Услышавший повара начальник караула роттенфюрер СС Пехвогель отреагировал сколь моментально, столь и неловко, – в соответствии с фамилией. Растолкав-распределив подчинённых, – кому догонять наглого бородатого партизана, завернувшего на мотоцикле за угол хозяйственного блока, кому: "За мной! Schnell!" – Пехвогель прямиком, как в лобовую атаку, бросился на крик из окна кухни. Просторную клумбу он и ещё полдюжины эсэсовцев проскочили с божьей помощью и довольно резво.
Но именно в этот момент Саша Новик наконец-то нашёл и выбил стальную шпильку запора, моментально превратив зенитную спарку в двуствольный станковый пулемёт крупного калибра. Только покрутить рукояткой горизонта и…
Гипсовая Мельпомена взбрыкнула белыми музыкальными ножками, махнула изящными ручками, разлетаясь с постамента во все стороны, точно балерина в разгар фуэте на фугас наскочила; палая листва вспорхнула в высохшей вазе бассейна рыжими вихрями. Ротенфюрер закрутился на месте куда менее эстетично, безвольно мотая головой в продырявленной навылет каске – что поделаешь, уже с начала 42 года от молибдена и марганца пришлось отказаться в пользу танков – и опустился на подвернувшиеся ноги… Никак не умирающий лебедь.
Многоточие чёрных фонтанчиков отбросило эсэсовцев назад от окна, за малахитово-зелёные шпалеры лавра. Мгновением спустя, во избежание героических фантазий, тяжеленные пули простригли их насквозь. Точно проворный поварской нож нашинковал пряную зелень вперемежку с кровяным бифштексом. Калибр-то нешуточный и патрон мощный, если на 1000 метров высоты фюзеляж рвёт, то с двадцати, да по мясу…
В радиальный набор прицела муравьиное чёрное тельце мотоцикла с линялой спиной гимнастёрки попало только на мгновение, а вот на чёрном мундире, вынырнувшем позади и секундой позже, прицел задержался чуть обстоятельней, поймав в перекрестье высот и горизонтов. Спарка в очередной раз по-собачьи встряхнулась на стальной платформе, окутавшись пороховым дымом.
– Мне показалось, или он в самом деле что-то горланит? – обернулся на секунду Новик.
– Яшка? С него станется! – Колька Царь забросил за спину шмайсер с порожним магазином, потянулся к маузеру, брошенному часовым, и, дослав ладонью затвор винтовки, добавил: – Сниматься пора, товарищ лейтенант, подтягиваются…
И, словно в подтверждение этой своей тревоги, вскинул приклад к плечу. Чёрная фигурка, возникшая над дальним гребнем черепичной кровли, тотчас же пропала, не то вспугнутая, не то сбитая звонким винтовочным выстрелом.
– Тут ещё выходы на чердак есть? – повёл Колька по сторонам стволом маузера.
– Есть, конечно… – озабоченно проворчал старший лейтенант, приматывая к шпильке упора кусок проволоки, сорванной с патронного ящика. Другим её концом обмотал рубчатую рубашку Ф-1.
Может, и не сразу, а только когда захотят фрицы, как должно, задрать стволы крупнокалиберных автоматов в облака, стращать архангелов – к ним и отправятся…
– Пошли! – торопливо вытер руки о штаны Новик, оставив на них жирные пятна солидола, и спросил неожиданно: – У тебя как с парашютной подготовкой?
– Никак… – насторожился Романов.
– Что ж ты делал, когда вся страна… – лейтенант принялся карабкаться по ржаво-мшистой, осклизлой черепице вверх. – То: "На самолеты!", то с самолётов… – перевёл он дух на коньке крыши.
– Я под воду нырял, – добрался туда же и Колька. – А что?
– Ну, значит, будешь сейчас не прыгать, а нырять… – Новик короткой очередью упредил порыв немцев выбраться наружу через слуховое оконце поодаль. С характерным тюканьем – как топор дровосека, – пули выбили щепу в круглой раме.
– На глубину метров так пять-шесть… – закончил наконец изложение Новик. – Только без воды… – и пояснил коротко: – Пожарной лестницы там до земли здорово не хватает.
Экстерьер в саду
– Чуешь? – складки морщин напряжённо собрались на лбу Боцмана под сдвинутой назад бескозыркой.
