– Вас, месье Дарси, – Троцкий поворачивается к французу, – я попрошу быть посредником в сделке – в той ее части, что касается передачи бриллианта, естественно. Я бы не хотел, чтобы мадемуазель Ноэ думала, что я сомневаюсь в чистоте ее намерений, но…
Троцкий разводит руками.
– Сами знаете, что первый признак происходящих великих волнений – это падение нравственности масс.
– Когда вы хотите совершить сделку? – спрашивает Маргарит.
– Немедленно. Завтра. Послезавтра.
Троцкий улыбается.
– Как только месье Дарси скажет мне, что бриллиант у него. Ну, что? Договорились?
– Договорились, – говорит Маргарит и протягивает Троцкому руку для рукопожатия, но тот галантно целует узкую ладонь.
– Надо бы шампанского, – вкрадчиво произносит он, – Но времена тяжелые, придется обойтись чаем.
Маргарит и Дарси спускаются на улицу, у подъезда стоит их автомобиль. Они садятся в салон, Дарси трогает машину с места.
– Уф… – говорит он, – давно мне не было так неуютно! Какой людоед, однако, получается из революционера во власти… Что думаете делать, Марг?
Маргарит поводит плечами.
Потом открывает сумочку и достает небольшой замшевый мешочек.
– Да вы с ума сошли! – бледнеет Дарси. – Все это время…
– Ну да… – отвечает Маргарит спокойно. – Все это время камень был со мной. Вы можете звонить Троцкому, Пьер. Сразу, как приедете.
Дарси кладет мешочек в карман.
– Никогда еще не носил на себе армию…
– Не стоит привыкать, Дарси, – говорит Марг. – Армия – вещь недешевая, но жизнь все равно стоит дороже.
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого
Троцкий и Терещенко сидят друг напротив друга. Ночь. Лампа под зеленым абажуром рисует круг мягкого света. Остальной кабинет в полумраке.
– Я не прошу, – говорит Троцкий, – немедленно передать мне эти бумаги. Я понимаю, что сейчас их нет в вашем распоряжении. Но я готов поверить вам на слово.
– А расписку? Кровью? – кривит рот Терещенко.
– Обойдусь. Слова будет достаточно. Я же неплохо вас изучил – для вас обещание по-прежнему не пустой звук. Давайте, Михаил Иванович! Он же ваш враг, это он мне – союзник. В конце концов, что бы ни случилось – это будет в ваших интересах. А вдруг? Вы же хотите его падения? Если честно?
– Хочу, – говорит Терещенко. – Но я не хочу и вашего взлета.
– Ну, я-то не получал денег от немецкого Генштаба! Вы сами расследовали дело, знаете, что я не вру…
– Знаю.
– Ну, тогда давайте вспомним, что враг моего врага – мой друг. Даете слово?
– Даю.
– А я вам дам на прощание совет. Хороший совет, рекомендую прислушаться. Учитесь жить с оглядкой – Ленин никогда никому и ничего не прощает. То, что я отпускаю вас, вовсе не значит, что в один прекрасный день… В общем, надеюсь, что я высказался понятно. Прощайте, господин Терещенко.
Троцкий опускает взгляд в бумаги.
– И это все?
– И все, – говорит Троцкий. – Если возникнет необходимость найти вас – я вас найду. Спасибо можете не говорить. Все уже оплачено.
За спиной Терещенко возникает телохранитель Троцкого.
Терещенко встает.
Троцкий читает бумаги, не обращая на Михаила Ивановича никакого внимания.
Терещенко выходит в сопровождении конвоя.
Февраль 1918 года. Петроград. Ночь
По заснеженным улицам едет машина.
В салоне сидит Терещенко, на коленях у него узел с вещами.
Пурга.
Машина проезжает мимо идущего по Набережной наряда – матроса и двух солдат. Они смотрят "паккарду" вслед. Автомобиль исчезает в снежной круговерти.
Железнодорожные пути.
Двое конвойных ведут Терещенко через рельсы, тот спотыкается, оглядывается, видно, что ему не по себе.
Возле одного из вагонов их ждет еще один часовой.
Дверь теплушки откатывают, сопровождающий берет у Терещенко узел и швыряет его в вагон.
– Пошел, – командует он. – Что стоишь? Лезь в вагон, чучело!
Терещенко без возражений лезет в теплушку. Двери захлопываются.
Из станционного здания за этой "посадкой" наблюдает Дарси. Рядом с ним оперуполномоченный Бубенцов.
– Видели? – спрашивает он француза и закуривает.
Дарси кивает головой.
Поезд, увозящий Терещенко из России, медленно трогается с места и набирает ход.
В вагоне холодно. В углу стоит буржуйка, на полу иней и грязная солома. Поезд трогается, в щели между досками видны мелькающие огни.
Терещенко разворачивает узел. В нем его гражданская одежда, та, в которой его арестовали в Зимнем. Он находит в кармане пальто зажигалку. Она провалилась за подкладку – красивая золотая безделушка, подарок Марг на Рождество 13-го года, фетиш из прошлой жизни. Во внутреннем кармане костюма – паспорт, измятый, но не рваный. Терещенко с трудом натягивает пальто на свитер, укутывается в куртку. Его бьет дрожь. Он находит в углу вагона несколько кусков угля, щепу, обломки досок и разводит огонь в буржуйке. Огонек слабенький, но лучше, чем ничего.
