Они бегали, стреляли, учились выскакивать из машины легко и быстро, метать на бегу гранаты, осваивали умение падать на камни, перекатываться и переползать. Казалось бы - наука для солдат–первогодков, но Прасол не жалел офицеров. Он знал - не случайность, а уменье и хладнокровие чаще всего спасают жизнь на поле боя.
- Пару деньков поживем на стрельбище, - сказал Прасол в один из перекуров. - Мне надо убедиться, что все у нас пойдет как по маслу.
К вечеру они разбили палатку, насобирали хвороста и сушняка, разожгли костер. В лесу, прогревшемся за день на солнце, густо пахло смолой и хвоей. Слабые порывы ветра доносили от реки волны сырого холодного воздуха. В овражках и на луговине, цепляясь за кусты и траву, собирались хлопья зыбкого тумана.
Костер, в который каждый старался подсунуть сухую ветку и полешко, весело потрескивал и дымил. Временами пламя ярко разгоралось, освещая лица людей багровым светом.
Тесля, насадив на тонкий ореховый прут копченую колбаску, вертел ее над огнем. С колбаски на угли капало сало, трещало и вспыхивало ярким пламенем.
Прасол задумчиво поковыривал обгоревшим концом палки угли и рассказывал о целях и трудностях предстоявшей операции. Впервые его команда узнала, для чего их собрали и что будут делать.
- Не стоит беспокоиться, товарищ полковник, - сказал Пермяков, когда Прасол окончил рассказ. - Все будет тип–топ. Мы их захватим…
- Захватов не планирую, - сказал Прасол. - Это вы из головы выкиньте. У сильного, а мы просто не имеем права забывать о своей силе - так вот, у сильного есть право не чикаться с теми, кто на него нападает. Вы думаете, они не знают о нашей силе? Знают. Но привыкли, что им не дают сдачи. Что если наши и стреляют на поражение, так где–то в Таджикистане, после того, как умылись кровавой юшкой. Надо такую веру сломать. Раз и навсегда…
- Ох и врежут же нам сверху за самодеятельность, если наломаем чужих голов, - усмехнулся Пермяков. - Чует сердце…
- Испугались?
- С вами? Нисколько. Надо же где–то начинать.
- А вы, Тесля?
- До конца.
- Шуршалов?
- С вами.
- Хорошо.
- Только один вопрос, товарищ полковник, - сказал Пермяков. - Вы сказали: захватов не планирую. Как же быть с эрой милосердия?
- С эрой милосердия? Это, любезный Юрий Иванович, из серии тех же мечтаний, что и коммунизм.
- Выходит, вы в коммунизм не верили?
- Верил, не верил… Разве мы говорим о религии? Если подвести под марксову гипотезу о коммунизме научную базу, то легко просчитывается, что общества полной социальной справедливости не было и быть не может. Люди от рождения наделены разными жизненными возможностями. Один здоров, энергичен, умен. Другой здоров, но дурак. Третий инвалид с детства. Четвертый от роду дебил - двуногое существо с разумом червяка. Только не дергайтесь. Это все правда, хотя мы лицемерно на нее закрываем глаза. Так о каком же равенстве этих людей может идти речь? Не делайте мне смешно, Юрий Иванович.
- Как же вы служили коммунистическому государству?
- Я служил просто государству. Оно никогда не было коммунистическим. Вы, дорогой мой, должно быть, не брали в руки Ленина. Теперь это не обязательно, так? О Ленине судят по Волкогонову. Между тем, Ленин говорил: коммунизм и государство плохо совместимы. Государство - инструмент политической борьбы. Коммунизм - общество, в котором изжиты антагонизмы. Значит, ему чужда политическая борьба…
- С трудом представляю такое общество.
- Я тоже, и все потому, что в марксизме–ленинизме есть экономическая теория, философская, но никогда не были представлены социология, социальная психология. В человековедении ленинизм - это дырка от бублика. Нельзя строить теории общественного развития без учета человеческого фактора.
- При чем тут он? - спросил Тесля.
