- Ты целое утро болталась где-то! - вырвалось у него. - Разве ты не знаешь, как опасно уходить из лагеря одной? Ты всех заставила тревожиться. Еще немного - и кому-то пришлось бы идти искать тебя. - Он не сказал, что именно его напугало ее отсутствие и что именно он отправился бы на поиски. Эйла даже отпрянула от его напора.
- Я была не одна. Со мной были Уинни и Удалец. Я дала им немного размяться. Им это нужно.
- Хорошо. Но ты не должна уходить так надолго в такой холод. Опасно разгуливать одной. - Он говорил уже не так уверенно, поглядывая на Мамута, ища у него поддержки.
- Говорю же, я была не одна. Со мной были Уинни и Удалец. И сегодня неплохая погода, солнечно и не так уж холодно. - Она была смущена и раздосадована его гневом; до нее не доходило, что за этим таится страх за нее - страх почти невыносимый. - Мне уже приходилось оставаться одной зимой, Джондалар. Как ты думаешь, кто был рядом со мной, когда я жила в той долине?
"Она права, - подумал он. - Она умеет о себе позаботиться. Не мне учить ее, куда и когда ходить. Мамут-то не особо и беспокоился, когда спросил, куда ушла Эйла, а ведь она дочь его очага. Надо побольше оглядываться на старого шамана", - решил Джондалар, чувствуя себя в дураках, словно он устроил сцену из-за сущего пустяка.
- Ну… ладно… пойду проведаю лошадей… - пробормотал он и, повернувшись, направился в пристройку.
Эйла удивленно посмотрела ему вслед: неужто он думает, что она не позаботилась о лошадях сама. Она чувствовала себя смущенной и расстроенной. Его вовсе невозможно понять!
Мамут в упор поглядел на нее. Ее боль и подавленность бросались в глаза. Почему это людям так трудно разобраться в собственных делах? Ему хотелось бы поговорить с ними откровенно и заставить их наконец увидеть то, что очевидно было каждому со стороны, но он раздумал. Он уже и так сделал все, что мог. Он чувствовал любое подспудное душевное движение у Зеландонии и сейчас понимал, что дело обстоит не так просто, как кажется. Пусть уж разбираются сами! Все поймут на опыте и примут решение… Но надо как-нибудь вызвать Эйлу на разговор или по крайней мере помочь ей сделать выбор, разобраться в своих желаниях и возможностях.
- Так говоришь, сегодня не так уж и холодно, Эйла? - спросил Мамут.
Она была так погружена в свои мысли, что не сразу расслышала его вопрос.
- Что? О… да. Думаю, да. Не то чтобы потеплело, но холод не так чувствуется.
- Я все думал: когда же Она переломит хребет зиме? - ответил Мамут. - Я чувствовал, что уже скоро.
- Переломит хребет? Не понимаю.
- Сейчас объясню, Эйла. Садись. Я расскажу тебе историю о Великой Милостивой Земной Матери, которая создала все живое, - сказал старик улыбаясь. Эйла села рядом с ним на подстилку у огня. - В тяжкой борьбе Великая Мать исторгла жизненную силу из Хаоса, который есть холодная и недвижная пустота, подобная смерти. И из силы этой Она сотворила жизнь и тепло. Но Ей приходится вечно бороться за жизнь, которую Она создала. Когда приходят холода, мы знаем: началась битва между Великой Земной Матерью, которая желает возрождения жизни, и холодной смертью, которую несет Хаос. Но прежде всего Она должна позаботиться о своих детях.
История наконец-то согрела сердце Эйлы, и лицо ее осветила улыбка.
- И как же Она заботится о своих детях?
- Некоторых Она укладывает спать, других одевает теплым мехом, чтобы им легче было переносить холода, третьим помогает находить пищу и одежду. А когда становится все холоднее и кажется, что смерть одержала победу, Великая Мать отступает все дальше и дальше. И в самые холодные дни, когда она увязает в битве жизни и смерти и уже не в силах позаботиться о нас, ничто не движется, ничто не изменяется и кажется, что все умерло. У нас не остается теплого места, где мы могли бы укрыться, не остается запасов пищи, и смерть, казалось бы, одерживает победу. Бывает, она и впрямь побеждает - если битва продолжается дольше обычного. В эти дни никто подолгу не выходит наружу. Люди мастерят снасти, или рассказывают истории, или беседуют, но не выходят надолго на свет и все больше спят. Потому-то зиму и называют малой смертью.