Короткая, всего в два-три удара сердца, пауза даже оглушила поначалу внезапной тишиной, отгромыхала где-то в каменной утробе дворца череда взрывов работы Громова. И немецкий патруль, напоровшийся на партизан в дальнем углу сада, не стал искушать судьбу. Выщербил оспинами бледное личико "девушки с кувшином", сделав её как-то сразу похожей на скорбное кладбищенское надгробие, и откатил за подкреплением.
В этом зыбком мгновенном затишье и распознал боцман Корней Ортугай знакомый песенный вопль – "глас вопиющего" – с пьяно-разухабистой вытяжкой этих самых гласных. Такое в милицейском протоколе иначе как "нарушением норм общественной морали" и не назовёшь: пелось сорванным голосом о чёрт знает какой далёкой от всего этого ужаса Огненной Земле…
– Слышу! – замотал по сторонам золотыми кудряшками матрос-"херувим", и даже личико его, по-детски пухлощекое, но не по-детски серьёзное, разрумянилось неподдельной радостью.
А то уж было побелело совсем, и гипсовой пылью припудренное, и мертвенной бледностью, когда понятно стало – так просто, по-партизански "подполз, взорвал и убежал", не обойдётся. Немцы-то всё ощутимее накапливались в ближайших зарослях одичалых роз, в завалах неубранного хвороста. Ощутимо буквально кожей. Там захрустит ветка, там мелькнёт антрацитовый отблеск каски, короткая команда гавкнет: "Zu liegen!" И там же, проясняясь на открытом месте, раздалось совсем явственно:
В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной Земли…
Многоточие, прервавшее строфу, отбил железной, с бумажным шелестом, машинописью автомат, глухо и как будто рассудительно. Наша машинка – "шпагин". И закончил "восклицательный знак" вполне интернациональным воплем – на любом языке и даже без слов понятным: "Oh, Mutter! Ой, мамочки!"
И снова…
Плавают в сиреневом тумане
Мёртвые седые корабли!
– уже как-то без прежнего запала, словно оглядываясь, но всё равно в полную глотку, будто назло Вертинскому, закончил Яков. И выкатил из кустов спокойно, как со двора с голубятней детства, даже не пригибаясь…
Похоже, что не только партизаны, а и фрицы тоже обалдели и сунулись по следу сизого выхлопа с секундным замешательством. Достаточным, чтобы боцман успел вскинуть автомат. Гильзы заплясали на каменных плитах…
Stahlpferd, стальной конь "BMW R-31", хрипя, завалился набок.
– Надо же… – соскочив с кожаного седла, мельком оглянулся на мотоцикл Войткевич.
Заднее крыло смяло и закрутило штопором, на номерном знаке: "GFP öst-Kommandantur" – рядок дырочек; взял бы, гад, повыше… Додумать, что тогда сталось бы, Яша не успел, да и не захотел. Его окликнул залихватский, моряцкой "полундрой", свист.
– Из хода все вышли? – Войткевич, завернув никелированную рогатину руля, втолкал полудохлый BMW на замшелые плиты беседки.
– Так точно, Яков Осипович! – подал голос старший сержант Каверзев из-за валуна с Амфитритой, удручённо уставившейся на обломки кувшина. Теперь в него, похоже, понимала девушка, не то что воды – дёгтя не набрать: ни дна ни покрышки…
– А подопечный где? – заглянул к Каверзеву, за валун-постамент, Войткевич.
– Где ему быть. Тут, под рукой… – невнятно пробормотал наводчик, сидя под камнем и невозмутимо жуя сегмент консервированного ананаса – успел прихватить банку в комнате отдыха гауптштурмфюрера. – Под ногой, вернее… Стеша, а ну, вылезай! – пристукнул наводчик каблуком сапога по каменной плите перед собой.
Вытертая когда-то, но вновь поросшая желтоватым лишайником плита дрогнула, с человеческим кряхтением закачалась в пазах и, словно сказочный крот "Volksfolklore", слепо щурясь в стеклянные кругляшки пенсне, из чёрного провала показался Стефан Толлер.
– Ich nicht Stescha, mich Stefan… Я не Стеша… – отдул он с хрящеватого носа клок паутины.
