Во-первых, царевич с утра, давясь и отплевываясь, выпил лишь половину того возбуждающего средства, которое ему дал лекарь. Расчет был верный, но доза оказалась слишком мала, и припадок, ожидавшийся вскоре, случился лишь спустя целый час, когда Дмитрий уже спустился во двор играться и даже успел напороться на свайку. Да чем - горлом! Еще бы чуть правее - как раз налег бы на свайку яремной веной, а тогда и впрямь пришла бы его смертушка, только доподлинная, а не понарошку. Они бы еще нож ему в руки дали!
Опять же, во дворе в это время почему-то находились четыре мальчика-жильца, один из которых - Петрушка Колобов - и прибег сообщить о несчастном случае царице, которая вместе с братом Андреем Нагим села трапезничать. Спрашивается, сколько раз в этой варварской стране нужно повторять распоряжение, чтобы оно было выполнено? Три? Четыре? Десять? Зачем они их туда пустили, ведь он, Симон, несколько раз предупреждал, чтобы в этот день никого не было.
Но и это было поправимо. Как знать, возможно, то, что царевич напоролся на свайку, можно было бы использовать даже с выгодой для общего замысла. Например, в связи с этим разогнать всех детей и прочих мамок, чтобы оставить в "свидетелях" случившегося только доверенных людей и преспокойно дожидаться прихода Битяговского вместе с его людьми. А уж потом, дождавшись и заманив их в покои, устраивать "покушение" на жизнь царевича и обличать дьяка в этом жутком злодеянии.
Кстати, в том, что дьяк Битяговский так и не подошел, тоже прямая вина братьев царицы Марии, и в первую очередь Михаилы, который крепко всех подвел. Ведь именно он должон был позвать во дворец Битяговского, для чего, усмирив ненужную гордость, прискакал самолично к нему на подворье. А дальше, позабыв про все, о чем говорил ему лекарь, принялся вместо приглашения ругаться с Битяговским насчет пятидесяти посошных людей. Ну не дурак ли, а?! Нашел время!
А после ругани - слов даже нет подходящих, дабы назвать прилично всю его несусветную дурь, - так никого и не пригласив, поехал пьянствовать к себе домой.
Григория тоже взять. Помнил он, не забыл, что Битяговский опосля обедни по приглашению брата Михаилы должен быть у царевича. Узнав, что тот не справился с поручением, не растерялся и сообразил послать к годуновскому прихвостню своего духовника, попа Богдана. Тут, конечно, он молодец, и вдвойне - оттого, что не поехал сам, чтоб не насторожить Битяговского.
Но вот беда - толком разъяснить попу, что Битяговский нужен срочно, не сумел и даже не сказал, чтобы тот поторапливался. В результате, когда грянул колокол, поп еще находился у него в гостях, польстившись на чарку, а там и на другую с третьей.
И в конце концов получилось - хуже не придумать. Царица, забыв про все наставления иезуита, моментально подняла крик, что сына убили.
"Тоже мне, мать называется, - мрачно размышлял иезуит. - Тут сын на руках у кормилицы кровью обливается, а она с поленом наперевес принимается лупить мамку и кричать, что Битяговский убил царевича. Экая дурная баба! Да ты хоть посмотри по сторонам, раздень глаза, как говорят у вас в народе. Или не так? Впрочем, вот это-то как раз и не важно. Неужто трудно понять, что намного тяжелее свалить на невинного человека вину, коли в момент преступления его там не было вовсе?!
А в довершение сумятицы Максим Кузнецов - церковный сторож, вместо того чтобы дождаться условного знака, который должен был подать только сам Симон и более никто, воспринял крик царицы как сигнал и ударил в набат. Ударил, хотя во дворе в тот момент так и не было ни самого Битяговского, ни его людей.
Хорошо хоть, что сразу после припадка в течение нескольких минут человек кажется мертвым, так что лицо царевича, да и весь его внешний вид вполне тянули на покойника. И сам весь синюшный (после припадка кровь еще к коже не прихлынула), и ручки с ножками расслаблены, и глазки закатились. Словом, полный набор. А что слышится легкое прерывистое дыхание, так оно тоже вполне объяснимо - живо пока дитя, но уже кончается. К тому же, пока лицо еще не успело порозоветь, его успели унести в дом.
Все, что еще можно было сделать, Симон сделал. Он спешно унес царевича в опочивальню, он же незамедлительно сделал перевязку, прикрикнул на царицу, чтоб умолкла, поставил у дверей стражу - чтоб никто не мог войти-выйти. Словом, кое-как выкрутился.
Была еще возможность дождаться Битяговского, была. Если бы только он успел прибежать к ним в терем, встревоженный страшным известием о смерти Дмитрия, можно было бы немедленно запустить его в опочивальню к царевичу и прямо там с ним и расправиться. А объяснить потом, как все случилось, - пара пустяков. Например, сказать, что тот решил довершить злое дело и, улучив время, когда его оставили с Дмитрием одного, поднял длань на царственного отрока. Главное, что он был бы именно там и убийство самого дьяка произошло бы на месте его же "преступления".
Но тут, откуда ни возьмись, появился пьяный и азартный Михайла Нагой. Не мог, видишь ли, усидеть дома при звоне колокола. Он-то развалил до конца хитроумный замысел иезуита, не став ничего слушать, а поведя угличан на штурм Приказной избы, где и сидели ничего не подозревающие дьяк и его гости.
А теперь, пока есть несколько часов, чтоб спокойно заняться с Ивашкой и, умертвив его, а затем показав всему народу, еще больше возбудить угличан на мятеж, оказывается, что этот постреленок из-за недоглядки старого дурака куда-то исчез со двора. И это в самый неподходящий момент. Было от чего взбелениться иезуиту.
- Почто ж лупцуешь люто, боярин? - глухо прогудел Митрич. - Чай, сыщется он, не иголка, поди. Видать, на площадь побег, как колокол зазвонил.
Иезуит злобно отбросил плетку:
- А почто на площадь?
- Дак, видать, любопытно мальчишке стало. А можа, нарядной одежей похвалиться захотелось - кто знает.
- Так он в одежде царевой был?! - охнул иезуит. - Час от часу не легче! - Но потом приободрился, вспомнив, что сам же только что проезжал через эту площадь, окидывая разъяренно-бурлящую толпу внимательным взором и радуясь их гневу. Если бы там находился Ивашка, то иезуит непременно заметил бы его яркий нарядный кафтанец среди серо-черных грязных зипунов, сукманов, тегиляев и гунек.
- Не было его там. Я б узрел, - задумчиво произнес он. - К тому ж и ворота на запоре были. А ты, случаем, не сам ли сего мальца выпустил? - Он подозрительно уставился на Митрича.
- Вот те истинный крест - не выпускал. Про такое даже удумать грешно. Я ли вам верой-правдой сколь уж лет… - обиженно пробасил тот в ответ.
- Ну хорошо. - Мысли иезуита потекли в другом направлении. - Странно, что именно сегодня. Впрочем, нарядная одежда, вполне естественно, вызывает желание похвастаться. Да, но перед кем? - возразил он сам себе. - Он же никого здесь не знает, ни одного человека. Хотя… хотя нет, есть один. Синеус. Но туда уж очень далеко. Нет, отпадает. А что же делать? Для начала надо обыскать весь дом, проехать по всем улицам. Время еще есть, пока угличане громят Битяговского и его людей. Решено!
- Сейчас ты немедленно, - указательный палец иезуита уперся в грудь Митрича, - займешься поисками мальчика. Обшарь дом, все подклети, погреб…
- Он на запоре у меня. Туда он попасть никак не мог, - поспешно возразил Митрич.
- Неважно. Обшарь все, что можно. Я же тем временем попробую поискать его в городе. Помни, дорога каждая минута. И не забудь про ворота, - напомнил он напоследок бородачу, вскочив на коня. - Пусть будут открытыми… слегка. Вдруг мальчик придет сам. Торопись.
- Все сделаю, не сумлевайся, боярин. Токмо почто такая спешка? - осведомился он с невинным видом у иезуита.
Тот поморщился недовольно, скривив тонкие губы.
- Не твое это собачье дело, холоп. Впрочем, я добрый и отвечу, хотя ты и сам мог бы догадаться. Видишь, что с народом нынче творится? Не дай бог, он там - затопчут! О его здоровье забочусь.
- Ишь, - крутанул головой Митрич. - А я-то, дурень старый, и не дотумкал. - И вслед отъехавшему иезуиту сплюнул и добавил: - Ищи, ищи, гадюка. Чтоб ты погибель себе нашел.
Иезуит же, пустив лошадь легкой рысью, размышлял, что же ему предпринять, коли Ивашка все-таки не найдется. К Синеусу ехать? Очень долго. Так как же быть? Наконец после недолгих размышлений его осенила новая идея, и тонкие губы слабо скривились в подобие улыбки. Он понял, что ему следует делать.
Глава XXI
ВЫНУЖДЕННАЯ ЗАМЕНА
Спустя короткое время иезуит вновь подъехал к своему дому. Конь его, красавец аргамак, темный, с белыми боками, уже успел отдохнуть, пока царский лекарь неспешно разъезжал легкой рысью по улицам Углича.
Едва заехав в ворота, он молча взглянул на встречавшего его Митрича. Уже смеркалось. Солнце клонилось к закату, густая тень от высокого тына, окружавшего двор, добегала до лестницы, ведущей в верхние покои. Где-то по соседству прокукарекал петух, очевидно нашедший жирного червя в навозной куче и желающий похвастаться удачей перед своим многочисленным куриным гаремом.
Все кругом дышало таким покоем и тишиной, что Митричу показалось даже странным - неужто и вправду всего два-три часа назад убили царевича, а перед ним стоит человек, жаждущий крови Ивашки, будто какой-то упырь. Бородач встряхнул головой, внимательно наблюдая за человеком, мрачно сидевшим на красавце коне. С минуту оба молчали.
- Ну что? - наконец вымолвил иезуит. - Пришел?
Кто именно, он не стал уточнять. Оба понимали, о ком идет речь. Митрич отрицательно покачал головой, виновато разводя руками.
- Ладно. Стало быть, надо ехать к Синеусу, - еле слышно, будто про себя, вымолвил иезуит. Затем, усмехнувшись одними губами, добавил: - Плохая из тебя нянька. Хорошо хоть, что Никитка не под твоим присмотром, а то ведь тоже давно бы сбег. Попадья поумней тебя будет - надежно смотрит.
Не зная, что сказать в ответ, Митрич только вздохнул и понурил голову. Весь его вид выражал полнейшее раскаяние в том, что случилось. Но иезуит и не ожидал от него какого-либо ответа, продолжая свою речь:
- Ну и ладно. Зла я на тебя не держу, памятуя твою верную в прошлом службу. Более того, завтра можешь навестить свово малого, токмо гляди сегодня в оба - со двора никуда, дожидайся Ивашку безотлучно. Будем надеяться, что придет.
Симон резко дернул за поводья и, круто развернув коня, пустил его вскачь. Аргамак, послушно выполняя хозяйскую волю, рванул по узеньким улочкам Углича в сторону Калиновки - деревни, где проживал приемный сын Митрича Никитка. Проселочная дорога с ее извечными на Руси ухабами, рытвинами и колдобинами быстро мелькала под ногами красавца аргамака.
По дороге иезуит еще раз продумал все, включая ближайшую цель - забрать ребенка у попадьи, сделав это без крика и шума. Поначалу он думал сослаться на скорый отъезд его и Митрича куда-то далеко-далеко, но потом решил, что в этом случае спешка не совсем уместна и вдобавок попадья будет собирать мальчика в далекий путь более тщательно, а стало быть, и медленно.
