– Однако не думайте, что полководец Зеноний, который давно научился радоваться жизни, будет рад встрече с вами, – молвила Зоя. – Он ненавидит чужеземцев. Наш старый полководец всю свою жизнь воюет с чужеземцами, поэтому считает себя вправе ненавидеть их. Всех без исключения. Но подозрительнее всех относится к норманнам, многие из которых, едва появившись в Византии, тут же спешат обзаводиться семьями, землей и купленными пленниками. У него это вызывает подозрение: уж не собираются ли эти северные инородцы перенести свою империю на святую землю Византии? Но вы-то не собираетесь этого делать, конунг конунгов?
– Мне достаточно будет почувствовать себя правителем Норвегии, – лаконично заверил ее Гаральд.
Повелительница недоверчиво взглянула на принца и медленно поднялась. Окинув взглядом фигуру высокородной эллинки, норманн понял, что эта женщина все еще достойна быть любимой. Причем меньше всего юному викингу хотелось вспоминать сейчас о возрасте эллинской аристократки.
Смуглолицая, с ладно скроенной фигурой и со взбитыми в какой-то венцеподобный кокон волосами, покрытыми золотистого цвета паволокой , она сохраняла гордую, десятилетиями выработанную осанку.
Правительница скрылась за портьерой, а невесть откуда появившийся евнух-телохранитель положил свою крепкую руку на плечо юноши и тоже подтолкнул к портьере. К удивлению Гаральда, никакого ложа там не оказалось, грубая войлочная ткань скрывала за собой две едва приметные двери, что заставило телохранителя замешкаться, пока он не рассмотрел, какая из дверей осталась приоткрытой.
– Тебе повезло, варвар, – пробормотал телохранитель по-норманнски, подталкивая его к видневшемуся в конце коридора дверному просвету.
– Почему ты считаешь, что повезло?
– Потому что ведут тебя по "тропе императорской любви", а не по "тропе императорского гнева".
– Значит, у вас этот подземный переход называется "тропой любви"? Странно.
– Странно то, что повелительница благоволит к тебе. К чужеземцам свою благосклонность она теперь проявляет редко. А все остальное – привычно.
– Почему такая нелюбовь к чужестранцам? Чтобы не дразнить полководца Зенония?
– Чертова Этилла, – проворчал евнух. – Никто не знает, почему императрица до сих пор терпит эту болтушку, вместо того, чтобы приказать отравить ее или, для разнообразия, удушить.
– При чем здесь Этилла? Она как раз не виновна, разговорчивой оказалась императрица.
13
Какое-то время они шли по гулкому каменному коридору, затем спустились в полуподвальное помещение и через какое-то время, преодолев еще один освещенный масляными горелками переход, оказались в небольшом, облицованном разноцветными каменными плитами и окаймленном деревянными креслами и лавками бассейне. Здесь было очень тепло, чтобы не сказать жарко; по трем желобам в бассейн медленно стекала изумрудно-чистая, парующая вода, причем возле каждого желоба стояли большие керамические кадильницы, источавшие пьянящие запахи каких-то неведомых норманну благовоний.
Зал освещался множеством свечей, пламя которых отражалось в специально установленных настенных зеркалах всеми цветами радуги. Только теперь Гаральд понял, что омовение, через которое он прошел в "предбаннике" виллы повелительницы, являлось всего лишь подготовительным очищением перед этой подземной купелью.
Евнух скрылся за ближайшей мраморной колонной, а рядом с Гаральдом из-за той же огромной четырехугольной колонны возникла старая валькирия со своей моложавой напарницей. Они быстро раздели принца донага и аккуратно сложили одежду на ближайшую лавку. Затем Этилла взяла из рук напарницы кубок и подала его норманну.
– Выпей, только не утруждай себя молитвой.
– Что в этом кубке?
– Не бойся, не яд. У нас травят проще, – объяснила Этилла, посматривая на установленные помощницей песчаные часы. – И потом, правительница не любит совершать омовение с мертвецами. Побыстрее пей. Это всего лишь "напиток зачатия", а по мне, так это "напиток жестокого разочарования", для повелительницы, естественно. Кстати, на разных людей он действует по-разному. Некоторые впадают в такое состояние, словно у них начался приступ некоей сатанинской болезни, или, как ее еще называют, падучей.