- При том, что мы о себе, о людях, знаем куда меньше, чем о ядре атома. Внутренний мир человека, его психика, процессы мышления - все это еще загадка. Есть, например, предположение, что человек отделился от племени обезьян лишь тогда, когда перенял повадки волчьей стаи…
- Простите, но для меня это нечто новое, - сказал Тесля. - И почему именно волчьей?
- Прощаю, - сказал Прасол, приложил руку к животу и сделал вид, что поклонился. - Если вам не нравятся волки, могу отнести события к семейству львов. Устроит? Правда, сравнение будет менее точным.
- Какая разница - львы, волки? - сказал Пермяков. - Важна суть.
- А суть проста. Семья обезьян живет по законам старшинства сильнейшего. Слабые, в том числе дети, в условиях голода не получат еды, пока не нажрется вожак. Или пока он не подаст знака: "жрите". Волки признают приоритет стаи. Они часто охотятся совместно и делятся пищей с детьми, со слабыми, со стариками…
- Если следовать такой теории, - сказал Тесля задумчиво, - то, к сожалению, в людском обществе волчьи повадки не завоевали всех наших привычек. Видимо, осталось в нас еще немало от обезьян. Волк никогда не загрызет волка, если тот дал понять, что сдается. Мы же готовы драться не только за пищу и самок, но и по другим пустяковым причинам. Мы все еще сохраняем в себе приверженность к законам старшинства сильнейшего.
- Резон в этом есть, - заметил Прасол, - тем более что сознание и инстинкты - явления разные.
- Как это? - спросил Пермяков.
- Вы слыхали о душегубках? О машинах, в которых фашисты травили своих противников угарным газом от выхлопа автомашин? Так вот, когда эти душегубки открывали, то трупы в них всегда лежали в определенном порядке. Всегда внизу оказывались тела хилых, больных, немощных. В середине - средних по выносливости. Вверху громоздились трупы самых крепких и жизнестойких особей. Когда внутри машины шла борьба со смертью, слепое судорожное стремление выжить обращалось против тех, кто оказывался рядом, но был слабее. Сильнейшие побеждали, чтобы умереть наверху.
- К чему ваш пример? - спросил Шуршалов. Он спокойно попивал чай из большой керамической кружки, смачно похрустывая черными сухариками, которые принес из дому Шарков.
- К тому, что лет этак через полсотни - вы еще имеете шанс дожить до той поры - люди уничтожат естественные богатства природы. Уйдут от них нефть, уголь, газ. Энергетический кризис, необходимость обогревать себя и жилища обострят борьбу за выживание. Значит, впереди у человечества не эра милосердия, а эпоха войн. Кровавых, упорных. Не нужно себя обманывать перспективами всеобщего благоденствия. Кто победит, не знаю. Скорее всего китайцы. Во всяком случае, не мы, русские. Наш национальный дух, гордость, понимание роли национального единства и согласия подорваны, растлены. Уже сегодня слово "патриот" произносят не иначе, как с эпитетом "ультра".
- Может, не все так мрачно? - сказал Шуршалов. - Живут же муравьи, пчелы по законам коммунизма - от каждого по труду, каждому по потребности? Живут.
- И пчелы, и муравьи действительно работают по способностям, и потребностей у них минимум - поесть, отдохнуть и снова работать. Вы видели среди людей хоть одного, кто не хотел бы иметь свою машину?
- Видел. Мой батя. И деньги, и возможности у него - все было. А убедить его купить хотя бы "москвич" я не мог.
- Он у вас профессор. Так? Трудяга, идеалист. Сколько книг написал? Сорок? Это совсем иной уровень мышления, чем у бездельников. В сто, в тысячу, в миллион раз выше. Жаль, не профессора определяют интересы общества. На халяву попить, поесть, сесть за руль "мерседеса"… Миллионы тех, кто недавно кричал, что плохо живут, верили: побастуй, и посыплется из закромов родины библейская манна. Даже трудяги шахтеры купились. А теперь взад играть поздно…
- Значит, демократия и социализм - фикция?
