Но за новой свободой оказалось, что мягкости, плавности стало меньше, резко обозначились силы, враждебная и легкая. Резче и различие между теми, кто "внизу возятся", "по земле" (там же, 28.10.1879 перед цитированным местом: т. 48, с. 195) - и возня страшнее, убийственнее чем казалось раньше, - и умеющими летать. Это деление не то же у Толстого, что гностическое на телесных, душевных и духовных, а связано с "правительством", с системой насилия: неумение летать вызвано, создано скандальным вовлечением в насилие, причем сильные виноваты, но и слабые виноваты тем, что им мечтают сопротивляться тоже силой. Непротивление злу насилием собственно тавтология, потому что само насилие первое зло. Вопрос решается не на уровне, разрешено ли противиться силой или нет, до такого вопроса просто дело не доходит: всё решается раньше, на уровне уяснения, что вообще в принципе нет другого зла кроме лишения свободы. Что отпущено на свободу, то вернется в свое, крылья заживут когда кончится возня.
17 Декабря. Жизнь есть ничто иное, как проявление свободы. Проявление это - только в смысле добра и зла (т. 48: 349).
Определение зла осталось собственно прежнее. Это отступление от закона роста жизни, любви.
Ответ тому, который спрашивает, что есть зло, следующий. Зло есть (форма) видимость жизни. Если ты спрашиваешь: зачем существует зло? я отвечаю вопросом: зачем жизнь? Зло затем, чтобы была жизнь. Жизнь проявляется в свободе. Свобода же имеет одно поле действия - большее или меньшее соблюдение закона. Закон и добро одно и то же. Отступление от закона есть зло (Записи на отдельных листах, 1.2.1878 // 48: 350).
Закон здесь еще - любовь - не написанный. Он так важен, что рядом с ним всякий другой не стоит упоминания. Надо прояснить, почему задача подниматься вверх стала сложнее, почему стало нужно учитывать, кроме близких прямо тебя касающихся вещей, власть и предписанный закон. И это притом что средства остались прежними, революционного приема перевернуть правительство Толстой не признает. Раньше казалось, что для подъема требуется одно простое усилие, теперь два: против обычной косности и второе, против злого учения, заблуждения. В этом новом - изменение времени? Людей? Дворянство в "Войне и мире" несравненно благополучнее чем то, которое Толстой видит вокруг себя. Такое падение доброкачественности обеспеченного класса за один, два поколения? Или роман был эпос, прекрасная мечта, поставленная зеркалом перед реальностью, в отношении которой Толстой никогда не заблуждался? Или надо считаться с тем, что к старости суд становится жестче. Такие первые разгадки изменения в Толстом естественно приходят на ум. Они все могут оказаться неверны. Верным может оказаться то одно, что в расписании, которое раньше казалось только лишним рядом с единственным законом жизни, он поэзия и любовь, окажется вдруг этот же самый закон. И Толстой делает это открытие.
Вот шаги этого открытия. Ведущее знание культуры оказывается не просто лишним, а подозрительным. Внутри христианской цивилизации, в православной державе Толстой всматривается в главный закон культуры. Он видит ошибку в том, что там записано, в самом начале. Итак, уже не то что было раньше: было непринятие расписания, теперь - уверенность, что расписание не просто ненужно (раньше всё решающее, что случалось, шло помимо, словно в насмешку над мнениями и намерениями людей), а что есть решающее знание, от которого зависит упадок или подъем. В корне того, как толкуется главное знание жизни, христианство, ошибка, ее надо исправить.
Я бы не сказал это так: от равнодушия к сознанию и его планам Толстой перешел к признанию наконец важности идей. Нет, о мнениях и планах, любых, между прочим и своих тоже, Толстой как прежде думал с насмешкой, так и теперь. Но он открыл уровень - ума? души? мысли? или просто уровень бытия? - который такой же решающий, как судьба. Пчела по-прежнему не знает что она служит цветам, но у нее уже есть всё знание, нужное для этого служения. Или точнее: на каком-то едва уловимом уровне от них зависит, пойдет ли в их бытии всё верно или нет.