Наконец, когда холод отгоняет Ее так далеко, как только может, Она дает отпор. Она теснит и теснит зиму и наконец переламывает ее хребет. Это знак, что весна придет, но это еще не сама весна. У Нее позади долгая борьба, и Ей надо отдохнуть, прежде чем Она сможет возродить жизнь. Но ты знаешь: Она уже победила. Ты чуешь это по запаху, это уже висит в воздухе.
- Я чувствовала! Я чувствовала это, Мамут! Потому-то я и взяла лошадей и отправилась на прогулку. Великая Мать переломила хребет зиме! - воскликнула Эйла. Эта история сразу же прояснила все, что она ощутила сегодня.
- Да, похоже. Это стоит отпраздновать?
- О да! Я так считаю!
- Может быть, поможешь мне устроить праздник? - Он дождался ее кивка и сразу же продолжил: - Никто еще не ощущал Ее победы, но скоро почувствуют все. Мы с тобой вместе будем наблюдать приметы и решим, когда настанет время.
- Какие приметы?
- Когда жизнь возрождается, каждый чувствует это по-своему. У некоторых просто радостно на сердце, и хочется на свежий воздух, но еще слишком холодно, чтобы разгуливать подолгу, и потому они чувствуют раздражение. Им не терпится убедиться, что жизнь пробудилась, но впереди еще много бурь. Зима знает, что все потеряно, и тут-то начинается злейшее время года, и люди чувствуют это и тоже злятся. Я рад, что ты согласилась помогать мне. До наступления весны люди будут особенно беспомощны. Думаю, ты заметишь это сама, Эйла. Потому-то и нужен праздник. Надо, чтобы чувства людей выражались в радости, а не в злобе.
"Наверное, ей уже ведомо это, - подумал Мамут, увидев, как нахмурилась молодая женщина. - У меня едва зародилось предчувствие перемен, а она сразу распознала, что что-то не так. Я всегда знал, что у нее есть дар, но ее способности по-прежнему восхищают меня, и я уверен, что это еще не все. Кто знает, может, у нее в запасе побольше сил, чем У меня самого? Что она сказала про тот таинственный корень и ритуал мог-уров? Хорошо бы поручить ей подготовить… охотничий ритуал Клана! Помнится, меня это здорово изменило, удивительно сильно подействовало! Это до сих пор со мной. У нее тоже есть кое-какой опыт… подействовал ли он на нее? Интересно… Весеннее празднество, не слишком ли это рано, чтобы использовать корень? Может, стоит подождать…"
* * *
Диги протиснулась через проход, ведущий к очагу Мамонта, таща ворох теплой одежды.
- Я надеялась, что разыщу тебя, Эйла. Я хотела проверить силки… Я тут надумала изловить белую лису, чтобы обновить парку Бранага. Пойдешь со мной?
Эйла, вскочив, поглядела на полузакрытый дымный лаз:
- Это здорово! Дай-ка я оденусь.
Опустив полог, она потянулась и зевнула, а потом двинулась к занавешенному шкурами закутку рядом с помещением для лошадей. Она миновала лежанку, где спали дети, вповалку, как маленькие волчата. Дети были на особом положении. Они могли играть и спать где хотели. У взрослых были твердые правила - какое помещение земляного дома предназначено для еды, какое для сна, какое для беседы; но дети редко следовали этим правилам, все жилище было в их распоряжении. Они могли без спросу теребить старших обитателей стоянки и находили в этом особое удовольствие; никто на них за это слишком не сердился, никто не старался укрыться от назойливой малышни. Когда дело касалось детей, любой из взрослых соплеменников всегда готов был прийти на помощь, рассказать, объяснить. Хотели дети сшить вместе несколько шкур - им давали иголку, и обрезки кожи, и тонкие жилки-нитки. Хотели смастерить из камня какое-нибудь орудие - им давали несколько кусочков песчаника и резец, каменный или костяной.
