– Иллар не собирается оправдываться, – припечатал король. – Я сказал – заверения. Я обещал владетелю очистить Миллред от мятежников так быстро, как это возможно. В чем дело?
Без стука ворвался барон Радан. Его дорожный плащ был заляпан грязью, капитан тяжело дышал.
– Мой король, гонец. Утверждает, от князя Кроха. Вот, – он протянул пакет.
Эдвин провел пальцем по личной печати Кроха, взломал ее. Лист не был исписан и наполовину, король быстро пробежал строчки глазами, но еще некоторое время не поднимал голову. Только когда негромко кашлянул коннетабль, Эдвин заговорил неестественно ровным голосом:
– Князь Крох собирается захватить город Минвенд, что недалеко от границы. Предлагает попробовать догнать его. Или же осадить город. Если в течение пятнадцати дней он не увидит моего штандарта под стенами, то устроит резню, а затем двинется дальше, в глубь Миллреда. Князь пишет, что лучше Иллару погибнуть в войне с Роддаром, чем загнить в мнимом благополучии. Также князь выражает надежду, что мне пришлют карахар. Он полагает, что еще до исхода лета роддарцы смочат платок в моей крови.
Старик-коннетабль, всегда сдержанный, ударил кулаком по столу и крепко, по-солдатски, выругался.
Пламя качнулось, лизнув ламповое стекло; траурной отметиной легла копоть. Слышно было, как у околицы все еще голосят частушки.
– Марк, скажи честно, ты веришь? – Темка остановился.
– Да. – Когда так спрашивают, лучше уж соврать.
– Крег обещал, что Митьку казнят последним. – Побратим метнулся к окну, Марку стала видна его сгорбленная спина. Крохотная комнатка, в которой жили порученцы, давала Темке не больше пяти шагов от стены до стены. – Владетель не обязан ждать гонца. Марк, да что ему гонец! Все сказано еще зимой.
Еще не стих хохот, а свирель уже наигрывает новый зачин. Пес во дворе загремел цепью, гавкнул нерешительно. Люди, беспрестанно снующие возле дома, сбивали охранника с толку. Марк уже привык к тому, что смерть на войне обыденна, но сегодня особенно трудно с этим примириться. Что же, видно судьба Темке хоронить побратима. Пистолет тогда, почти два года назад, Марк отвел. За измену король не осудил. Сколько раз могло просто шальной пулей убить, так Росс уберег. А все одно выходит. Правду говорят – не живут без покровителя. Дин-старший, если в бою не погибнет, так плахи дождется. Уйдет род Орла.
Низко согнувшись под притолокой, вошел хмурый Александер.
– Марк, к королю.
– А я? – вскинулся Темка.
Капитан холодно глянул на воспитанника.
– А на что ты сейчас королю? На войне убивают, сам знаешь. Знаешь, а разнюнился! Какой из тебя сейчас порученец?
Темка одернул мундир, застегнул пуговицу у горла.
– Все, я готов, – слова упали, как деревянные шарики.
***
Вино как в песок уходило, не брало. Крикнуть, чтобы подали горькой? Все равно уже шуршат слухи: князь Дин пьет второй день. Шепчутся: погубит он нас, может, стоило с князем Крохом уйти? Или самим податься в горы, спороть белые нашивки и убраться подальше от мятежа? Когда князь идет лагерем, сотни глаз следят за ним: да нет, вроде не пьян, брешут, поди, смутьяны. Нет, не брешут. Пьет князь Дин, но не берет его вино.
Ночь уже опустилась на горы, темная, с крупными звездами, каких не увидишь с равнины. Звезды растравили князя, точно пьяненького школяра. Молодой оболтус, вырвавшийся из-под опеки родителей, любит порассуждать, возвращаясь из трактира, мол, прах мы перед лицом Создателя; умрем, а звезды все будут светить; дерьмо мы на подошве вечности, и нечего мнить о себе. Так и Володимиру хочется крикнуть:
– Создатель, покарай меня! Дерьмо я, Создатель!
