- Ну, почему? - почти обиделась Эмма Густавовна. - Они же люди, и, как говорится, ничто человеческое… Разве не могло быть так: вы из Ленинграда, а Лили там училась. Допустим, что у нас там был роман, и вы, так сказать, из самых серьезных намерений добились перевода сюда, но отношений оформить не успели. Вполне человеческая ситуация. Надеюсь, вы понимаете, что я напрашиваюсь вам в тещи не всерьез.
Шрагин смотрел на Эмму Густавовну и думал о том, с какой чисто немецкой педантичностью она продумала весь этот вопрос. С такой тещей не пропадешь.
- Вы оскорблены? - высокомерно спросила Эмма Густавовна.
- Нисколько! С волками жить, по-волчьи выть, - беспечно ответил Шрагин.
- Это мы с Лили… волки? - тихо спросила она.
- Да нет, - рассмеялся Шрагин. - Как вы могли подумать?
- Значит, вы согласны?
- Прошу дать мне срок подумать, женитьба, даже фиктивная, вещь серьезная.
- Но долго ждать нельзя, - деловито предупредила Эмма Густавовна. - Они могут заняться квартирами уже завтра.
- А что думает на этот счет невеста? - спросил Шрагин, стараясь продолжать разговор в несколько легком тоне и этим оставить себе путь к возможному отступлению.
- Могу сказать одно: чтобы не видеть их в своем доме, Лили пойдет на все, - торжественно заявила Эмма Густавовна.
- Я все же оставляю за собой право подумать, - сказал Шрагин.
Эмма Густавовна ушла явно обиженная. А Шрагин стал со всех сторон обдумывать эту так неожиданно возникшую ситуацию.
Глава 7
Когда солнечным августовским утром сорок первого года в открытом "мерседесе" Ганс Релинк приближался к этому южному советскому городу, он, конечно, не знал, что едет навстречу своей виселице. Спустя пять лет он скажет советскому военному трибуналу: "Мне не нужен был бог на небе, у меня был всемогущий бог на земле - наш фюрер. И только фюрер знал, что ждет впереди Германию и каждого из нас…"
В то утро Релинк был весел, его распирало сознание своей значительности. Надменная улыбка не сходила с его уже загоревшего в пути лица, утяжеленного массивным, квадратно обрезанным подбородком. Волосы тщательно убраны под фуражку. Они у него рыжеватые, и эта привычка прятать их - еще с поры военного училища, где ему дали прозвище "Рыжий подбородок". Три дня назад он случайно встретился в Тирасполе с генералом Генрихом Летцером и пригласил его поехать с ним. В тридцать пятом году они вместе учились в военной школе, но затем их пути разошлись. Летцер стал быстро делать военную карьеру, а Релинк пошел работать в СД . Сейчас Релинк по званию и по служебному положению был значительно ниже своего друга, но генерал ему завидовал.
- Ты не можешь себе представить, как мне трудно и противно, - жаловался до приторности красивый и совсем молодой генерал. - Истый генералитет, все эти надутые типы с моноклями совершенно открыто третируют нас, молодых генералов. Какие только должности они не придумывают для нас, чтобы не подпустить к настоящей работе! Я, например, именуюсь уполномоченным ставки по группе дивизий. Чистейшая фикция. Я, даже когда нужно, не могу связаться со ставкой. При главном штабе группировки "Юг" есть настоящий представитель ставки. В Тирасполе ты встретил меня у командующего армией Шобера. В этот момент он, бедный, мучился, пытаясь придумать для меня занятие. Ты его просто выручил, когда пригласил меня поехать с тобой. А как он преобразился, увидев твой мундир!
- Чего-чего, а прав у нас побольше, - самодовольно улыбнулся Релинк.
- Но я бы не смог больше месяца просидеть в одном русском городе. Ты ведь сюда прямо из Парижа?
- Последнее время я наводил порядок в Голландии.
- Все равно. Здесь же просто негде жить. Сегодня в этом, как его… Тирасполе пришлось спать на сене без простыни. Непереносимо! Мне казалось, что я валяюсь на муравьиной куче.