Они возились, бегали, заводили игры, подражая делам и заботам взрослых. Они строили собственные маленькие очаги и учились разводить огонь. Они играли в охоту, похищая маленькие кусочки мяса из кладовой и готовя их. Когда, играя в "разговоры у очага", они изображали совокупляющихся взрослых, те только снисходительно улыбались. Для детей не было ни скрытых, ни запретных сторон жизни - иначе как им повзрослеть? Только одно жесточайше запрещалось - жестокость и злоба без нужды.
Живя бок о бок, они твердо усвоили: ничто так не нарушает спокойствия на стоянке, как взаимные обиды, особенно когда долгими холодными зимами люди безвыходно заперты в земляном доме. Что бы ни случалось, все обычаи, все правила клонились к одному - свести к минимуму взаимное озлобление. Допускались любые варианты поведения - лишь бы они не вели к ссорам и озлоблению, а, напротив, давали сильным чувствам безопасный выход. С детства воспитывалось учение жить своим умом, поощрялась терпимость, осмеивались ревность и зависть. Всякое соперничество (в том числе и споры, когда до них доходило дело) было подчинено определенному ритуалу, жестко контролировалось, удерживалось в определенных рамках. Дети быстро усваивали эти основополагающие правила. Кричать - можно, драться - нельзя.
Отыскав большой бурдюк для воды, Эйла еще раз улыбнулась спящим детям - вчера они засиделись допоздна. Ей радостно было опять видеть вокруг себя детей.
- Надо бы прихватить снега, - сказала она. - Воды осталось мало, а снег давно не шел, здесь поблизости чистого снега не отыскать.
- Не трать времени зря, - ответила Диги. - У нашего очага вода есть, и у Неззи тоже. На обратном пути возьмем. - Она накинула на себя теплый плащ и подождала, пока Эйла оденется. - У меня есть и сосуд с водой, и немного еды… Если ты не голодна, можно отправиться.
- С едой можно подождать, а вот горячего чаю я бы выпила, - ответила Эйла. Диги заражала ее своей жадностью к жизни. Они приступили к сборам, и делать это именно вместе с Диги было особенно приятно.
- Думаю, у Неззи осталось немного чая, и она не будет возражать, если мы выпьем чашечку.
- С утра она заваривает мяту… Я кое-что туда добавлю. Есть одна травка, которую я люблю пить с утра. Я, пожалуй, возьму еще мою пращу.
Неззи настояла, чтобы молодые женщины поели горячих поджаренных зерен, и дала им несколько кусков мяса со своей жаровни, оставшихся с вечера. Талут осведомился, каким путем они пойдут и где расположены капканы Диги. Когда они вышли из главного входа, солнце уже поднялось над клубящимися на горизонте облаками и начало свое шествие по синей небесной глади. Эйла заметила, что лошади находятся снаружи, хотя она их не отвязывала.
Диги показала Эйле, как быстрый поворот ступни превращает кожаную петлю, привязанную ивовыми ветками к продолговатой изогнутой раме, в крепление снегохода. Эйла быстро освоила это искусство и вскоре уже ловко перебиралась через снежные завалы вслед за Диги.
Джондалар смотрел им вслед из дверей пристройки для скота. Нахмурившись, он поглядел на небо и собрался было пойти вслед за ними, но потом передумал. Есть несколько облачков, но опасности ничто не предвещает. Почему он всегда так беспокоится об Эйле, стоит ей ненадолго уйти из лагеря? Это же смешно с его стороны - так бегать за ней. Она не одна, с ней Диги, и обе молодые женщины вполне в силах позаботиться о себе… даже если пойдет снег… или случится что-нибудь похуже. Они быстро заметили бы, что он последовал за ними, а им хочется побыть наедине. Он опустил полог и пошел обратно внутрь земляного дома. Но он никак не мог справиться с мучительным ощущением, что Эйла в опасности.
- Ой, гляди, Эйла! - воскликнула Диги, опустившись на колени и разглядывая замерзшую тушу какого-то покрытого белым мехом животного; с его шеи свисала петля. - Я расставила еще несколько капканов. Давай-ка осмотрим их.