Поэтому, отвергнув первоначальный замысел, иезуит, прискакав на место, со скорбным видом заявил попадье, что отец мальчика всерьез и тяжко болен и зовет Никитку, желая попрощаться с сыном.
- Ахти мне! Страсти-то какие, - запричитала женщина, всплескивая поминутно руками, которые, казалось, не знала, куда ей приткнуть.
Она заметалась по избе, зачем-то выбежала в сени, но тут же вскоре вернулась:
- В дорогу-то, в дорогу-то оладышков испечь! Мучица, конечно, в цене, дак чего уж тут. Ай другого чего? - спросила она у иезуита, желая хоть как-то вызвать его на щедрость.
Последние полгода Митрич регулярно завозил ей продукты, а вот с деньгами у попадьи было туго, и хоть ее родные дети в еде-питье благодаря приемному отцу Никитки не нуждались, одежонка их стала совсем ветхая и латаная-перелатаная.
- Ты уж звиняй нас, батюшка-боярин, - решилась она подойти с другого бока, видя, что боярин никак не реагирует и ни о чем не желает догадываться. - Поизносилась одежонка-то у мальца. Токмо ты не держи в мыслях, будто я сиротку заби-жаю али ущемляю в чем. Мои тако ж ходят - разуты и раздеты. Да и то взять - дети неразумные. Гулять пошли на двор али в лес по грибы по ягоды, возвертаются, ан глядь - порты разодраны, на рубахах то ж места живого нетути. Так и живем, в нищете да голи. Был бы жив наш батюшка отец Осип Мартемьяныч, дак… - снова начала она причитать, но, видя нетерпение на лице гостя, быстро сменила жалобный тон на более деловой: - А ты батюшка-боярин не сумлевайся, нешто не понимаю, что тут спешка нужна. Я уж старшенького свово послала за им, счас они мигом прискочут. Дело ребячье, ножки у них шустрые. Токмо и ты уж, отец наш благодетель, помог бы ребятне моей с одежонкой-обуткой. Бог тебе беспременно воздаст.
Иезуит похлопал себя по поясу, достал кошель и, сунув в него руку, извлек из мошны первую попавшуюся монету. Ею оказался серебряный рубль. Симон досадливо поморщился, но затем - не бросать же обратно - протянул его попадье.
- Хватит на одежонку? - спросил он иронично, увидев, как задрожали руки у женщины.
Она часто-часто закивала в ответ, не в силах выдавить ни слова. Еще бы не радоваться - от такого богатства, перепавшего ей нежданно-негаданно. Одежонке-то цена - алтын, от силы - два. Ну если всех огольцов считать - выйдет, конечно, побольше, и все равно - останется гораздо больше, чем истратиться.
- А может, и останется… - как обычно, улыбаясь одними губами, продолжил иезуит. - Тогда ты…
- А цены-то, цены нонича какие! С три шкуры дерут купцы заезжие, да и свои тоже хороши, ничем не лучше. Счас один зипунишко купить - сколь надо, а кафтан, а порты, а рубахи! Дак ежели все брать-покупать, оно и не хватить может, а чуть и останется, так самая малость, но я уж тогда беспременно возверну, - заверила иезуита попадья. - Я - вдова честная, чужого нам не надоть.
Тот снисходительно хмыкнул и махнул рукой:
- Я ведь совсем не то имел в виду, почтеннейшая. Коли останется какая деньга, хотел я сказать, так мне ее отдавать вовсе не надо. Купите на нее детишкам своим сластей али еще чего. Дарящий сдачу брать не должен, - назидательно заметил он, - ибо сие глаголет о скупости в дарении и внушает одаренному мысль…
- А что с батяней моим? - перебил затейливую речь иезуита небольшого роста русоволосый мальчик с карими, влажными от слез глазами, еще задыхаясь от быстрого бега.
- А вот и Никитушка наш прибег, - обрадовалась попадья, и круглое, как блин, бабье лицо ее поначалу расползлось в улыбке, но тут же она вспомнила, по какому печальному поводу его вызвали, и опять посерьезнела, начав даже слегка всхлипывать носом. Так, на всякий случай.