– Вижу, что не цыганка! – хмыкнул Яков. – А Громов? А Мыкола? Что с задачей справились, вижу… – кивнул за плечо Войткевич туда, где чешуйчатые кровли Гелек-Су всё гуще оплетались бурыми волокнами дыма. – А сами где? Не накрыло часом?
– Эге ж, накрыло! – глухо раздалось откуда-то снизу, из-под пленного, высунувшегося из дыры наполовину. – Германською дупою…
СС-штурман Толлер выскочил из погребной тьмы с придушенным визгом оскорбленного достоинства. Точно кто под кринолин ему пятерней насвинячил, а на людях скандалить конфузно, чай не барышня. И, не вставая более чем на четвереньки, отбежал под стену, подальше, где с болезненной гримасой потёр зад, крепко зашибленный прикладом "шпагина".
– Звыкай… – вслед за ним в чёрном отверстии появился и Здоровыло и с брезгливой ухмылкой замахнулся на "языка" тем же прикладом. – В Особом отделе тебя ще не так отелять.
Толлер отпрянул, но вслепую – очки всё ещё мутила известковая пыль. Но это получилось как-то не очень далеко, не дальше сапога Войткевича, который вырос в серой мути перед самым его носом.
– Всё, братцы, момент нашей внезапности исчерпан… – резюмировал лейтенант свои наблюдения последних минут.
Похоже, это поняли и немцы. Спешить незачем. Отсюда и небольшая заминка в их нестройных рядах. Сообразив, что нащупал наконец-таки место сосредоточения всей (или почти всей) диверсионной группы противника, заместитель покойного Пехвогеля, штабс-гефрайтер Фогель дождался, пока во двор усадьбы, со скрежетом раскидав кованые ворота, вкатил пятнистый, как жаба, "шверер" – бронетранспортёр полевой жандармерии.
Тактическую инициативу оберлейтенанту Габе штабс-гефрайтер Фогель отдал и по субординации, и по совести. В том смысле, что бы дальше ни произошло, пусть это будет теперь на его… Пусть уж оберлейтенант теперь как-то умудряется взять русских живьём, притом что сдаваться живьём – как-то вообще не очень по-русски и совсем не по-партизански…
Интерьер
– Что, опять?! – невольно вырвалось у Дитриха Габе с возмущением и досадой, без всякого намёка на чинопочитание и, вообще, едва ли не с прибавкой: "Donnerwetter! Да пошёл ты…"
Бреннер посмотрел на него снизу-вверх усталым невидящим взглядом и, сначала показалось, даже не услышал ни того, что вырвалось у Дитриха, ни того, что так и не вырвалось…
– Вы не ослышались, оберлейтенант, – рассеянно повторил человек из абвера, хоть и косвенный, но всё-таки большой начальник. – Прикажите своим людям залечь и отстреливаться.
Дитрих соскочил с угловатой пятнистой брони открытого кузова.
"Залечь и отстреливаться… – скрипнул он зубами. – Отстреливаться, как будто не мы их прищемили, как крыс в углу, а они нас… Точно как в прошлом году, когда этот сухопарый так же безапелляционно приказал выпустить русских разведчиков из Гурзуфа. Когда вы уже наиграетесь?"
– Рассредоточиться! – тем не менее хмуро пробормотал Габе, обращаясь теперь к Фогелю.
– Und? – пожелал подробностей штабс-гефрайтер.
– И изображайте боевое рвение… – вполголоса процедил Дитрих.
– Und? – вновь пожелал подробностей штабс-гефрайтер.
– И отгоните "крокодила" к усадьбе… – буркнул Дитрих, мотнув головой в сторону бронетранспортёра с угловатым приплюснутым носом, и впрямь напоминающим крокодилью челюсть.
– А разве не стоит использовать его по прямому назначению? – пользуясь некоторой защитой элитного мундира, возразил всё-таки эсэсовец – не сумел преодолеть несколько брезгливого пренебрежения фронтового кадра этим тыловым живодёром.
– Не стоит, – с неменьшим пренебрежением смерил его взглядом оберлейтенант ("привыкли там, на парадах, а как до дела – на броню лезут…"). Насколько я помню, под Одессой, истреблять нашу бронетехнику было делом чести каждого русского матроса. А мы имеем дело как раз с ними.
– Und? – повторил штабс-гефрайтер по-прежнему недоумённо, но теперь с ироническим подтекстом: "Так и что?"
– А то, что он у меня единственный! – уже с металлом в голосе и заложив руки за спину, пояснил Дитрих Габе. – И не на весь этот дерьмовый городок, а на все близлежащие горы, леса и перевалы. Пешком потом прикажете бегать?
Невольно подтянувшись перед офицерской позой, СС-унтер коротко кивнул:
– Да, понимаю, герр оберлейтенант…
– Да и это… – несколько смягчаясь, добавил Дитрих. – Не суйте своих людей на противень. Тут такие дела. Одним словом, абвер…
Недоумение на лице эсэсовца было почти таким же, как и на лице Бреннера немногим раньше, когда он ворвался в свой кабинет.
Его подчиненные из "Абвершулле" ещё выискивали, чем бы тут могли наследить русские диверсанты. Хотя что тут искать? Сейф раскурочен – и по этому поводу предстоял разговор в "Валли". Подземный ход зияет немым укором и не только интендантской службе: "Приспосабливали же коммунистический дом отдыха под фашистский Erholungsheim? Карла Маркса с Вольдемаром Ульяновым вынесли на помойку; транспарант: "Genosse Stalin – фюрер нашей эпохи!" уточнили; даже в выгребную яму с миноискателем сунулись, а попросту расспросить местных – нет ли какого скелета в здешнем шкафу, не догадались?"
Но всё это уже мало интересовало Карла-Йозефа. Забыв даже подобрать с пола мундир – а всю дорогу чувствовал себя в батистовой сорочке как голый – Бреннер провёл остекленевшим взглядом картину русского мариниста, которую его подчинённые безо всякого пиетета отбросили в сторону…
Да и нечего было теперь вроде бы жалеть и холить. Косо, впопыхах, навешенная на сейф картина при этом была старательно, можно сказать, ревниво исполосована ножом. Такая варварская ревность казалась, на первый взгляд, бессмысленной; но…
Две древние готские руны, "обила" и "хагал", сразу бросились в глаза.
Да и не мог бывший штандартенфюрер заграничного отдела абвера "Ausland" Карл-Йозеф Бреннер их не заметить, слишком намётанный был у него глаз. Особенно за предвоенные годы и особенно на эти письмена. Точнее сказать, шифрограммы.
Карл-Йозеф спросил:
– Какое сегодня число, Стефан? – не глядя, через плечо и добавил чуть слышно: – Мне тут, кажется, назначили встречу…
Но адъютант Стефан Толлер, присутствие которого в кабинете было всегда обязательным, как портрет Гитлера, почему-то не ответил.
Глава 10
Тихая песня громким голосом
Экстерьер в садовой ротонде
Толлер тем временем пытался разобраться в своих ощущениях, и пока безуспешно. С одной стороны, рёв бронетранспортёра где-то поблизости, в дебрях заброшенной части парка, внушал некоторый оптимизм: "Подоспела "фельдполицай"! Сейчас навалятся и…"
И тут, по здравому размышлению, оптимизм заметно таял. Мало того, что пули MG-36 уже разок высекли известняковую крошку прямо у него над головой из ребристой колонны ротонды, а пуля, как известно, "дура"… Но и русские, судя по деловитому взгляду златокудрого, как античный Купидон, матроса, не имели никакого желания вернуть дорого доставшийся трофей в целости и сохранности. Не было во взгляде "Купидона" никакой сочувственности, даже драматической: "На кого ж ты меня покидаешь?" Зато: "Так не достанься же ты, сука, никому!" – читалось очень даже отчётливо. И даже Стефаном, не искушённым в уголовной лирике, и даже сквозь мутное пенсне, почти невооруженным взглядом, читалось.
Посмотрел на него так "Купидон", когда приготовил пару гранат и заменил, надо думать, пустой магазин шмайсера на полный, из вещевого мешка.
Почти то же самое проделал кряжистый пожилой матрос с висячими усами: стал быстро и ловко снаряжать "банку шпрот" – дисковый магазин ручного пулемёта – медными шпротами патронов.