- Генерал рейха не умеет устраиваться, - дружелюбно подсмеивался Релинк. - Сейчас приедем, и ты увидишь, как надо жить.
- И все же в русских городах лучше быть гостем, и притом недолго, - генералу очень хотелось обнаружить хоть какое-нибудь свое преимущество перед другом.
- Нет, мой друг, мы прибыли сюда не в гости. Теперь это все наше, и навеки. Все! - Релинк победоносно посмотрел вокруг, но по обеим сторонам шоссе была голая степь, и взгляду его бесцветных глаз не за что было зацепиться. - Мы должны всю эту гигантскую страну положить к ногам рейха - такова наша святая обязанность, наша, Генрих. Вы свою войну скоро закончите, а мы свою только начинаем, и наша потрудней, - закончил он с серьезным и торжественным лицом.
Их автомобиль оказался в гуще воинской колонны и двигался очень медленно, а вскоре и совсем остановился. Где-то впереди образовалась пробка.
- Я схожу пугну солдатиков своим генеральским чином, - Летцер вылез из машины и пошел вперед. Релинк видел, как вытягивались перед ним солдаты и офицеры, и на тонких его губах подрагивала ироническая улыбка.
Летцер вскоре вернулся.
- У танка сорвалась гусеница, он развернулся поперек дороги, и никто ничего не может сделать, - сказал он. - Если это порядок, то что тогда безобразие?
Релинк молча вылез из машины и направился к затору вместе с генералом. Перед ним никто не вытягивался, но теперь генерал видел, как застывали лица солдат, когда они видели форму его друга, как мгновенно обрывались разговоры, смех.
У танка, развернувшегося поперек шоссе, стояла толпа танкистов с других машин. Они гоготали, беззлобно издевались над своими товарищами из застрявшего танка.
- Отпуск домой обеспечен! Война приостановлена! Все по домам!
Релинк стал пробиваться сквозь толпу танкистов. Смех и разговоры мгновенно прекратились.
- Что можно сделать? - тихо и буднично спросил Релинк у оказавшегося рядом с ним танкиста.
- Взять его на буксир и стащить с дороги, - ответил танкист.
- Сделайте это, - так же буднично распорядился Релинк и, демонстративно посмотрев на часы, пошел назад к своей машине.
Возле застрявшего танка закипела работа, и вскоре движение по шоссе возобновилось. Вскочивший на подножку автомобиля офицер-танкист доложил Релинку, что он распорядился пропустить его машину. "Мерседес", не задерживаясь, помчался к видневшемуся вдали городу.
Немного погодя Релинк сказал:
- Знаешь, Генрих, что замечательно в нашей службе? У нас чины и звания ничего не значат. Каждый из нас совершает все, что может, во имя порядка и безопасности рейха, и это знает каждый человек рейха, а отсюда одинаковое уважение ко всем нам - от рейхсминистра до последнего чиновника. Вот я еду сюда в качестве главного следователя, а в Берлине, в имперской безопасности, мне сказали: "Вы, Релинк, отвечаете за порядок на юге России". И будьте покойны, об этой моей ответственности будут знать все. В том числе и ваши генералы с моноклями.
У городской окраины Релинка ждал мотоциклист. Он поехал впереди и вскоре привел "мерседес" к воротам, которые тут же раскрылись. Машина въехала в густой сад, в глубине которого располагался красивый особняк. Стоявшие на его крыльце гестаповцы приветствовали прибывших поднятием рук. Генерала Летцера они, казалось, не замечали. Но когда Релинк представил им его как своего друга юности, последовал новый взмах рук.
После бритья и ванны друзья отобедали в компании еще двух гестаповских офицеров в большой столовой с высокими окнами, за столом, покрытым крахмальной скатертью и сервированным, как в первоклассном ресторане. Обед прошел быстро и деловито, без речей и тостов, но Летцер был поражен и сервировкой, и едой, и тем, как великолепно работали обслуживавшие обед солдаты.
Релинк с улыбкой поглядывал на друга - знай наших, мы не спим на муравьиных кучах!