Эйле хотелось задержаться, чтобы понять, как устроен капкан, но она послушно двинулась вслед за Диги.
- Что ты собираешься с ними делать? - спросила она, нагнав подругу.
- Смотря сколько будет добычи. Я хочу сделать опушку для парки Бранага, но я еще шью ему рубаху, красную - не такую яркую, как у тебя, двойную, с длинными рукавами, и я сначала попробую покрасить первую шкуру. Хорошо бы украсить ее мехом и клыками белой лисы. Как ты думаешь?
- Думаю, это будет прекрасно.
Они некоторое время молча скользили по снегу, а потом Эйла спросила:
- А как ты думаешь, что лучше подойдет для украшения белой рубахи?
- Смотря для какой. Ты хочешь покрасить ее в другой цвет - или чтобы оставалась белой?
- Думаю, пусть будет белой, хотя я не уверена.
- Мех белой лисы - это будет славно.
- Я думала об этом, но… Мне кажется, это будет не совсем хорошо, - сказала Эйла. На самом-то деле ее беспокоил вовсе не цвет. Она помнила, как выбрала белый цвет для Ранека во время церемонии ее приема в племя, и сейчас ей вовсе не хотелось вспоминать об этом.
Вторая ловушка тоже сработала, но оказалась пуста. Кожаная петля была прорвана, и из нее вел волчий след. В третью опять же попалась лиса, и она мгновенно замерзла в капкане, но тушку почти полностью съел какой-то другой зверь, и мех был испорчен. Эйла вновь заметила волчьи следы.
- Кажется, мы ловим лисиц для волков, - хмыкнула Диги.
- Похоже, что тут только один волк, Диги, - сказала Эйла. Диги начинала уже бояться, что не достанется хорошего меха, даже если в четвертую ловушку что-то попадется. Они торопились посмотреть, что там.
- Это должно быть здесь, у этих кустов, - сказала Диги, - но что-то я не вижу…
- Вот же она, Диги! - закричала Эйла, ускоряя шаг. - Судя по виду, добыча хорошая. А посмотри на этот хвост!
- Великолепно! - с облегчением вздохнула Диги. - Я так и рассчитывала - по меньшей мере две. - Она вынула тушу лисицы из петли, связала ее вместе с первой и повесила их на ветку ближайшего дерева. - Что-то я проголодалась. Почему бы нам не сделать здесь привал и не перекусить?
- Я-то давно хочу есть, хорошо, что и тебе это пришло в голову.
Они находились сейчас среди редких зарослей - скорее кустарника, чем деревьев, - в лощине, рассекавшей толстый слой слежавшегося леса. Вся маленькая долина, казалось, была проникнута на исходе этой суровой зимы чувством мучительного истощения, страшной усталости. Все здесь было черным, белым или сумрачно-серым - унылое место! На плотном слежавшемся снежном покрове, сквозь который кое-где пробивался чахлый подлесок, отпечатались многочисленные следы животных. Этот снег лежал здесь уже давно, он весь потемнел от времени. Ветки кустов были во многих местах сломаны - следы ветра, снега или хищных животных. Ивы и ольха клонились к земле, суровый климат превратил их в стелющийся низкий кустарник. Несколько тощих березок одиноко тянулись вверх, их голые ветви в один голос шелестели на ветру, словно моля о живительном прикосновении весны. Даже хвоя обесцветилась. Скрюченные сосенки с корой, подернутой серыми пятнами лишайника, увядали на глазах, высокие лиственницы потемнели и согнулись под снежной ношей.
Один из склонов лощины был увенчан сугробом, из которого торчали стебли с заостренными шипами - сухие, одеревеневшие усики земляники, огородившие в прошлом году новую, завоеванную этим растением территорию. Эйла отметила их для себя - не как непроходимые заросли колючек, а просто как место, где можно будет, когда придет пора, набрать ягод. За унылой картиной она видела проблеск надежды; если приглядеться, даже в этой уставшей от зимы природе таилось обещание, особенно когда в небе сияло солнце.
