"Tod ist gekommen! – Смерть пришл..!" – поперхнулся водитель броневика, безошибочно определив гулкий удар жестяной воронки по броне, как прямое попадание пусть не авиабомбы, то хотя бы гранаты. И, раскрошив в кулаке галету, вывалился в низкую дверцу, вроде как уже мёртвым.
Но всё-таки он воскрес метрах в пяти от "крокодила", за дощатым ящиком: "Для отходов", никак не понимая, почему не в нём. Смерть, выходит, только постучала по броне костлявыми пальцами, но, никого не застав, прошла мимо.
А ещё через неполную минуту, строптиво дёрнувшись разок-другой, будто привыкая к новой руке, куда-то заковылял и его "шверер", едва не разворотив приплюснутым рылом убежище прежнего хозяина…
Экстерьер у ротонды
В любом случае одно было понятно, – как разменная монета, как предмет causa formalis условий сдачи, Стефан не котировался ни у тех, ни у других. Вот и разбери теперь, кто тебя скорее пришлёпнет – свои в горячке боя или чужие, чтоб своим не достался…
Объективно, нужнее он был русским. Таких, как он, адъютантов в звании СС-унтера, в зондерштабе "Р" – плюнь, не промахнёшься, а вот в разведштабе русского флота, поди и за диковинку сойдёт.
Эта мысль показалась унтеру успокоительной. "Действительно, откуда им знать, кто и зачем оказался в кабинете гауптштурмфюрера Бреннера? Может, другой гауптштурмфюрер, не хуже? Коньячку зашёл угоститься…" Проникнувшись этой мыслью, Стефан, хоть и робко озираясь, но расположился в закутке декоративной руины поудобнее и даже повальяжнее. Принялся вновь с механическим упорством идиота протирать пенсне, хоть и выяснилось уже, что паутинка в левом глазу – паутинка трещин, и от его упорства только гуще становится…
Впрочем, перестрелка, ставшая за последние минуты почти привычной – скупой со стороны русских и педантически мерной со стороны немцев, словно отсчитывали, сколько пуль отпустить, чтобы 1 к 10 и ни патроном больше, – эта перестрелка вдруг вспыхнула с новой и беспорядочной силой. Так что Толлер поспешил зажать дужку пенсне на переносице. Снова где-то взревел (и рёв раздавался всё ближе и ближе) "шверер" полевой жандармерии.
Экстерьер в саду – но на той стороне
С вопросом: "Wer ist da?.. Кто там?.." – так и застрявшим в горле, штабс-гефрайтер Фогель доехал на плоской пятнистой морде броневика почти до середины поляны, открытого пространства, отделяющего партизан, засевших в декоративных руинах, от зарослей акации, где вместе с "фельдполицай" засели его подчинённые. И где он обратился к железной крокодильей морде с предыдущим вопросом, тогда ещё вслух и с гневным недоумением:
– А что вы здесь делаете?! Вам же приказано…
"Шверер", ворвавшийся вдруг на полном ходу в колючие заросли, никак не отреагировал на запретно раскинутые руки штабс-гефрайтера. И даже напротив, будто нарочно клацнул в его сторону стальными клыками крепежей буксирного троса – и со сбитым дыханием эсэсовец оказался на открытых жалюзи радиатора. Жар отчаянно ревущего за ними движка обдал лицо. Так и не сообразив до конца, что это – угон, предательство или боевое рвение в азарте атаки, – оберлейтенант доехал почти до ротонды, венчающей руины.
Но тут, также, видимо, до конца не разобравшись, Боцман облаял его из "дегтярёва". Руки штабс-гефрайтера соскользнули с брони, размазывая алые полосы.
Экстерьер в саду
– А зря… – ухватил боцмана за плечо Войткевич и упреждающе поднял ладонь. – Отставить гранаты! Что-то мне шепчет подсознание, что… – продолжил он вполголоса. – Что и этого пассажира можно было прихватить с собой.
На вопросительный взгляд боцмана, брошенный через плечо, Яша подмигнул:
– Если это – не наши, то я ваша навеки…
– Рятуй боже… – поскрёб кустистую бровь мизинцем Боцман.