- Это лозунги. Жизнь жестче и круче. В будущем человечеству демократия не светит вообще. Ее нет сейчас и не будет потом. Во имя спасения рода людского будет установлена диктатура. Жестокая, со всеми ее недостатками и извращениями. Казарменная уравниловка для большинства народа. Жесткое ограничение рождаемости. Постоянная борьба за жизнь в самых экстремальных формах…
- И кто же будет править миром?
- Я думаю, так ставить вопрос нельзя. Выяснять, кто персонально, нас приучила социалистическая монархия, когда все деяния приписывали одному лицу: "Нас вырастил Сталин на верность народу…"
- И все же, - настаивал Пермяков, - если говорят о какой–то власти, у нее должно быть название.
- Оно есть. Это деньги . Большие деньги. Огромные.
- Значит, можно назвать имена тех, кто ими обладает. Это и будет ответ.
- Не будет, Юра. Деньги - сила самостоятельная. Часто они управляют теми, кто ими обладает, заставляя плясать именно с той ноги, с какой нужно им, деньгам. Ты никогда не задумывался над тем, почему так много воров, которые воруют до поимки, хотя могут выйти из игры пораньше, обезопасить себя и жить где–то в сторонке припеваючи?
- Почему?
- По той простой причине, что деньги умеют приковывать к себе тех, кто ими обладает. Войдя в денежное дело, люди выходят из него либо разорившись, либо в тюрьму, либо вперед ногами. Вот смотри, сидит в министерстве финансов маленький клерк, козявка, перебивается с рубля на рубль, страдает от высоких цен, от сумасшедших налогов, и в то же время сам все время маракует, какой еще налог взвалить на плечи сограждан. На свои в том числе. Ни коммунистическая мораль, ни христианская, ни ислам не мешают искать способы ободрать ближних в пользу монстра, каким является государство с его деньгами.
- Тут противоречие. Если есть сильные мира сего, то они могут управлять и деньгами.
- Могут, если их действия согласуются с интересами самих денег. Что такое политик? Горбачев, Ельцин, кто–то другой? Они стали силой лишь тогда, когда присягнули верой и правдой служить большим деньгам. Кто сделал Ельцина президентом и позволил ему схарчить Горбачева? ГКЧП? Нет, немецкие и американские денежки. Ельцин вскормлен из чужих рук. Ему позволяют тявкать на хозяев, когда это выгодно тем. Ты думаешь те, кто сейчас борется за власть, прониклись заботой о народе? Как бы не так! И Гайдар с командой, и те, кто называет себя коммунистом, в первую очередь бьются за руководящее кресло, за белый телефон на столе, за персональную машину с шофером и добрый куш в виде зарплаты…
- А сами вы как? - съязвил Пермяков.
- Как и все, - ответил Прасол весьма туманно, но переспрашивать его не стали.
Спать они легли поздно, когда Большая Медведица опрокинула над миром свой знаменитый ковш, из которого, будь в нем вода, она бы вылилась на Землю…
На другой день занятия продолжались. К обеду Прасол сказал офицерам:
- Для серьезного дела нужен охотник.
- На утку или куропатку? - поинтересовался Тесля иронично.
- Охотник не в том смысле, как вы подумали. Если вам больше нравится: требуется доброволец. Причем дело ему придется иметь с волками.
- Я, - поднял руку Пермяков, опережая других.
- Добро, - сказал Прасол. - Все свободны, а мы с вами пошепчемся.
- Конфиденция? - спросил Пермяков, недавно подхвативший это слово из фильма "Адмирал Ушаков".
- В каком–то смысле да.
- Что я должен делать, товарищ полковник?
- Лечь в больницу. Туда после операции положили эстонца. Он из команды, с которой нам предстоит иметь дело. К нему обязательно придут дружки. Проведать. И проверить, что случилось с их корешом. При некоторых обстоятельствах его могут прикончить. Ваша задача - быть рядом. Действовать по обстоятельствам. Вы будете в палате вдвоем.
- Как его зовут?
- А вот это ни к чему. Познакомитесь на месте. Так будет естественнее. Да и к тому же интересно, что он скажет, как назовется.
- Мое оружие?
- Пулемет.
- Я не шучу.
- А я - да. Теперь о легенде. О вашей, Пермяков.