Видит Орел-покровитель, князь желал Иллару только блага. Честь свою – всего рода! – на кон бросил, сына изломал. Теперь вот сидит в этих горах и заливается вином, не пьянея. Они проигрывают войну, да. Дерутся уже не за Иллар, за собственные шкуры. Но Володимиру и в голову не приходило, на что может решиться Дарий.
…Адъютант князя Кроха пришел поздно вечером, когда лагерь уже затих. Володимир, уставший от напряженно-тихого противостояния больше, чем от яростных атак, нехотя натянул мундир и поплелся к Кроху. Проходя лагерем, привычно оглядывал караульных, прислушивался, но увиденное и услышанное ускользало, не оставляя ни малейшего следа. Князь чувствовал себя очень старым в этот вечер.
Откинув полог, вошел, недовольно сощурившись от резкого света. Видит Создатель, Володимир предпочел бы подольше брести по уснувшему лагерю. Ожесточенная ярость Кроха была неприятна, она заставляла действовать, предпринимая одну за другой бессмысленные попытки. Все они заканчивались одинаково – кровью, большей или меньшей, с той или с другой стороны, а чаще – с обоих.
Вот и сейчас Дарию не сиделось на месте. Мерил палатку шагами, напруженный, готовый хоть сейчас в седло – и в атаку. Дальний угол, в котором помещалась постель, задернут, но Дин был уверен, что предводитель мятежников еще и не думал ложиться. Поднялось раздражение: самому не спится, так чего других дергать?
– Росс свидетель, я не хотел прибегать к такому.
Такое начало заставило Володимира насторожиться.
– Мы проиграли.
Князь Дин, стараясь оставаться спокойным, сел к жаровне, вытянул руки над алыми углями. Дарий произнес то, за что обычно сам вышибал зубы.
– Мы проиграли, – повторил тот с напором.
– Я слышу.
Нет страшнее хищника, чем загнанный в угол. Володимиру стало тоскливо.
– Но и Эдвин не победит.
Руки никак не согревались. Что это – признак старости? Дин зябко потер ладони.
– Мы пойдем в Миллред.
– Дарий, ты сошел с ума! – Князь Дин вскочил, чуть не опрокинув жаровню.
– Может быть. Но Иллар таким не останется. Пусть не я, так роддарцы это сделают.
– Иллара тогда уже не будет.
– Значит, не будет.
Силы, так неожиданно пришедшие, оставили князя. Володимир тяжело опустился в кресло. Что же, то, чего он боялся, все-таки произошло.
– Мой сын…
– Его нужно было казнить за измену еще полтора года назад.
Князь Дин сгорбился, снова протянул руки к жаровне. Ровное тепло обволокло ладони.
– Вот, смотри. – Крох зашуршал картой. – С пушками Козьим перевалом пройти, конечно, сложно.
Жар накалил руки, они стали гибкими и уверенными, как змеи, живущие в теплых краях.
– Но если обогнуть ущелье с запада… Получится! А потом я устрою такую резню, что Эдвин не посмеет не прийти. Война – будет. – Дарий улыбнулся. – Заодно и рыжих шлюх проредим.
Нож – родовой нож Динов – впаялся в ладонь. Прыжок – жало метнулось к шее Кроха.
Боль! Володимир налетел на выставленный локоть, согнулся – удар сверху вбил в столешницу. Громкий голос Кроха, чьи-то руки на плечах. Князя Дина толкнули обратно в кресло. Меж плывущими перед глазами черными пятнами Володимир увидел вооруженных офицеров и Дария. Крох смотрел с высокомерным сочувствием, так жалеют соратника, ставшего беспомощным калекой.
– Жаль. Я надеялся, видит Росс. Ты ведь был отличным солдатом, Володимир. И тонким политиком. Помнишь ту миллредскую деревушку? Ну, где вы прирезали первую рыжую тварь.
– Валтахар, – прокашлял Дин, сглатывая кровь.