– Приготовиться седлать этого Буцефала! – скомандовал Войткевич, оборачиваясь назад, к валунам декоративных руин.
– Кого? – высунул золотые кудряшки под бескозыркой "херувим", всё ещё прижимая к груди две гранаты.
– Как цыган краденую лошадь… – пояснил ему Каверзев.
– "Языка" забросить в первую очередь! – напомнил лейтенант, всё-таки пригнувшись – бережёного, как говорится – когда бронетранспортёр стал разворачиваться, отгораживая ротонду от эсэсовцев пятнистым бортом со свастикой.
– Слышь, хер германский! – нехорошо улыбнулся старший сержант Каверзев, обернувшись к Толлеру. – Карета, кажись, подана…
"Herr?.. – вздрогнул Стефан. – …Germania. Наверное, думают, что важную птицу поймали…" – не без минутного тщеславия подумал он.
Но тут же был разочарован небрежным пинком, которым угостил его в костлявую задницу здоровенный улыбчивый партизан. Тот же самый партизан, что волок его сюда по подземному ходу.
– Что расселся, говорят тебе! – подпихнул он Толлера к ступеням и чуть ли не за шиворот поволок к выходу из беседки. – Шнель! Дранг нах хаус!
Это было понятно.
"Что взять? Варвары-с… Никакого представления о воинском этикете. Им что пленный генерал, что простой денщик…" – поморщился Толлер, как-то незаметно для себя, вознесшийся с адъютантской грязи в генеральские князи…
Но, оказывается, цену ему тут всё-таки знали, и, увы, настоящую. Другой бородач, приехавший на мотоцикле, к которому все относились почти по-дружески, но, хоть и на короткой ноге, однако всё-таки как к командиру, спустил его с высот табели о рангах.
– Vo’m Offizier, Soldaten!.. Встать перед офицером, солдат!.. – прикрикнул он на Толлера, едва не споткнувшись об него, когда Стефан, по-прежнему на карачках, торопился за ражим мужланом.
"Встать?" На это надо ещё было решиться.
Приближение знакомого бронетранспортёра полевой жандармерии принесло за собой целый свинцовый вихрь. И как-то даже непонятно было – огневая поддержка это была, или бронетранспортёру же и предназначался вихрь, бьющий по его броне тревожной барабанной дробью.
Толлер с трудом и хрустом заставил себя разогнуть окостеневшие колени. И то не до конца. Пули шаркнули за его плечом по выщербленному торсу гипсовой Амфитриты, уже безголовой и безрукой.
– Ваши коллеги любезно согласились вас подвезти! – бородатый партизан приподнял его за локти нарочито бережно, но с лукавой гримасой. А главное (эти русские – сплошная загадка), довольно замысловатую фразу он произнес на чистейшем Deutsche. Это вам не "Хенде хох!" орать на радостях или со страху "Нихт шиссен!.. – Прошу… Bitte, seien Sie…"
Песчано-коричневое рыло вездехода с пучеглазыми фарами всунулось между ионическими колоннами ротонды. С лязгом откинулась низкая дверца, и в створе брони, действительно, появился "коллега" – СС-штурман, в такой же, как и у Стефана, но полевой каменно-серой форме. Прежде чем Стефан успел сообразить, поднимать руки в качестве радостного приветствия или безнадежного "Hände hoch!", незнакомый "коллега" закричал по-русски, очевидно, подгоняя эвакуацию:
– Давай, мужики, пока фриц не очухался!
Окончательно поставил всё на места взрыв гранаты, взметнувший дёрн в опасной близости от гусеничной части подвески. "Фриц" очухался.
"Купидона" бросило на угловатый проклёпанный борт "шверера" и его глаза, и без того по-детски распахнутые, стали вовсе младенческими. Но и одновременно мудрыми, как у старца… Стефан никогда ещё не видел такого взгляда – жадно ищущего и уже отсутствующего. Вежливый бородач-партизан схватился за бок, выругался сквозь стиснутые зубы и подогнул колени.