- Насчет легенд, товарищ полковник, я секу с колыбели, - Пермяков скривил губы, теранул ладонью под носом и хрипатым голосом - откуда только взялось - спросил: - А что, начальник, мне денек–другой на халяву покантоваться в лазарете не повредит. Там лепила баба или мужик? Был бы еще топчан клевый - завалился и припухай…
- Юрий Иванович! - удивился Прасол. - Откуда у вас это?!
- В натуре, гражданин начальник, верно? Я же инкубаторский.
- Не понял.
- Сперва беспризорник, потом детский дом…
- Молодец. Маску ты уже нашел и не снимай ее… Значит, уголовник…
Закончив с Пермяковым, Прасол уединился с Шарковым.
- Будь добр, Андрей, позвони Портнову. Пусть ко мне занарядят Чумака. Да, скажи еще: надо захватить четыре мандолины…
- Что это?
- Привезет, подержишь в руках.
- Понял. Когда должен приехать этот… Чумак?
- Вчера. Кстати, пока не забыл. Попроси у Портнова сверх мандолин два "вала". И четыре маечки покроя "Консул". Он поймет.
Шарков подумал, что речь идет о каком–то неизвестном ему оружии, но решил не уточнять, о каком именно. Все равно увидит некоторое время спустя. Единственное, что он угадал - маечки - это бронежилеты.
- Кто такой Чумак?
- Железный мастер, - коротко объяснил Прасол.
Шарков так и не понял - это мастер по металлу или просто очень хороший - железный - на все руки специалист. Уточнять не стал.
С перевязанной головой - на бинте запекшаяся кровь - Пермяков лежал в палате и глядел в потолок, когда на каталке привезли Ныыма. Врач, молодой мужчина со щеголеватой бородкой, помог сестре перевалить больного на койку. Ныым натянул одеяло до подбородка и уставился в потолок.
- Че у тебя, мужик? - спросил Пермяков. - Не яйца отстригли?
- Не–ет, - бессильным голосом ответил Ныым. - Аппендицит. Мне брюхо резали…
- Всего и делов? Не бзди! Поживешь годок–другой, отрастет новый. Хочешь выпить?
- Мне нельзя. Опперация.
- Не хочешь, мне больше останется.
Пермяков извлек из–под подушки пластмассовую фляжку, открутил пробку и сделал аппетитный глоток.
- У тебя что болитт? - спросил Ныым.
- Слушай, ты не русский, да? Говоришь странно.
- Не русский.
- Чухна?! Можешь не спорить. Угадал?
- Я эстонец.
- Называйся как хочешь. А у нас свобода. Эстонец - чухна. Еврей - жид. Русский - кацап. Украинец - хохол, в тюбетейке - чурек, в кепке–аэродроме - кацо. Не устраивает? Тогда сопи в тряпочку. Вали ты, а я покемарю…
На вторую ночь пребывания в больнице, как и предполагал Прасол, к Ныыму пожаловал гость. Пермяков, отоспавшийся за день, лежал с открытыми глазами, когда на улице послышался шорох. Кто–то лез в окно. Сперва на фоне неба появилась голова, потом плечи. С подоконника свесились ноги. Нащупав доски, неизвестный мягко спрыгнул на пол.
Пермяков оттолкнулся руками от койки и как кошка прыгнул на ночного гостя, ударив ему коленом в грудь. Оба с грохотом полетели на пол, причем Пермяков оказался сверху. Его руки мгновенно нашли чужое горло и сдавили его. Незнакомец захрипел. Придерживая левой кадык, правой Пермяков охлопал карманы. Вытащил из–за пояса пистолет ТТ, из левого кармана охотничий нож с костяной рукояткой, а из внутреннего кармана куртки извлек бумажник.
Забрав все это, отскочил к своей кровати, сел на нее и зажег свет. Передернул затвор ТТ. Из патронника вылетел патрон. Золотой каплей упал на половичок перед кроватью. Пермяков поставил на него ногу.
- Сядь! - приказал он гостю. - Кто такой?
Неизвестный, обращаясь к Ныыму, о чем–то быстро заговорил по–эстонски.