– Может быть. Тогда я подумал: ты – моя правая рука, ты – мой тыл. Мой союзник. Показалось, есть в тебе что-то, кроме ненависти к Эдвину. А то слишком уж повод нелепый, – князь ухмыльнулся. – Думал, я не знаю? Трудно не заметить, как княгиня Дин облизывается на короля. Точно последняя нищая шлюха.
Навалились двое на плечи, посадили обратно.
– Не надо, Володимир. Вот уж семейка неугомонная: то сыночек пытался меня угробить, правда, чужими руками. То папаша с ножом бросается. Глупо, Дин. Ну что ты так взбесился? Не знал, что ли, про жену? Знал. За наследника беспокоишься? Боишься, что владетель ему шею свернет? Так хочу тебе напомнить: этот сопляк предал тебя первым.
Больнее, чем от ударов.
– Если бы, – прошептал Володимир.
Дарий вопросительно поднял брови, но князь Дин замолчал. Странное равнодушие охватило: расстреляет ли его Крох как изменника или тихо прирежет тут же, в палатке, – по большому счету, это уже ничего не изменит. Но не было удивления, даже когда Володимир услышал:
– Отпустите его.
Хватка, удерживающая Дина в кресле, исчезла. Но князь не пошевелился.
– Я не собираюсь убивать тебя, Володимир. Ты все равно не сможешь мне помешать. Ты мне даже поможешь. Да, и не смотри так на меня. У тебя останется достаточно солдат, чтобы вы сидели, как кость в горле у короля. И ты не сдашься, – понимающая улыбка приподняла усы, – нет, только не Эдвину.
Володимиру осталось лишь наблюдать за сборами. Да, после того как король отнял жену, сына, родовые земли и честь рода, сдаться ему князь Дин не мог. Будь проклят Дарий, так точно все рассчитавший!
***
Городская тюрьма содержалась в отменном порядке. Все просто и надежно: лежак, застеленный грубым, но теплым одеялом; стол, на нем таз для воды и кувшин. Не очень светло, но достаточно, чтобы охранник мог рассмотреть узника. Решетка вместо двери. Из отличного железа решетка. За ней узкий проход, освещенный лампами. Напротив еще одна решетка, там камера Мартина Селла. После того как князь прикрикнул на желчного старика Дробека, Мартин еще не произнес ни слова. Иногда посматривает на Митьку. Боится, наверное, что мальчишка опозорит Иллар истерикой. Не бойтесь, князь. Митька помнит, как выходил на казнь невиновный Марк. Он тоже сможет.
Сможет. Непременно. Правда, очень страшно. Митька и не думал, что будет так страшно. До тошноты, до озноба, от которого не спасает одеяло. Даже руки дрожат, и княжич прячет их в карманы. В левом натыкается на гладкое, шелковистое, и прядка обвивает палец. Митьке она кажется теплой, но, скорее всего, он просто помнит яркую рыжину. Прикосновение успокаивает, и уже не так трясутся руки.
Да, страшно. А еще очень горько. Не вышло ничего у Митьки. Когда-то отец преподал урок, как можно жертвовать честью. Сын ответил ему предательством. Стоит ли теперь удивляться? Но горько, впору завыть раненым зверьком.
Даже помолиться некому. Не услышит умирающий Орел.
Загремели замки, послышались голоса. Потянуло запахом горячей каши с мясом. Поваренок останавливался у каждой камеры, наполнял чашки и протягивал через решетку. Князь Селл принял ужин, поблагодарил кивком. Мальчишка повернулся к княжичу Дину, просунул аккуратно чашку. Митька не встал, мотнул отрицательно головой. Он хотел есть, даже сосало под ложечкой. Но так тошнило от страха, что княжич опасался блевануть после первого же глотка.
– Ну? Хорошая каша, – огорчился поваренок. – С мясом.
Митька отвернулся к стене.
– Эмитрий Дин! – повелительно сказал Мартин. – Извольте поесть.
– А может, он голодовку объявил? – с издевкой крикнул из соседней камеры Юдвин. Митька слышал, как опасно тонок голос молодого князя, того и гляди, сорвется в истерику.
Встал, принял у поваренка чашку. Мальчишка смотрел на него с любопытством.