Поэтому или нет, но и его, и "Купидона" первыми подняли в кузов. После того, как туда зашвырнули Толлера с бережностью спасаемого из пожара сейфа…
Экстерьер в саду – но на той стороне
– И тут тоже есть ваш агент? – с трудом сдерживая раздражение, как бы поинтересовался оберлейтенант Габе у Бреннера, проводя взглядом пятнистую корму "шверера", исчезнувшую в жёлтой ряби осыпавшихся мелким цветочным ливнем акаций. Разворотив парковый забор, бронетранспортер, переваливая развалину цоколя, боднул древнюю корягу одной из них.
– Агент? – как-то вяло удивился человек из "Абвершелле" армии и, подумав, вдруг почти вскрикнул, в отличие от Дитриха, раздражения не скрывая нисколько: – Может, даже больше, лейтенант!.. Гораздо больше… – добавил он, также вдруг успокоившись, но с гораздо меньшей уверенностью.
Карл-Йозеф Бреннер, опытный разведчик, за считанные минуты между появлениями Дитриха Габе уже успел осмотреться в кабинете и оценить, что именно попало в руки русских диверсантов и что теперь может произойти.
Небольшая папка с документами "Аненербе". Не слишком внятными в целом, но тем не менее, в частности, пара-тройка карт, указывающих на обширные подводные гроты в могучем каменном теле Аю-Дага. Разветвлённые и глубоководные гроты, самой природой будто предназначенные для устройства секретной базы подводных лодок.
Базы, защищённой от бомбардировок и нападений с моря – а значит, позволяющей сдерживать русский флот, препятствовать неизбежным, увы, попыткам десантов и защищать румынские нефтепромыслы от нападений с моря, независимо от того, как будут складываться дела на суше.
Обустройство базы, включая строительство фальшивой скалы-ворот, проходило совсем недолго и с соблюдением повышенной секретности. Похоже, оно доселе оставалось не разгаданным противником. Но теперь опасность раскрытия возрастала непомерно, если документы будут правильно прочтены и интерпретированы. А помешать этому может разве что Spiller, который, оказывается, не исчез в сумятице 41-го…
Или, по крайне мере, у него можно будет точно узнать, что поняли и чего не поняли русские.
Едва удержавшись, чтобы не постучать себя кулаком по лбу – заодно и свой диагноз проверить – Дитрих Габе развернулся на каблуках и за неимением лучшего применения облаял первого попавшегося рядового:
– Какого черта вы тут, Эмиль? Где машина?!
Эмиль сглотнул слюну и глаза скосил – указал вправо. На кухонную полуторку "феномен", колтыхающуюся в их направлении через завалы садового хвороста.
– Ну, какого дьявола?! – взвыл оберлейтенант. – Назад, назад к воротам! Она здесь не пройдёт! Она вообще нигде, ни черта не…
Автомобильчик "феномен" и впрямь отличался феноменальной непроходимостью, в армии даже имел кличку "гвоздесборник". Но только её, предвоенную ошибку могучего автопрома, и удалось наспех снарядить вдогонку. Снарядить, поспешно выбросив из кузова молочные бидоны и овощные ящики.
Её да ещё пару личных красавцев, чёрно-лаковых "мерса" и "хорьха" – машин коменданта и самого Бреннера.
Были и ещё автомобили на стоянке перед дворцом, но взять их без разрешения комендант, хоть и был напуган и обозлён, всё же ни за что не позволил бы. Мало ли как отнесется к этому, например, легендарный "молодой волк" адмирала Дёница, капитан цур зее Гельмут Розенфельд?
Глава 11
Волк, не к ночи будь помянут…
Военная марина
Скорей всего Гельмут Розенфельд возразил бы, чтобы его не по-военному белый кабриолет, изящный открытый "вандерер", участвовал в погоне за бронетранспортёром, захваченным партизанами. Догонять полугусеничный вездеход? Ладно, по горному серпантину, а если по горному лесу?
Хотя… Если бы он знал, что "шверер" с русскими диверсантами и мишень, которую он наблюдал сейчас, сунув лицо в резиновую маску перископа, – составные части одной и воистину грандиозной, если не по масштабу, то по наглости уж точно, операции русской флотской разведки…
Да нет, и тогда пожалел бы. Не то чтобы Гельмут был жадноват, но личным подарком баронессы Die Nixe, Русалки, пренебрегать было грех.