- Э, чухна! - Пермяков тряхнул пистолетом. - Еще слово не по–русски, и тебя даже хирург не заштопает. Понимаешь? Пу–пу!
- Это понимаю, - сообщил ночной визитер и опять что–то сказал на своем языке.
- Молчать! - прикрикнул Пермяков. - Повторять не буду!
- Он интересовался, кто ты есть, - перевел Ныым.
- А ты что сказал?
- Сказал, ты не милиционер.
Пермяков засмеялся.
- Спасибо, Арнольд. Ты меня очень уважил. А сам он кто такой?
- Он мой труг. Фамилия Валге. Он хочет, чтобы ты отдал ему пистолет и вещи.
Не выпуская оружия, Пермяков согнул руку и левой ладонью ударил по сгибу локтя:
- Во ему! Понял? Как у нас говорят: хренка с бугорка!
- Но этто все его.
- Было, Арнольд. Теперь - мое.
- Так не хорошо.
- Ой, ой! Удивил! Он залез ко мне в окно. Он вор, да? Я научу его заходить в двери.
Пермяков развернул бумажник, пересчитал деньги - рубли и кроны. Валге - Белый беспокойно заерзал на полу.
- Сидеть! - шевельнул пистолетом Пермяков. - Объясни ему, Арни, пусть не дергается. Я ему все равно ничего не отдам. Мне эти вещи понравились. Теперь пусть скажет, зачем пришел?
- Ко мне пришел. Я больной.
- Слушай, Арни, у вас в Чухляндии дверей нет, да?
- Он боялся. В двери не пустит доктор. А я ему отчен нужен…
- Друг, значит? По–русски не говорит. Ходит в гости ночью в окно. С пистолетом. Очень оригинально.
- Он треппует пистоллет назад.
- Ладно, Арни, треппует, так треппует. Я сейчас твоего друга выведу на улицу и совершу акт интернационализации…
- Что такое "интернационализация"? - спросил Ныым, явно не поняв намека.
- Вот, - Пермяков потряс пистолетом, - ТТ - великий интернационализатор. Мертвые, Арни, большие интернационалисты. Лежат рядом фашист, еврей, мусульманин и никаких споров, взаимных обид. И у всех сразу общий язык. Это живые тащат их на разные кладбища. Ты меня понял?
- О, я поннял, - объявил Ныым.
Пока Пермяков прохлаждался в больнице, группа Прасола осваивала трассу. "Генерал" уезжал из гарнизона с утра и возвращался домой после обеда. Строго по часам - в девять утра, в семнадцать - обратно. Надо было приучить людей Железного к мысли - "генерал" пунктуален, беспечен, и взять его будет нетрудно. Операцию следовало проводить к вечеру, когда комдив возвращается в гарнизон. Все должно располагать к такому варианту - в это время на трассе не было посторонних машин, ничто не могло помешать намечаемой акции.
Прасол делал все, чтобы убедить противников в легкости предстоявшего им дела. Он знал: откуда–то за трассой постоянно наблюдают, и вел себя крайне беспечно.
Самым удобным местом, где легче всего было покончить с бандой, Прасол считал большой мокрый луг. И стал это место "обживать".
"Генерал" возвращался из города. Машина неожиданно затормозила перед мостиком через ручей на лугу. Водитель пулей выскочил из "уазика" и полез за домкратом. Генерал неторопливо вылез из машины. Огляделся. Подошел к водителю, возившемуся с колесом. Что–то сказал ему, скорее всего выговорил. Большие начальники склонны верить в то, что с их машинами не должны случаться неприятности, которые случаются с машинами простых смертных. Отведя душу выговором, отошел от машины. Постоял у кювета. Перепрыгнул через него. Выбрался в поле. Стал ходить, изредка нагибаясь.
- Что он делает? - спросил Серый. Вместе с Железным они в тот день наблюдали за дорогой.
Железный поправил резкость у бинокля. Увидел - генерал собирал ромашки. Он криво усмехнулся, отвел бинокль от глаз, повернулся к Серому.
- Цветы любит, а?
Когда он отводил бинокль от глаз, в линзах блеснуло солнце.