После обеда Летцер отправился отдохнуть в отведенную ему комнату, а гестаповцы прошли в кабинет Релинка.
Расстегнув китель, Релинк устало опустился в глубокое кресло и попросил своих коллег рассказать, что происходит в городе.
Ничего тревожного он не услышал. Город затаился, это естественно. Никаких контрдействий пока не зарегистрировано. Полиция СД готовит необходимые приказы. Биржа труда открывается завтра. Все трудоспособные будут взяты на учет. Военная комендатура уже вывесила строжайший приказ о немедленной сдаче оружия. Создается гражданская полиция из местных жителей. Евреям будет приказано провести регистрацию в своей общине и сдать списки в комендатуру. Начато выявление коммунистов и прочих красных активистов. Издан приказ о комендантском часе. Подысканы помещения для СД… Словом, хорошо выверенная машина оккупации работала точно и быстро.
Релинк поблагодарил коллег за информацию и особо за проявленную заботу о нем лично.
- Сами того не зная, вы доставили мне дополнительное удовольствие щелкнуть по носу моего друга генерала Летцера, - довольно говорил он. - Генерал слезно жаловался мне, что в Тирасполе ему пришлось спать на сене без простыни.
Оба гестаповца от души смеялись над страданиями генерала. Релинк смеялся вместе с ними и думал: "Славные парни, с ними можно горы свернуть…" Он знал обоих еще по Франции и затем по Голландии. Про Иохима Варзера, высокого, костлявого верзилу, говорили, что он не знает только двух вещей - что такое усталость и где у него нервы. Бертольд Ленц, коренастый, бритоголовый, по прозвищу Бульдог, конечно, не так умен, как Иохим, но зато, когда нужно, чтобы заговорили даже камни, лучше Бульдога это никто не сделает. "Славные парни", - еще раз подумал Релинк и сказал вставая:
- Пусть мой генерал, как положено ему по чину, спит, а мы поедем смотреть наши служебные помещения.
Два отведенных им дома - одноэтажный и двухэтажный - стояли рядом на уютной тенистой улице, их соединял глухой каменный забор. Перед большим домом тополя так разрослись, что его фасада не было видно. Зато уныло-неприглядный длинный одноэтажный дом весь был открыт взгляду. Релинку он не понравился, в таких домах на окраинах Парижа помещались сиротские приюты.
- Что здесь было? - спросил он.
- Лечебница. Будем тут лечить и мы, - сострил Варзер.
Видя, что Релинку этот дом не нравится, Варзер предложил посмотреть дом со двора. Они прошли через ворота и оказались в узком, как коридор, дворе, который отделял дом, выходивший на улицу, от другого, такого же одноэтажного, только без окон.
- Перед вами, господа, удивительно гармоническая картина, - сдержанно шутил Варзер, изображая музейного гида. - Слева здание большевистского ренессанса, здесь будет происходить будничная оперативно-следственная работа. А справа удивительное по своей архитектурной красоте здание, которое впредь мы будем именовать следственной тюрьмой СД. Поговорим там с господином большевиком - и через дворик его сюда.
Релинк больше не морщился.
- А теперь пройдем в здание, где будем работать мы с вами, господа, - продолжал фиглярничать Варзер.
Но вот Релинк остался один в отведенном ему кабинете. Вся мебель была расставлена именно так, как он любил. Был даже маленький столик с креслами. Осмотрев его, Релинк рассмеялся. Брамберг, очевидно, не нашел в этом городе низкого столика и, недолго думая, подпилил ножки у какого-то старинного стола красного дерева.
Релинк достал из сейфа толстую тетрадь в кожаном переплете, на котором золотом было тиснено "Дневник", и сел к столу. С первых дней войны с Польшей он почти ежедневно делал записи в дневнике. Все его друзья знали об этом, иногда в тесном кругу Релинк вслух читал свои записи.