Впрочем, он сейчас не думал ни о своём белом "туристе", ни о баронессе, вопреки фольклору, ожидавшей его на берегу. Не так уж далеко отсюда, в румынской Констанце и, собственно, дожидавшейся его отпуска…
Не такого уж и далекого. Адмирал обещал отпуск не позднее чем через две недели – и кабы не по поводу давно обещанного повышения в звании. Всё-таки для командира эскадры больше подошло бы звание корветтен-капитана. Не зря эскадра заслужила и репутацию, и личную похвалу фюрера, так что соответствующее похвале звание было бы вполне уместно. Тем более сейчас, когда у неё, располагающейся в неприступном чреве Медведя, так возрастают боевые возможности… И, кстати, репутацию можно было укрепить прямо сейчас, за счёт вот этого.
– Это "Der Meerjäger… Морской охотник" – доложил матрос верхней вахты, тот, который, собственно, и заметил в лунной дорожке чёрный контур катера. Заметил с рубки всего минут пять-шесть назад, но за эти минуты U-18 успел, оставшись незамеченным, погрузиться на перископную глубину.
Точно такое же желание – оставаться незамеченным – похоже, владело и капитаном "Малого охотника".
– Сам вижу… – буркнул Гельмут, но без раздражения и даже без обычной подчёркнутой флегмы. Можно сказать, по-домашнему. – Его-то мы как раз искали.
Настроение немного улучшилось.
В этом походе U-18 чуть не пострадала от своего же самолёта БФ-138. Дело в том, что на рубке U-18 была нарисована большая красная звезда, которую раскалывает торпеда. Увидев звезду и не заметив торпеду, лётчик расстрелял свою же субмарину из пулемётов. Розенфельд успел и сумел погрузиться, но рубку подлатать всё же придётся.
"Впрочем, может, оно и счастливый случай? Никто не пострадал, а в штабах кригсмарине умеют пользоваться случаем. Отчего же обещанный отпуск не совместить с вынужденным приколом? Может даже, в Констанцу идти придётся…"
– Сам вижу, – повторил Розенфельд.
Видел он, что без единого огонька посудина колыхалась на пологой волне, как дохлая осетровая туша – пузом кверху, выставив заострённый нос, и без малейших признаков жизни. Ни в рубке, ни у зенитной пушки – никого, ни у кронштейна бомбомёта…
– Они притаились… Может, ждут кого-нибудь на берегу? – прозорливо заметил акустик, напрасно щупая безжизненные шорохи эхолота в поисках машинного ритма.
– Я моряк и в прицеле вижу вражеский корабль… – усмехнулся Гельмут, вынув лицо с красноватым оттиском из маски окуляра, словно для того только, чтобы сделать реплику в сторону. – На этом точка.
Точку он поставил, вдавив большим пальцем кнопку подтверждения, и, вернувшись к перископу, скомандовал:
– Первый аппарат… Огонь!
Через полтора десятка секунд оранжевая вспышка разбросала по чёрным волнам мгновенную огненную рябь, ожившую, словно угли от порыва ветра.
– А теми, что на суше, пусть занимается полевая жандармерия, – удовлетворённо констатировал капитан-лейтенант Розенфельд, потирая отекшее в маске лицо. – На то она и полевая…
На старой севастопольской дороге
Полевая жандармерия обнаружила брошенный бронетранспортер на старой севастопольской дороге только к вечеру, когда стемнело и багровый сполох на каменной стене обрыва наконец стал заметен издали.
Словно гигантское обугленное насекомое, задрав рычаги полуосей, как лапки (членистые гусеницы ссыпались), "шверер" коптил резиной катушек на дне скальной расселины. Расселина открывалась к морю и оттого копоть змеилась между скал, как в дымоходе, – сразу и не приметишь.
– Ищи их теперь хоть с собаками… – махнул рукой оберлейтенант Габе, оглядываясь на сумрачный вблизи и уже иссиня глухой в отдалении горный лес.