К этому различению на правду-ложь как относятся мгновенные зарисовки? Они как портреты полного мудрого (софийного) состояния. Такое состояние наблюдено, найдено в природе? Нет, оно одновременно и состояние пишущего.
24, 25 Июня [1879]. Ночи с ветром, дождь. На утро рывом дует. Овес треплется, как бешеный, как цыганка плечами. Меж дворов и овинов сплошная крапивно зеленая река конопель. Посредине плывет бабочка в аленьком платочке и низких наплечиках. Должно там дорожка. Пахнет зерном (48, 319).
Природа или сливается с женщиной, которая плывет по морю, потому что высокая конопля колышется под ветром, или сама под ветром экстатическая цыганка. Человеческое свое через запах проникает в колосья, оседает там, способно растаять в природе.
В припадочку пью у Потапк[ина] болота в ключе. Не видать воды, только на днище кипит из дыры в орех, поднимает и кружит крупинки земли, зерен, соломы (11.7.1879 // 48: 320).
Мы читали о Гомере, который у Толстого как такой ключ, с сором, от этого еще свежее. Как природа, так поэзия близкая к народной чиста. Губительство происходит в умном классе, особенно в самом интеллектуальном, подвижном и критичном, в громкой, прежде всего бросающейся в глаза каждодневной публицистике.
Уже давно эта мысль приходит мне: написать обзор одного номера [газеты] с определением значения каждой статьи. Это б[ыло] б[ы] нечто ужасающее. Прошел пас[с]ажем - страшно, как посещение сифилит[ической] больницы (24.11.1888 // 50: 4).
Там прогулки по земле, как прощание с раем, тут проходки по городской газете, как встреча с заразным адом.
…В народе - дела веры, но незнание. Где знание, там безделие. Что такое? (Записная книжка № 10, 30.10. 1880 // 48: 327).
Безделие звучит уже не безобидно, как зло. А ведь опять же в историческом романе Сперанский был всё-таки еще только что неприятен и ненужен, как и Наполеон вовсе не разносчик зла! Газетчики, ужасающие, наверное даже антиклерикалы - но окрашены тем же цветрм зла, что церковные угнетатели сознания.
Только в самой середине властного расписания, в Евангелии Толстой читает свое, против всего что ему ненавистно. Случайно только Толстой не выкинул этого ребенка вместе со всей грязной водой.
Я решил - всё ложь, но разум учения и народ остановили. Что же это такое - христ[ианство] попов? Стал читать катихизис. Не буду поправлять их, как всё б[ыло] сначала. А возьму с конца. Есть цер[ковь] делающих, и дойду, помуч[аюсь] до источника (там же // 48: 328).
Вдруг он догадался о разнице между Словом и толкованием. В ней всё зло. Не надо было начинать толкование. Толстой демонстративно отказывается от различения между Писанием и преданием. Исходную истину Писания и евангельских рассказов, вплоть до тех, которые сам слышит - уж заведомо "апокрифические" - от народа, он называет преданием, всё остальное богословие в хорошем случае толкованием, но обычно хуже чем недоразумением.
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие (Записная книжка № 10, после 30.10.1880 // 48: 328).
<Предварительные записи к следующей лекции>
Природа книга. Разное письмо в природе и словесности?
Вопрос, о котором очень стоит думать. Упражнение подготовительное к теме толкования. Оклик: Илья! Илья поворачивается, видит что не к нему. Простое совпадение. Почему стыдно? чувство фрустрации.
Потому что мне стыдно своей готовности думать, что весь мир вокруг меня, обращен ко мне, что нет чужих?
Но в состоянии увлечения, другим человеком, расширения меня, когда я не один, я не стыжусь, что всё кажется мне говорящим мне, со мной: я жадно прислушиваюсь, во всём вижу касающийся меня смысл.
Значит мне стыдно оттого, что я сейчас не расширен? Норма - когда не стыдно - т. е. это видеть весь мир говорящим прямо и только мне?