Две молодые женщины разгребли снег и очистили себе место, чтобы сесть, - там, где в летнее время был, вероятно, берег небольшого ручья. Диги развязала узел и достала припасенную еду и - что было еще важнее - воду. Распахнув сверток из березовой коры, она протянула Эйле небольшой с виду, но питательный путевой запас - спрессованную смесь сушеных плодов, мяса и придающего сил топленого жира.
- Мать вчера вечером настряпала на пару этих своих лепешек с кедровыми орешками и дала мне, - сказала Диги, открыв другой сверток и протягивая Эйле кусочек. Это было ее любимое блюдо.
- Надо спросить у Тули, как их делают, - заметила Эйла, попробовав лепешку; потом она достала ломтик мяса, который ей дала Неззи, и на каждый положила по кусочку ореховой лепешки. - Настоящий пир у нас! Только вот не хватает весенней зелени.
- Это было бы здорово. Жду не дождусь весны. Когда же настанет Весенний праздник - ждать уже невмоготу! - ответила Диги.
Эйле приятно было болтать наедине с Диги: она даже согрелась здесь, в лощине, защищенной от порывов ветра. Она развязала тесемки на шее и опустила капюшон, поправила кожаную ленту, скреплявшую волосы. Закрыв глаза, она повернулась лицом к солнцу. Сквозь красную изнанку закрытого века она видела мигающий в небе светящийся шар и чувствовала, как приходит к ней тепло. А когда она снова открыла глаза, все вокруг, казалось, стало более четким.
- На Весеннем празднике всегда борются? - спросила Эйла. - Я никогда еще не видела, чтобы кто-то боролся по доброй воле.
- Да, это почетно.
- Смотри, Диги! Это весна, - перебила ее Эйла, сделав резкий прыжок и рванувшись вперед сквозь заросли ивы.
Когда Диги последовала за ней, она указала ей на почки, набухшие на тонкой веточке; одна из них, проросшая слишком рано, пустила яркий зеленый и, конечно, обреченный росток. Женщины восхищенно улыбнулись друг другу вне себя от открытия, словно они самолично встретили приход весны.
Сделанная из сухожилий петля ловушки лежала на снегу неподалеку от них. Эйла подняла ее:
- Похоже, это очень удобный способ охотиться. Не нужно искать зверя. Ставишь ловушку и ждешь. Но как ты их делаешь и откуда знаешь, что попадется лиса?
- Это нетрудно. Ты же видела: сухожилие затвердевает, если смочить его, а потом высушить, - так же, как невыделанная кожа?
Эйла кивнула.
- На конце делаешь маленькую петлю, - сказала Диги, показав ей. - Потом берешь другой конец и делаешь там вторую петлю - побольше, такую, чтобы лисья голова могла туда пролезть. Потом смачиваешь и сушишь, только так, чтобы петля оставалась открытой. Потом надо пойти туда, где водятся лисы. Мне такие места показала мать. Обычно они здесь появляются каждый год - это по следам видно. Когда они рядом с норой, они часто ходят одними и теми же тропами. Находишь лисий след и там, где он проходит сквозь заросли кустарника или возле деревьев, ставишь петлю прямо на тропу, на высоте лисьей головы, и закрепляешь вот здесь и здесь. - Диги показала, где именно. Эйла слушала и смотрела, напряженно наморщив лоб. - А когда лиса идет по тропе, то попадает головой в петлю; она пробует убежать - и тут-то петля затягивается. Чем больше лиса рвется, тем туже затягивается петля. Важно подобрать лису, пока ее не нашел кто-то другой. Дануг рассказывал мне, что те бродяги с севера тоже стали ставить ловушки. Он говорит - они делают петлю из молодых побегов и затягивают ее так, что, когда зверь попадет в ловушку, она расширяется; потом ветка дерева распрямится, и петля приподнимет лисью тушу над землей. Так она и висит, пока ты не придешь, и никакой волк до нее не дотянется.
- Мне кажется, это славная мысль, - заметила Эйла, возвращаясь к месту привала. Затем она, к удивлению Диги, внезапно сняла с головы кожаную ленту и стала искать что-то на земле. - Где камень? - шептала она.