Судя по всему, русские собирались, как это у них водится, долго, упрямо и героически умирать, а вот соотечественники Толлера почему-то не торопились. По-сорочьи полошились где-то совсем рядом автоматы, раз за разом лаял пулемёт полугусеничного "шверера", пули состригали лапчатую листву, пороли жухлый дёрн и щербили колонны ротонды… Но только пули. Гранаты, в соответствии с тактикой ближнего боя, не летели, и не слышно было ни "Hurra!", ни "Рус, сдавайся!", которых – сам не знал Толлер – он больше ждал или боялся? Никто не рвался заработать нарукавную нашивку: "набор для отбивной" – штык-нож с гранатой-колотушкой, нашивку "За рукопашный бой".
Не спешили и русские вырываться из кольца, наверняка уже замкнутого вокруг ротонды. Не спешили, явно готовясь к обороне. И это несмотря на то, что эта часть парка была подходяще глухой, есть где попутать следы. И подземный ход, если только Толлеру, кротовьи ослепшему, не померещилось, имел продолжение и за беседкой. По крайней мере, его провожатый чуть не проскочил выход к ротонде. На несколько шагов они даже вынуждены были вернуться…
Чего же они все тогда ждут? И эти… И наши…
Но вот, кажется, взревел дробным рокотом двигатель "шверера", словно кто рассыпал упругий горох по полу. "Сейчас пойдут…" – так же, наращивая частоту, застучало-забилось сердце Стефана, хотя, казалось бы, куда уж чаще? И так в кадык бьёт.
Толлер стал затравленно озираться в поисках спасительной щели или выхода. Но даже мысленные его потуги рвануть куда подальше в сумятице боя пресёк взгляд его бывшего провожатого. Взгляд, с которым он покосился на него, похлопывая ладонью по прикладу автомата.
Стефан затих, и, к немалому его удивлению, вскоре затих и рёв двигателя. Заглох в пороховом треске перестрелки, удаляясь.
Если только не показалось – бронетранспортёр укатил…
С крыши на грешную землю
– А к лозунгу "Молодежь, на танки!" ты отнёсся так же легкомысленно? – спросил старший лейтенант Новик, когда, съехав по склону крыши в ворохе прелой листвы, упёрся ногами в кованую решётку ограждения.
Колька Царь, позади него, отплевавшись от стручков акации – вихрь лейтенант поднял изрядный – недовольно проворчал:
– У нас и без всяких лозунгов каждый босяк мог угнать и "Руссо-Балт", и "ХТЗ"…
– Так ты у нас, оказывается, не херсонский рыбак, а херсонский босяк! – задумчиво хмыкнул лейтенант, перегнувшись за восточно-ковровый узор ограды.
– Найди десять отличий… – так же рассеянно отозвался Колька, уже поняв – а скорее увидев – к чему клонит командир, и обдумывая следующий манёвр.
Новик склонялся к приземистому полугусеничному бронетранспортеру в жёлто-коричневом камуфляже, доверчиво приткнувшемуся на задворках к тыльной кирпичной стене дворца. Как раз под пожарной лестницей. Открытый его кузов гостеприимно поджидал десантников рябыми тюками маскировочных сетей. Сети, похоже, из крашеной ветоши: прыгай – не хочу, не расшибёшься, хоть с самого верха…
Но вот додуматься до того, что пришло в голову старшему лейтенанту – наверное, учиться надо. "Ну, сигануть в него – ещё понятно… – нахмурился Колька, наблюдая, как лейтенант выкорчёвывает жестяную воронку водостока в конце ложбины соседних скатов. – А этот металлолом на хрена?"
Без пояснений Новик перешагнул кованую ограду и исчез, словно погрузился за водосточный желоб, держа немаленькую узорчатую воронку под мышкой.
Догнал его Колька уже на ступенях пожарной лестницы, которой и впрямь не хватало до земли, вернее, до открытого кузова бронетранспортёра, два этажа, не меньше.
Тут старший лейтенант, взяв воронку на плечо – прямо, гипсовый метатель ядра из ПКиО – швырнул жестянку вниз, прицельно: на бронированную кабину с узкими глазницами смотровых щелей.
Ржавая жестянка, хоть и взорвалась всего-то облачком рыжего праха, но грохот произвела достаточный, а внутри кабины, должно быть, и вовсе апокалипсический.