В таком состоянии можно быть всегда? Эжен Ионеско ребенком в театре: ничего не понял - даже если бы это была бы, допустим, пьеса о нем, - но всё принял как захватившее событие, целиком его захватившее. Такое участие во всём мире, полное, но когда человек не слышит, не понимает даже прямое обращение к себе, захваченный им однако как событием мира - оно исключено? μαιευτικός μαιευτής? Вовсе нисколько. Он захвачен событием не толкуя его; он и целиком включен, в восторге, как Ионеско в театре, - и не оборачивается на окрик головой! Полное участие в событии без толкования его. Дети. Как бы ни легло, даже пусть очень странно, в их сознание слово, они его не толкуют, берут это событие.
Как дети, так строгая религия: всё сводится к делу. О. А. Седакова: священное слово толкуется способом поведения, поступка, жизни. Способом присутствия, сказал один священник.
"Герменевтика", о различении интерпретации и толкования. Цитируй Sedlmayr.
2
20 февраля 2001
Посмотрите отчетливое и запоминающееся толкование нищеты духа:
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие (48: 328).
Среди заповедей блаженств нищета духа занимает особое место: первое. Она и у Толстого занимает первое. Блаженны в греч. стоит μακάριοι - слово, которым LXX перевели ашре, спасение и счастье, счастье спасенного, 38 раз. Нищета духа сказана самым простым словом для нищего, который просит на хлеб. В богословии нищета духа у Мф 5, 3, тем более что просто нищета у Лк 6, 20 (там в русском переводе духом просто добавлено от себя), считается трудной темой ("несколько загадочное οί πρωχοί") и имеет много трактовок. В одной из них речь идет о бедных детях. Самое частое обобщение и усреднение десятков трактовок - смиренные, скромные. Это удобно, потому что расплывчато: смиренный еще менее определено чем нищий. Это <как> определить, кто такой лудильщик? Рабочий.
Шедевр фокуснического толкования, которое одновременно абсолютно ничего не говорит и предлагает думать, что и Спаситель тоже в первом "блаженстве" ровно ничего не сказал, - это ставить мысленную запятую: "Блаженны, нищие духом!", т. е. они нищие по определению, потому что пока еще не просвещены светом христианства, и они блаженные по определению, потому что сейчас будут просвещены. Это пример православного иезуитства, до которого западному далеко.
Господь называет собравшуюся перед Ним толпу счастливой именно вследствие ее христианской неразвитости и в виду предстоявших для нее возможностей с полным и открытым сердцем и неповрежденным умом восприять христианские истины (Толковая Библия 8, 83).
Толстовское понимание нищих духом конкретно, технично. Оно в принципе не может быть в числе богословских толкований, потому что требует отказа от толкований в пользу принятия без толкования.
Ольга Александровна Седакова в предисловии к своему ожидаемому словарю паронимов, которые в церковнославянском имеют другое значение чем в современном русском (например моление "о всякой душе христианской, страждущей и озлобленной" в церковнославянском значит не то, что христианская душа озлобилась, а то, что ей причинено зло, с ней по-злому обошлись), спрашивает, откуда пошло такое мнение, что понимание должно истолковать, изложить. Спрашивающие, где в старой Руси анализ священного текста, почему дело ограничивается чтением и запоминанием, начетничеством, упускают одну разницу.
Она важная. Введем ее.
Природу называют книга. Генетический код, информация в клетках ДНК для биологии не метафора: инженеры умеют анализировать записанное в геномах, редактировать эту запись. Разное письмо в природе и словесности?
Есть лучше и интереснее ответ, чем что это вещи разные, имеющие некоторые сходства, при анализе которых надо учитывать, и т. д. Письмо культуры в желаемом пределе то же, что письмо природы. У монаха, творящего умную исихастскую молитву, слова вобраны в дыхание и сердцебиение так, что их потом не надо произносить, они стали телом. Зазор между телом и смыслом выбирается. Остаточное, не включенное в молитву тело будет ассимилировано. Живое существо будет равно тексту. Он не толкует молитву, а - как сказать? - интерпретирует ее в смысле "звуковой реализации нотного текста". Раньше (считается что до начала XIX века) композиторы сами себя исполняли. Теория интерпретации, существующая уже больше века, возникла вокруг того обнаружившегося факта, что отделение исполнительства от сочинения ведет иногда неожиданным образом к богатству, которого композитор, сам играющий свое, не достигал.