Спасибо, не пожалели масла для заключенных. Комки каши легко скользили через сведенное судорогой горло. Сначала Митька давился ароматным, вкусным варевом, потом пошло легче.
Пустую чашку, как велено, поставил на пол, вплотную к решетке. Хоть было в камере зябко, но Митька все же снял камзол, сложил аккуратно. Забрался под одеяло и закрыл глаза. Уснуть бы. Но как забыть, что уже завтра владетель решит судьбу илларских заложников?
Колокол молчал. Его время – утром и вечером, сейчас был полдень, и бронзовый бок тускло отсвечивал под солнцем. Крупные хлопья снега ложились на кованые завитки, оттеняя рисунок: звери и птицы. Колокол отрезан от Митьки строем солдат. Вся площадь поделена солдатами: оттеснена молчаливая толпа, поставлены в центр заложники, окружен колокол, там, на помосте, стоит роддарская знать, среди них княжич увидел крега Тольского. И оставлено пустое место у стены. Кажется, владетель решил их судьбу. Но что-то не торопился появиться и огласить приговор.
Как тихо на площади. В Турлине бы воздух кипел от разговоров, а тут молчат даже дети. Падает снег на мостовую, забеливает город, точно задался целью стереть любое воспоминание об оттепели. А когда заложников вели в тюрьму, под сапогами чавкала грязь, искрились сосульки и вокруг первых ручьев суетились мальцы, пуская лодочки.
Гулко закашлял старик Дробек, подтянул потуже завязки плаща. А Митьке почему-то совсем не холодно. Вчера так мерз под теплым одеялом, а сегодня стоит с непокрытой головой под снегом – и хоть бы озяб.
В воротах Корслунг-хэла показался человек. Он шел неторопливо, словно не было перед ним застывшей толпы. Наверное, Хранитель прошлого мог позволить себе и не такое. На припорошенной снегом мостовой оставались черные следы, отмечая путь: между солдат к колоколу. Курам поднялся по ступеням. Митька вяло удивился, заметив, что не змея вышита на его плаще, а корслунг. Крег Альбер опустился на колени и протянул Хранителю стальной обруч. Курам неторопливо надел его, и тогда склонилась знать, зашевелилась толпа на площади, снимая шапки перед владетелем Роддара.
Вот оно как…
– По праву владетеля этой земли. По долгу братской клятвы, – громко произнес Курам. – Повелеваю: за нападение на земли сестры покровителя нашего Родмира заложники должны быть казнены.
Горячо стало в груди, точно уже словил пулю. Митька глотнул холодного, пахнущего снегом воздуха.
– В честь милосердия покровительницы Миры расстреляны будут только трое.
Крег Тольский прошел между солдатами, остановился напротив пленников. Снова глухо закашлял старик Дробек, прижал ладони к груди. Так и вышел, повинуясь приказу крега. Следом за ним – Михалей и Юдвин.
Радость – не ему идти под дула винтовок! – подкатила к горлу, заставила Митьку сипло выдохнуть. Не сейчас. Пусть хоть несколько дней – но еще будут.
Трое выстроились у стены. Дробек прислонился к камню, прикрыл глаза. Старик болен, горы подточили его – но разве он не хочет жить? Михалей оставил дома жену и троих детей, перед самым отъездом он принял в дом двух осиротевших племянников. Вытянулся в струнку Юдвин, вот уж в ком клокочет ярость: не успел, ничего не успел.
Солдаты подняли ружья. Капитан с гербом Роддара на черном плаще оглянулся на владетеля.
– Нет! Вы должны казнить княжича Дина, слышите?
Отчаянный крик Юдвина Раля всколыхнул толпу на площади.
– Он сын мятежника! Это его отец напал на Миллред!
Желчный, всегда недовольный старик Дробек отклонился от стены, ухватил Юдвина за плечо:
– Замолчи.
Тот дернулся яростно, вырываясь.
– Думаете, я вместо себя подставляю? Видит Создатель – нет! Пусть меня убьют, пусть! Но его-то должны в первую очередь. Он носил белые аксельбанты! Он там убивал! По справедливости – его казните!