В этот день он записал:
"Итак, начинается новый этап моей жизни. Я прибыл в этот русский город. Впрочем, он почему-то считается украинским. Город совсем не так мал и не так плохо благоустроен, как мне казалось. Но все это неважно. Главное - гордое сознание своего участия в великой истории рейха. Подумать только: еще недавно я был на французском побережье Ла-Манша, потом в Амстердаме, а сейчас я на русском берегу Черного моря. Волшебный гений и волшебная сила фюрера не знают расстояний и преград!
Когда думаешь об этом, хочется одного: быть достойным истории. И вот моя клятва: моя рука ни разу не дрогнет и здесь. Придет час, и я доложу рейхсминистру, что советский юг в полном распоряжении Германии и фюрера. Так будет!
Я закончу писать этот дневник в тот день, когда война будет завершена, и передам его в музей, прославляющий гений фюрера…"
Этот дневник находится сейчас в архиве военного трибунала среди вещественных доказательств по делу повешенного Релинка.
Глава 8
Несколько дней на заводе немецкие саперы тушили пожары и искали невзорвавшиеся мины. Наконец они покинули завод, а настоящих новых его хозяев все еще не было.
Каждое утро сюда вместе со Шрагиным приходили сотни две рабочих и десятка полтора служащих заводоуправления. Рабочие растекались по территории, а потом весь день слонялись без дела. Служащие просиживали в пустующем кабинете директора. Шрагин тоже являлся в этот кабинет. В первый день он рассказал им, как попал на завод, но, видимо, рассказ его не вызвал доверия. А бывший управделами заводоуправления, полный, краснощекий здоровяк, которого все звали Фомич, выслушав рассказ Шрагина, подошел к нему и посоветовал "тикать на все четыре стороны".
- Вы же еще не учтенный, так сказать, в случае чего вам полное оправдание, - сказал он, непонятно усмехаясь.
Шрагин внимательно наблюдал этого человека, стараясь разгадать, почему он остался и к чему готовится. Сейчас среди оставшихся служащих он вел себя наиболее развязно и верховодил ими.
В это утро Шрагин у заводских ворот встретил Павла Ильича Снежко. Он был в аккуратно выглаженной темно-синей паре, при галстуке, в начищенных до блеска сапогах.
- Чего это вы так принарядились? - спросил Шрагин, поздоровавшись.
- Товар лицом показываем, - подмигнул Снежко. - Пусть не думают, что мы какие-нибудь бескультурные азиаты.
Шрагин смотрел на него с удивлением и любопытством: к чему готовится, на что способен этот?
- Что будем делать, Павел Ильич? - спросил Шрагин.
- Я человек дисциплинированный, - ответил Снежко. - Смену отболтаюсь - и домой с чистой совестью.
Они остановились перед зданием заводоуправления.
- Знаете, о чем я все время думаю?.. - заговорил Снежко. - Вот нам говорили: советская власть, советская власть, все, дескать, на ней держится. Погибни она, погибнем и мы. А вот советской власти нет, пришла другая власть, и ничего не погибло, и мы с вами живем под тем же солнышком.
- А завода вам не жалко? - спросил Шрагин. - Вы же столько лет отдали ему.
Снежко пожал плечами.
- Так, наверное же, немцы завод наладят, - невозмутимо ответил он. - А не все ли равно, где нашему брату вкалывать? Я тут на пальцах разговаривал с одним немчиком-сапером, он из города Гамбурга, как я понял. Так он говорил, рабочие у них поручают жалованье пребольшое и живут не бедствуя.
- Все же надо будет привыкнуть к новой жизни, - неопределенно сказал Шрагин.
- Да к чему привыкать-то? - удивился Снежко. - Что такое жизнь? Утром встал, позавтракал, пошел на работу, вернулся, пообедал, прилег отдохнуть. Потом с ребятишками поиграл и - спать. Что же, по-вашему, немцы помешают нам так жить?
- Черт их знает! - вздохнул Шрагин. - Пойду-ка я в заводоуправление, может, какие новости есть.
В кабинете директора была все та же картина: служащие и ожидании новых хозяев изображали непринужденный разговор.