Будем говорить об интерпретации (исполнении) и толковании, считая различие между ними важным или, я предлагаю, очень важным. Допустимы разные способы называния. Айрапетян, имея в виду исполнительскую интерпретацию, называет ее "настоящее толкование", которое "верно духу своего предмета", т. е., собственно говоря, проводит его (продолжает). Дильтей, когда говорит, что история духа нуждается в толковании, имеет в виду собственно развертывание этого же самого духа. Именования могут быть разные, но разницу между чуть ли не противоположными вещами чувствуют все, даже когда называют разные вещи одним и тем же словом, как например "перевод": он воссоздание оригинала или его бледная тень, и так далее, люди доходят до большой патетики, восхваляя одно и презирая другое, и так далее. В справочнике под одним словом "интерпретация" вы найдете оба противоположных смысла: объяснение, перевод на более понятный язык - и тут же "построение моделей для абстрактных систем (исчислений) логики и математики", их реализацию; "разъяснение содержания, стиля художественного произведения" - и тут же уже упоминавшееся "истолкование музыкального произведения в процессе его исполнения" (формула грязная, потому что исполнитель хороший может и вовсе не толковать музыку, а давать ее во всей загадке и тайне).
Мы можем хоть бы и не вводить разные термины, лишь бы помнить об огромной разнице. Продолжается же скандал, на котором тратятся громадные силы и время, вокруг философского слова понимание, которое у Дильтея, Хайдеггера, Розанова умение и творение, а у изучающих этих же самых авторов - "форма освоения действительности", "постижение и реконструкция смыслового содержания" (справочник).
Вы заметите в литературе, что пока люди не думают, они смешивают всё в одно и сами не замечают, что говоря герменевтика, интерпретация, толкование, перевод имеют в виду и часто вперемешку называют разное. Но вот Ганс Зедльмайр, австрийский первоклассный историк искусства, который конечно заметил важное.
Не каждый способен - и не в любой момент - вновь вызвать, пробудить в себе переживание художественного произведения […] пробуждение или воссоздание произведений искусства (их ре-продукция) и есть не что иное, как то, что в музыке называют "интерпретацией" […]
Интерпретировать произведение архитектуры или изобразительного искусства означает, согласно распространенному мнению, излагать нечто относительно предстоящего нам произведения […]
Мнение это ложно, оно препятствует более живому отношению к искусству со стороны воспринимающего и стоит на пути внутреннего прогресса нашей науки […]
В действительности интерпретация произведений изобразительного искусства, так же как и музыки - ибо искусство одно, - представляет собой воссоздание, репродукцию.
Дальше особенно важно, решающее. Тут надо вспомнить то место Толстого о толковании, с которого сегодня начали.
[…] Это воссоздание, эта интерпретация возникает не из размышления о произведениях, оно не привносится мыслью в объекты искусства, подобно тому как и создание художественных произведений не есть придумывание их [не умственная конструкция; одинаково то и другое, одна природа в продукции и репродукции]. Но оно совершается в той же сфере, что и само созидание, захватывает всю личность человека - его дух, душу и тело - и лучше всего может быть определено как воссоздание (Nachgestalten) в созерцании.
Если вы почувствовали, что для Зедльмайра важно, то вам захочется пожалуй для настолько разного ввести два имени. Загадочное, систематически продолжающееся смешение мешает. Введем поэтому условно, исполнение (интерпретация) и толкование.
Теперь скажите мне вещь, которая меня очень интересует. Что понятнее, определеннее, исполнение или толкование?
Конечно, толкование менее ясно. И здесь по-моему причина, почему для разных вещей одно слово. Потому что в отрыве от исполнительской интерпретации толкование теряет субстанцию, становится туманной, неотчетливой задачей. Проверьте себя, попробуйте теперь, когда мы с Зедльмайром выделили отдельно исполнение, ре-продукцию, определить отличное от нее толкование вам не удастся. А сама эта неопределимая вещь без субстанции, отвлеченное говорение о настоящем, есть, еще как, почти исключительно, как пишет там же Зедльмайр, это мнение, что дело интерпретатора