Стыд, душный, раздирающий горло стыд, пахнущий дымом сгоревшей Валтахары.
Дробек – откуда только силы взялись – толкнул молодого князя к стене. Сказал:
– Не позорься. Иллар не позорь.
Юдвин замолчал. Выпрямился. Но все равно смотрел не на офицера, командующего расстрелом, а на княжича Дина.
Митька не посмел отвести глаза.
***
Нежданно пошел снег – липкий, крупный. Он сглаживал дороги, убирал поля. Словно гигантский плуг, вспахивала белую целину армия. После королевских войск оставалась черная грязь и ошметки сугробов. Почти не делали остановок, но никто не жаловался на усталость.
Марк взглянул на побратима: эк его обтесало! Скулы торчат, губы высохли. А глаза горят – как у дикого пса перед дракой. Глупо, но Марк завидует сейчас Эмитрию. Стал бы Темка так за него, князя Лесса, в бой рваться? Король-то думал – бывшего княжича Кроха обуздывать придется, слово с него взял, а как бы не пришлось Марку побратима за руки держать. А вообще – обидно. И разговор с Эдвином душу точит, и зависть эта глупая, и ненависть, что колет взглядами соратников, с кем уже не первый день рядом воюет. В милости у короля Марк, а все равно не забывается, чей герб он носил когда-то, – вот и сейчас вспомнили. Эдвин даже с собой брать не хотел, собирался оставить при коннетабле в даррских горах. Князь Кирилл счел подходящим настроение для отчаянной атаки – обозленные подлостью Кроха, солдаты рвались в бой. Мятежников должны были попытаться выбить в долину, если же не получится – отжимать дальше до даррской границы, туда, где горы остановили Черные пески.
Как молил Эдвина Марк!
– Мой король, я должен ехать, пожалуйста! Вы же знаете, ваше величество!
Тяжел взгляд у короля. Но Марк выдержал, как и тогда, обвиненный в предательстве. Молчит Эдвин. Карта перед ним на столе расстелена, ярко освещена двумя лампами. На карте путь отмечен – в Миллред. За князем Крохом.
– Прошу вас, ваше величество!
На колени бы встал, да знает – не любит Эдвин, когда военные у него в ногах валяются. Марк уже на все готов. Только бы взяли.
– Я должен, мой король.
– Ты понимаешь, что тебе опасно показываться в тех краях? Стоит кому обмолвиться…
Марк сказал бы: "Ну вы же не берете с собой Бокара, так некому!", но он лишь склонил голову:
– Да. Я понимаю. Но я должен. Княжича Дина вы же отпустили, а он тоже ехал через Миллред.
– Он под охраной роддарцев.
За дверью спорят адъютант с коннетаблем. Оба недовольны, что король так долго занят с порученцем. Но Марк не выйдет отсюда, пока не получит разрешения. Разве что под конвоем выведут.
– Прошу вас, мой король. Позвольте мне ехать.
Смотрит Эдвин. Помнит ли он, что смотрел точно так же, когда отправлял Марка на пытки?
– Хорошо.
– Благодарю вас, мой король, – выдохнул, еще не до конца веря в то, что услышал.
– Но дашь слово, что не будешь пытаться убить князя Кроха. Его должны казнить в Турлине.
У Марка вырвалось с горечью:
– А вы поверите мне, ваше величество?
– Ты становишься излишне дерзок. Рассчитываешь на покровительство князя Кирилла?
– Простите, ваше величество.
– Даешь слово – и можешь ехать.
Марк – один из лучших фехтовальщиков. Он отлично стреляет. Не силой, так гибкостью и ловкостью берет верх в рукопашных сватках. И каждый день молит Создателя, чтобы свел его лицом к лицу с тем, кого когда-то называл отцом и считал земным воплощением Росса.
– Я, князь Лесс из рода Ласки, обещаю не убивать князя Кроха. Пусть его казнят в Турлине.
…И вот теперь Марк все ближе и ближе к Миллреду. Послезавтра будут у границы.