- Ну-ну! - прикрикнул на нее иезуит. - Не хватало только воплей бабьих. - И, наклонившись к мальчику и внимательно разглядывая его, насколько мог, участливо сказал: - Болен он тяжко. Тебя хочет видеть. Просил передать, чтобы ты не плакал, - добавил он, видя, как начало медленно кривиться лицо мальчика от еле сдерживаемых рыданий.
- "Он уже большой, сынок мой. Плакать неча, я вскорости выздоровею, токмо повидать его шибко хотца", - прямо на ходу сочинил иезуит речь от имени заболевшего Митрича, легонько развернул мальца за плечи к двери и подтолкнул его в спину. - Там мой конь привязанный стоит. Влезай наперед седла, а я сейчас мигом. - И, обратившись к попадье, предупредил:
- Ни о чем не болтать в деревне, особливо о… заболевшем, дабы не сглазить. Я, возможно, заберу его надолго, поскольку, ежели Митричу здесь не получшеет, придется везти к московским лекарям. Ну а Никитка тогда, стало быть, поедет с нами. Молитесь за его здоровье. Вот вам, - он вынул еще одну монетку, но на этот раз гораздо меньшую, всего копейку, - на свечи.
- Ахи, батюшка-боярин, - рухнула женщина в ноги иезуиту, но того в избе уже не было.
Легко неся двойную ношу, аргамак уже миновал околицу и летел по дороге в сторону Углича, разбрасывая далеко в стороны своими суховато-поджарыми ногами комья грязи.
- Отец рек тебе, что я царев лекарь? - строго допытывался во время путешествия Симон.
- Сказал один раз, - робко ответил мальчик.
- А ты знаешь, что он во дворце лежит в болести своей? - вновь последовал вопрос. - И что туда пускать разных чужих не велено.
- А как же мы? - мальчик умоляюще посмотрел на иезуита.
- Я пройду один, а тебя придется на время засунуть в мешок. Но ты не бойся. До дворца доскачем, я тебя взвалю на плечо, занесу в царские покои и положу на лавку. Ты жди и молчи - после я всех выгоню из палаты, кто там будет, и тогда сразу развяжу мешок.
- А батяня мой где? - спросил ничего не понявший, но опасающийся переспрашивать Никитка.
- Когда я тебя выпущу из мешка, то и отведу к отцу. Он лежит там рядом, в соседней горнице. Все понял? - Мальчик согласно кивнул.
- Значит, ни шороха, ни звука, - еще раз строго предупредил иезуит, - пока я не развяжу мешок. Иначе отца тебе не видать. - И, остановив коня, он спрыгнул на землю.
Дорога была пуста, ничто не мешало осуществлению замысла. Симон вытащил хороший добротный мешок из дорожной сумы. Иезуит приготовил его на всякий случай. Вдруг Ивашка все-таки неизвестно с чего испугается и побоится поездки во дворец. Вот он и пригодился. Вся процедура заняла не больше двух минут. Аккуратно поместив мешок с Никиткой на коня, иезуит, понуждая аргамака идти более спокойным шагом, продолжил путь ко дворцу, еле видному в последних лучах заходящего солнца.
Однако, не доезжая до него, Симон почему-то резко повернул на другую дорогу, ведущую к церкви Преображения Спасова. Там его уже ждали две темные фигуры.
- Заждались ужо, - прохрипел Михайла Нагой. От него, как всегда, разило винным перегаром в смеси с острым запахом чеснока.
- Почто долго-то так? - поддержал недовольство брата Григорий.
- Дабы затемно все учинить, - пояснил иезуит, передавая поводья и взваливая мешок на плечи. - Царевич-то здесь?
- Тута, - отозвался Григорий. - Прямо во гробе лежит.
- С ним как?
- Дышит уж больно тихо. Вовсе не слыхать. Да и бледен весь, будто и вправду преставился.