Все сидели вокруг просторного стола, будто собрались на совещание у директора. На председательском месте возвышалась, как всегда, крупная фигура Фомича. Войдя в кабинет, Шрагин громко поздоровался, но ответил ему один Фомич.
- Здравствуйте, товарищ неучтенный, - сказал он ухмыляясь. - Или, может, теперь надо говорить господин неучтенный?
Несколько человек засмеялись. Шрагин улыбнулся и молча сел на диван.
- Нет, как видно, дисциплины у немецких директоров. Так мы и размагнититься можем, не дай бог, - ерничал Фомич.
Он поднял глаза вверх и вдруг закричал:
- Братцы, глядите! - Он показывал на портрет Сталина, висевший над директорским столом. - Не было бы нам от этого беды, а? Ну-ка, Капликов, ты самый длинный, лезь на стол, сними от греха подальше. И как это мы до сих пор не заметили!
Долговязый мужчина встал.
- Не надо этого делать, - громко сказал Шрагин. Долговязый остановился и, даже не посмотрев на Шрагина, поспешно вернулся на свое место.
- Слушай-ка, не опоздали ли вы тут командовать? - спросил Фомич.
- Нечего нам лишнюю активность показывать, - спокойно сказал Шрагин.
- А если они взбесятся, когда увидят? - спросил Фомич.
- Прикажут - снимем, - ответил Шрагин.
- Ну глядите! - угрожающе сказал Фомич. - В случае чего мы на себя этот грех не возьмем.
- Выдадите? - спросил Шрагин.
- Зачем? - усмехнулся Фомич. - Дадим объективную информацию.
И снова за столом засмеялись.
Вдруг дверь распахнулась, и в кабинет вошли два солдата с автоматами. Они остановились по бокам двери, и тотчас в кабинет быстрой походкой вошел пожилой сутулый человек, непонятно, военный или штатский, и за ним еще трое в штатском.
Пожилой снял военную фуражку с высокой тульей и протянул ее назад, через плечо. Фуражку подхватил молодой человек в светлом плаще.
Сидевшие за столом вскочили и стояли по-солдатски, вытянув руки, не сводя глаз с вошедших.
Пожилой расстегнул темно-серый плащ и, поглаживая ладонью седой ежик волос, оглядывал кабинет. Его взгляд остановился на портрете Сталина.
- О! - воскликнул он и повернулся к своим спутникам. - Спросите, почему это здесь?
Один из его спутников вышел вперед и на довольно приличном русском языке - очевидно, это был переводчик - обратился к служащим:
- Господин шеф-директор адмирал Бодеккер интересуется, почему это здесь, - он показал на портрет.
- Мы хотели снять… Но вот данный… господин не разрешил, - быстро ответил Фомич, показывая на Шрагина.
Выслушав перевод, шеф-директор обратился к Шрагину:
- Почему вы не разрешили?
Прежде чем переводчик успел открыть рот, Шрагин сам ответил по-немецки:
- Я подумал, может быть, вам будет приятно сделать это самому.
- О! - адмирал внимательно посмотрел на Шрагина, и вдруг лицо его растянулось в улыбке. - Прекрасно! Это будет мой сувенир. Снимите кто-нибудь.
Это сделал тот же долговязый Капликов. Адмирал приказал своему адъютанту спрятать портрет и обратился к Шрагину:
- Вы кто здесь?
- Инженер.
- А эти? - адмирал кивнул на остальных.
- Служащие заводоуправления, - ответил Шрагин.
- Прекрасно.
Шеф-директор прошел к директорскому столу, провел по нему пальцем, посмотрел на палец, покачал головой и, вынув из кармана платок, вытер палец. Он подозвал к себе переводчика.
- Переведите им мое распоряжение, - он прокашлялся и громко сказал: - Господа! Первое, что мне бросилось в глаза, - это страшная грязь и беспорядок на заводском дворе и в помещении дирекции. Мы, немцы, не любим это больше всего. Приказываю прежде всего привести в порядок здание дирекции. Вынести мусор, вымыть полы и окна, проветрить все помещения. Завтра утром я проверю. Кто из вас будет отвечать за эту работу?
Фомич вышел вперед.