Напиток слегка горчил, но это была горечь дикого меда. Когда Гаральд мужественно допил его, почувствовал, что хмелеет, но совсем не так, как хмелеют от медовухи. Еще несколько минут старая валькирия стояла рядом с парнем, наблюдая за перевоплощением. Когда на лице его проступила блаженная улыбка, она убедилась, что "напиток зачатия" начал действовать. Еще через несколько минут он станет безвольным и ко всему, кроме женщин, безразличным. Старая валькирия многое отдала бы, чтобы сексуальное бешенство свое этот юный, но уже достаточно крепкий норманн погасил на ней, но увы… Возможно, когда-нибудь, со временем. При этом сама она готова опустошить хоть три таких кубка.
Старая валькирия знала, что в эти же минуты императрица Зоя Македонская тоже опустошает свой кубок, а значит, воздействовать на ее страсть напиток станет в то же время, что и на страсть норманна. Только бы там, в бассейне, он не оплошал, иначе правительница рассвирепеет.
– Если чувствуешь, что с этим у тебя что-то не так, – с тревогой взглянула Этилла на детородный член странника, – разбудить в тебе мужчину всегда может "поцелуй лепестка", как это называют арабские наложницы императора. Знаешь, как это происходит?
– Уже знаю.
– Нет, пробуждать тебя буду не я. Есть одна молоденькая, совсем юная служанка-гетера…
– Не надо. Когда-нибудь в следующий раз и не здесь. Пока что достаточно "напитка зачатия".
– Правильно, императрица не любит, когда мужчина вынужден прибегать к помощи гетер, хотя в отдельных случаях вынуждена мириться.
В свое время "напитком зачатия" это зелье назвала сама императрица, поверившая, что оно способно избавить ее от бесплодия. После этого она переспала с доброй сотней крепких выносливых мужчин, у которых уже были свои дети, однако чуда так и не произошло. Другое дело, что некоторых мужчин этот напиток приводил в сексуальное бешенство. Как поначалу и ее саму. Правда, какое-то время она все еще надеялась, что жизненная сила кого-то из завлеченных ею мужчин, особенно юных, в конце концов сумеет проявить себя. Однако все эти мечтания давно развеялись.
Старая валькирия взглянула на стоявшие в нише у светильника песочные часы. Оставаясь сбоку и чуть позади от викинга, она наблюдала, как подергивается на скуле пока еще не ведавшая бритвы щека, и, страстно поведя рукой по бедру парня, решила, что он готов.
– Ладно, входи в эту божественную имперскую купель, – подтолкнула к ведущим в бассейн голубым ступеням.
– Она, как и прежде, будет чувствовать себя так, словно вы все еще находитесь в кабинете, – уже на первой ступени придержала его за руку Этилла. – Ласкать тоже будет, не прерывая беседы. Делай то же самое, беседуй. Поддерживай эту любовную игру.
– Трудно мне пришлось бы без твоих советов, – огрызнулся викинг.
– Не ворчи, а прислушивайся к ним, – соблазняюще провела руками по его ягодицам старая валькирия. – Тебе разве не сказали, что из покоев правительницы ведут два хода-тоннеля?
– "Любви" и "ненависти".
– Так вот, отсюда, из императорской термы, тоже уходят по одному из этих тоннелей.
– Даже предположить такое не мог, – снисходительно осклабился принц.
– Не окрысивайся. Прислушивайся, присматривайся и всегда помни, что при имперском дворе жизнь ценится не дороже куска кожаного ремешка, которым тебя охотно удушит любой из евнухов, причем просто так, ради развлечения.
– Перед тобой – воин, а не слуга или пленник императора.
– Ты всего лишь наемник, а к наемникам здесь относятся не намного лучше, чем к пленникам. Особенно когда плохое настроение у полководца Зенония. Сегодня вы служите одному правителю, завтра другому. Он этого не поощряет. У империи свои законы и свои суды, то и другое – тайное.
– Однажды я спросил своего брата-короля Олафа, почему он не объявит себя императором. И был удивлен, когда услышал, что империя – худший из способов монархии, ее закат, и вообще, худший из способов государственного устройства. Теперь же я и сам подумаю, стоит ли мне добиваться этого титула.
– Ты бы со мной не мудрил, – проворчала старая валькирия. – Выхода действительно два, и еще не ясно, по какому из них будут уводить тебя. Не о короне думай – о том, как сохранить для этого ценного украшения свою бесценную голову. Ты хоть знаешь, что нынешний император Михаил IV Пафлагон лишь недавно, в апреле, коронован? В том же месяце, когда муж Зои император Роман III Аргир утонул во время купания.
– Причем по странной случайности утонул в этой же терме?
– В этой, – безо всякой набожности, скорее небрежно перекрестилась Этилла. – Но ты не должен помнить об этом. Воду давно сменили, людей, знавших об этом несчастье, случившемся с почти семидесятилетним императором, – тоже… сменили. Романа еще только готовили к погребению, а Зоя уже надела императорскую корону на голову своего возлюбленного Михаила, – прошептала на ухо норманну, – человека самого низкого и непотребного происхождения, младшего брата евнуха Иоанна Орфанотрофа.
– Император, говорят, еще очень молод и статен собой.
– Поначалу Зоя восхищалась Михаилом, но оказалось, что он тяжело болен. Все чаще бьется в припадках, впадает в беспамятство, какими-то хворями томится… Так что вполне может оказаться, что следующим на престол императрица возведет тебя.
Старая валькирия грустновато улыбнулась и жадно провела рукой по мощной молодой груди принца.
– Ну, такое вряд ли когда-либо произойдет.
– Может, варяг, может…
– Ладно, не будем гадать. Советуй дальше, – благоразумно смирился норманн.
– Она появится оттуда, – указала на оранжевую колонну по ту сторону бассейна. – Когда будет спускаться по лестнице, ведущей из верхнего яруса, не упрямься, полюбуйся красотой ее фигуры. Покажи, что ты восхищен ее телом.
– У меня это не получится.
– Для женщины ее возраста тело и впрямь замечательное, правда, только для ее возраста… – как-то сквозь зубы, едва слышно проговорила старая валькирия. – Дай Бог тебе дожить до ее лет и продолжать вести себя, как она. Иди до островка, на который наткнешься посреди бассейна. Все, что должно будет произойти между вами, произойдет именно там.
– Только пока что не вижу самого островка.
– Он – подводный. Тебе не нужно видеть, ты его почувствуешь, – снисходительно улыбнулась старая валькирия. – Если останешься достаточно храбрым, повелительница постарается превратить его в островок блаженства. Очевидно, такое запоминается на всю жизнь, если, конечно, мужчине не посчастливилось пережить что-либо более острое.
– Уже пришлось, – легкомысленно объявил Гаральд. Однако никакого влияния на служанку это не произвело.
– Не каждый день и не каждому мужчине дано познать ласки императрицы, к тому же – византийской.
Служанка хотела добавить еще что-то, но, увидев на лестнице Зою, тут же поспешно скрылась за колонной, словно бы растворилась в благоухающих парах этой императорской термы.
14
Повелительница ступала неслышно и почти грациозно, а ее плотно облегающий розовый пеньюар четко очерчивал линии фигуры. Только теперь норманн сошел с последней ступени и пошел навстречу женщине. Вода едва достигала груди и была теплой ровно настолько, чтобы, находясь в ней, не чувствовать ни жары, ни холода. Они сошлись на небольшом подводном возвышении, на искусственном островке с двумя, расположенными друг против друга, углублениями посредине. Войдя в них, купальщики могли полулежать, то ли касаясь друг друга жарко сплетенными ногами, то ли нежно обнявшись. Несомненно, этот островок следовало бы назвать "гнездом любви" или чем-то в этом роде.
– Итак, вас интересовало, чем будут заниматься норманны, как только подпишут контракт с канцелярией императора. – Старая валькирия оказалась права: повелительница вела себя так, словно они лишь на какое-то время прервали беседу в ее кабинете.
– Мои воины должны знать, где им предстоит воевать и с кем.
Только теперь Гаральд обратил внимание, что несколько светильников уже оказались погашенными, а водяной пар начал сливаться с радужными сумерками, слегка подсвеченными отражениями разноцветных зеркал. Кроме того, откуда-то из верхних сфер этого гулкого подземелья стали доноситься звуки каких-то музыкальных инструментов, по голосам своим похожих на пастушьи волынки.
Гаральд явственно ощущал, как его охватывает некое странное опьянение, некая постепенно нараставшая эйфория. Мир, в котором оказался в эти минуты конунг конунгов, постепенно терял реальные ощущения и оценки. Все в нем казалось призрачным, преходящим, но в то же время прекрасным. А многоцветная дымка, окутывавшая теперь весь бассейн, лишь усиливала остроту восприятия блаженства, делая его более чувственным и облаченным в невиданные цвета.
– Они будут знать, конунг конунгов, будут…
Приблизившись к островку, повелительница подхватила его под руку и по ступенькам возвела сначала на возвышенность, слегка напоминающую эшафот, а затем спустилась вместе с ним в углубление, в котором прямо из-под ног прорывались теплые термальные ручейки. Несколько струек пробивалось также из стенок, на которых им следовало полулежать.
– Но уже теперь могу сказать, что в течение нескольких месяцев мы намерены использовать ваших норманнов для борьбы с пиратами, досаждающими нашим купцам в Эгейском и Средиземном морях. Всех захваченных пиратов можете частью казнить, а частью, наиболее молодых и крепких, – подносить императорскому двору в виде пленников. А все захваченное у пиратов – возвращать, если товар принадлежал византийским купцам и объявился их владелец, или же присваивать себе в виде военной добычи. Но если что-то из драгоценностей решите преподнести в дар мне или императору, то кто решится осудить ваше стремление?
– Что ж, пираты так пираты, тоже вполне пристойное занятие.
– Во всяком случае, самое безопасное и прибыльное, какое только можно предложить наемнику. Постарайтесь это оценить, мой юный принц.
– Постараюсь.
– Нет, вы все-таки постарайтесь. Кстати, Визарий на какое-то время отозван из Корсунской земли. Уже с завтрашнего дня он станет обладателем двух больших голубиных стай и, в основном, будет заниматься налаживанием голубиной почты, то есть служить вместе с вами.
– А при чем здесь… голубиная почта?
– Наши агенты, разбросанные по различным портам Эгейского, Средиземного и Понтийского морей, будут сообщать ему, какие караваны идут к нам или в другие страны из Балкан, Кавказа, Египта…
– Понятно. Зная, куда они направляются, мы сможем брать их под свою защиту.
– Или же выслеживать пиратов, которые эти караваны уже ограбили, – покровительственно улыбнулась Зоя. – Таким образом, вы будете истреблять пиратов, усиленно при этом обогащаясь.
– Вы так искренне заботитесь о моем обогащении? С чего вдруг?
Зоя слегка поморщилась. Гаральд и сам должен был понимать, что вопрос прозвучал нетактично. Если только он все еще способен был вникать в подобные тонкости такта и этики. Тем не менее ответ ее прозвучал вполне спокойно и убедительно:
– У меня на вас свои виды, наследный принц норвежский. Большие виды. Вы мне нужны как конунг норманнов, как принц, как воин и… как юный, но преисполненный сил мужчина… Не пытайтесь уточнять, что скрывается за каждым из эти определений. Очевидно, я сама еще не до конца уяснила для себя вашу роль и в моей судьбе, и в жизни империи. – Повелительница прислонилась к своему "лежаку" и неожиданно – для такой женской фигуры – пухлые, мускулистые ноги ее медленно поплыли навстречу его ногам, чтобы на какое-то время сплестись с ними. – Причем многое будет зависеть от вас – вашего поведения, ваших амбиций, умения осмысливать свои слова и поступки, в каких-то вопросах уступать, оставаясь при этом твердым и непреклонным в других. Вы понимаете меня, наследный принц?
– Стараюсь понять, – внутренне вздрагивая от страсти, запинающимся голосом произнес Гаральд.
– Старайтесь, очень старайтесь, – страстно проговорила Зоя, все увереннее проникая ногой в промежность мужчины и давая понять, что это "старайтесь" касается не только степени его понятливости, но и физической выдержки. – Только вряд ли вам это удастся. Я ведь и сама еще не до конца осмыслила все возможности нашего союза. Кто знает, возможно, вам вообще не нужно будет бороться за корону Норвегии?
– Почему? – встрепенулся Гаральд, выходя из непривычного состояния опьянения и отрешенности. – У меня есть все права претендовать на этот трон.
– Но у вас может появиться право претендовать и на византийский трон, – лукаво улыбнулась правительница, привлекая его голову к своей груди. – И уже не королевский, а императорский. Другое дело, что, объединив силы византийцев и норманнов, а частью и русичей, мы могли бы попытаться создать империю, которая бы простиралась от берегов Малой Азии до северных оконечностей Норвегии, а значит, стала бы самой могучей империей мира.
– Так далеко мои мечтания еще не распространялись, – признался Гаральд.
– Всякий монарх должен быть властительным и самолюбивым и править так, словно весь мир только и ждет, когда он подчинит своей власти все державы, княжества и территории земли нашей. Истинный монарх должен рассуждать так: "Раз Господь создал один мир, должен существовать один правитель. И этим правителем суждено стать мне!"
– Слишком смело. Вряд ли мне удастся занять свою голову подобными мыслями.
– Удастся. Иначе какой смысл бороться за трон, ради чего? У императоров и мышление должно быть имперским.
– Вот только для всего этого понадобятся огромные военные силы, которых у меня нет и которые вряд ли когда-либо появятся.
– Прежде всего, для этого понадобится огромная сила воли, а все остальное придет само собой.