Не туда смотрел…
Меж скал у берега морского
По древнему пересохшему руслу, змеившемуся в тесной расщелине, разведчики вышли к морю. Догадаться об этом можно было только по духу гнилой травы и вздохам неспешного прилива, шипящего в гальке, – стемнело.
Прикрыв горстью плоский немецкий фонарик, лейтенант Новик несколько раз прижал пальцем жестяную скобу выключателя. Белый мертвенный огонёк, вблизи не ярче древесной гнилушки, озарил только его ладонь, но со стороны моря он должен был быть виден издали. Достаточно яркий огонёк для того, чтобы его заметили с "Морского охотника".
МО-137 должен был прийти за разведчиками в точно назначенное время и в точно указанное место. Тем не менее напряжённо вглядываясь в ночной мрак, со временем привычно разделившийся на фиолетовый пласт моря и иссиня-чёрный полог неба, никакого ответного огонька Новик не заметил.
Впрочем, некоторое время его могло и не быть.
Саша оставил пружину включателя в покое. Некоторое опоздание МО-137 оговаривалось, на всякий рискованный случай. Вдруг какое-то непредвиденное оживление случится на берегу или катер береговой охраны поблизости…
Но никакого оживления и не видно было. Да и как ты его увидишь, – крохотная дельта горного ручейка за века вытравила в скалах бухточку, наглухо закрытую со всех сторон каменными громадами. Не видно и не слышно.
Ничего не уловил Новик, напряженно вслушиваясь в мерное дыхание моря, ворочавшегося, как огромный зверь где-то рядом – кажется, руку протяни – и нащупаешь его смоляную шерсть. Но в темноте только белёсый зигзаг пены проявится во мраке на секунду – и снова растает на чёрной гальке. А она только и скрипела мерно под накатом волны. Да ещё послышался вдруг протяжный негромкий стон за спиной, в узловатых дебрях подлеска…
Лейтенант обернулся на стон, несколько удивленный.
Всю дорогу, сколь беспощадно ни трясло в кузове броневика раненого Войткевича, Яков разве что сухо матерился сквозь зубы, но не стонал.
Встретившись взглядом со своим адъютантом – вернее сказать, заметив блеск его белков в синем сумраке, – Новик отдал фонарик Кольке Царю.
– На. Моргай "Готовность" с интервалом в минуту. Пойду, гляну…
Подсунув для верности под самый нос запястье с наручными часами, Колька уселся на гальке, попеременно поглядывая на невидимый горизонт и на круговое многоточие фосфорных меток на циферблате.
– Что там с Яковом? – вернулся Новик к выходу из расселины.
– "Чего и вам желаю"… – прозвучал из темноты ответ со знакомой хрипотцой и тем более узнаваемой иронией.
– А чего тогда стонешь, как на толчке? – проворчал Саша, нащупав под собой корягу плавунца и присаживаясь.
– Это не я! – фыркнул Войткевич.
Новик перевёл недоумённый взгляд на боцмана, белевшего подле седыми старорежимными усами:
– Вы что, Кудрявцева живьём закопали? – поморщился лейтенант…
Златокудрый Лёшка Кудрявцев, "херувим", умер почти сразу же, едва угнанный бронетранспортёр прогрохотал по булыжным улочками верхнего Гурзуфа и вырвался на старую прибрежную дорогу, походя разворотив немецкий блокпост – только полетели мешки с песком и щепки полосатой будки. Умер, так и не сказав ни слова, не застонав даже, только перестал шевелить посеревшими губами, словно закончил покаянную молитву.
Как ни крути, несмотря на подкупающую внешность херувима-переростка, Лёшка славился талантом так угомонить ножом немца, что тот и не понимал, как поступал в резерв Барбароссы, да и голыми руками мог к вратам небесным направить. Только шея фрицева хрустнет: "Guten Tag, Apostel Pjotr, а как я здесь очутился?" Хотя вряд ли Лёшка за немца милости Господней просил, дело служивое…
А вот за то, что сызмальства за батькой увязался скотину резать по всей округе, хоть тот его и отваживал поначалу от живодёрства крапивой, – это могло быть.
Заложили Лёшку камнями поодаль пересохшего русла, чтобы по весне в море не вынесло…
Боцман отрицательно покачал головой: