Из экстерьера в интерьер…
"Так это ж сзади? А тут?" – хотел было переспросить насчёт пожарной лестницы Колька Царь. Но старший лейтенант уже нырнул в дым, струившийся из вышибленного взрывом окна.
"А тут" оказалось, есть: лестничные марши сквозного, на все три этажа, чёрного хода – для разноски завтраков по номерам и ресторанных заказов. И оканчивались они под люком на чердак. Так что памятливый Саша Новик знал что делать и знал где. Милосердно запрокинув за перила бледного парнишку арийской белобрысины с баттерфляем на официантской манишке ("Ich nicht der Militär! – Не военный, мол… Вижу…"), они добрались до люка. И уже через минуту прыжков через балки перекрытия и ныряния под стрехи в пыльных чердачных сумерках, оказались у низкой дощатой дверцы, которую Новик, не замешкавшись, выбил сапогом.
Радость наблюдателя-часового, вцепившегося в ажурную ковку ограды, как в обломок "Титаника", была бесконечной (лихорадочная тряска от взрывов старинной кровли – уже отшелушились и улетели вниз сотни черепиц – и так пропитала бельё бедняги холодным потом… А тут если и не смена, то хоть не в одиночку помирать!), но – скоротечной. Едва ответив на приветствие: "Хайль!" – довольно странным: "Geh’ zu Höhle…", то есть "Да пошёл ты…", – один штурман СС принялся деловито расчехлять зенитную спарку. А другой схватил наблюдателя за мотню, раньше, чем тот успел потянуться за маузером, прислонённым к стереотрубе, и поднял одним рывком.
…и обратно
С ворохом листвы, набившейся в водосток, и с фрагментом кованого узора тонкоголосо вопящий на лету наблюдатель изрядно напугал дежурного повара, выглянувшего в то же выбитое окно кухни, чтобы позвать караульных:
– Hier zwei der… Тут двое подозрительных! Наверх побежали!
– И чуть не сломали шею Адаму! – подсказал сквозь надсадный кашель кто-то изнутри.
– И боюсь, что не только Адаму… – осторожно, прикрывшись разделочной доской, выглянул повар за подоконник, где торчали задранные врозь сапоги наблюдателя…
Экстерьер и даже крыша