Поезд режет темноту светом головной фары. Стучат колеса на стыках. Вокруг лес.
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли все святое:
И стыд души, и честь земли.Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И наворованном вине.Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть – или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!
Февраль 1918 года. Петроград. Квартира Троцкого
Троцкий пьет чай из стакана с подстаканником, сидя за своим письменным столом. Перед ним, на зеленом сукне, сверкает гранями алмаз "Терещенко".
Троцкий допивает чай и улыбается.
Февраль 1918 года. Петроград. Подъезд в доме Терещенко. Ночь
Вымотанный, замерзший Дарси звонит в двери квартиры Терещенко.
Маргарит открывает так быстро, как будто стояла прямо за ними.
– Все в порядке, Марг! Он уже едет! – говорит он по-французски. – Все в порядке…
Марг от радости бросается к нему на шею, крепко обнимает и плачет. На лице у Дарси растерянность, он осторожно гладит женщину по вздрагивающим плечам.
Февраль 1918 года. Товарный вагон
Терещенко просыпается возле погасшей печки.
Вагон стоит. Михаил с трудом встает и откатывает тяжелую дверь, выпрыгивает наружу. Идти на одеревеневших ногах трудно, но Терещенко шагает, превозмогая боль. На одном из зданий он видит надпись по-фински. Он двигается вдоль забора, входит в ворота. За воротами – порт. Небольшой порт, но у пирса стоит корабль. Это тот самый корабль, что вез, но не довез в Петроград Ганецкого.
Терещенко подходит к трапу, говорит что-то дежурному матросу, и на палубе появляется капитан.
Михаил разговаривает с ним, но капитан качает головой. Тогда Терещенко достает из кармана золотую зажигалку. Капитан смотрит на безделушку, потом на Терещенко.
Корабль плывет по серому беспокойному морю.
В микроскопической каюте на койке спит Терещенко. Лицо у него осунувшееся, жесткое, на коже видны обмороженные шелушащиеся участки.
Корабль стоит у пирса. Терещенко спускается по трапу. Выходит из порта – глядит на пыхтящие грузовички, на конные повозки – и пешком идет в сторону города.
Февраль 1918 года. Норвегия. Трондхейм
Терещенко звонит в двери небольшого дома.
Из-за приоткрытой створки выглядывает сравнительно молодая женщина.
– Что вам угодно? – спрашивает она по-норвежски с подозрением оглядывая оборванца, стоящего перед ней.
– Могу ли я видеть Ларса Бертона?
– Минутку.
Двери закрываются и распахиваются снова.
На пороге стоит Ларс Бертон, капитан "Иоланды".
– Герр Терещенко? – говорит он, вглядываясь в лицо гостя. – Мишель? Это ты?
Мужчины обнимаются.
Столовая в доме Бертона. Вечер
Бертон и Терещенко сидят за столом после ужина.
– "Иоланда" возит раненых с Восточного фронта, – рассказывает Бертон. – Ходит под флагом Красного креста и, может быть, поэтому до сих пор цела. После войны ее вернут сюда, в Трондхейм, и мы снова вместе на ней поплывем…
Бертон и Терещенко курят. Перед ними стаканы с бренди. Мишель переоделся. На нем явно одежда Бертона, но они одной комплекции и роста, так что наряд не выглядит как с чужого плеча.
– Возможно, что яхте понадобится некоторый ремонт.
– Возможно, "Иоланда" – это теперь все, что у меня есть.
– Ты – жив, Маргарит – жива, твоя мать – жива… Все не так плохо до тех пор, пока бьется сердце.
– России больше нет, Ларс.
– Ну почему же? Она – есть. Просто, теперь это другая Россия.
– Не моя.
– Да, – соглашается Бертон. – Не твоя. И что ты теперь собираешься делать? Бороться?
– Просто жить, – говорит Терещенко, допивая бренди. – Это будет сложно, Ларс, но я постараюсь.
Март 1918 года. Русское консульство в Норвегии
– Михаил Иванович! Дорогой! Как же мы все рады вас видеть!
Секретарь консульства – сравнительно молодой, высокий, нескладный и лысоватый, не на шутку взволнован. Он суетится, не знает, куда девать руки, но видно, что приход Терещенко ему приятен.
– Вы здесь? А мы даже не предполагали, что вам удалось выбраться! Ходили слухи, что вас…
Он оглядывается с опаской.
– Впрочем, это слухи… Ерунда! Вы же живы! Мы все очень рады вам помочь! У нас тут все старые кадры! Консулом – Федор Лаврентьевич Брусе, жаль, что сейчас в отъезде! Вас помнят прекрасно! Что вам угодно, Михаил Иванович?
– Вы сможете передать в Петроград, моей матери и жене, что я жив и здоров. Жду их здесь, и как можно быстрее.
– Конечно же, – улыбается искренне секретарь. – Передам немедленно. Что-нибудь еще?
Февраль 1918 года. Петроград. Особняк мадам Терещенко
Мадам Терещенко играет с внучкой.
Мишет здорово подросла, ей уже больше года. Она ходит, улыбчивая, ей нравится играть с Елизаветой Михайловной. В доме больше никого нет. Мадам играет с ребенком, Мишет весело смеется, обнимает бабушку за колени и замирает, положив на них голову. Елизавета Михайловна нежно целует внучку в темечко. Лицо у нее удивительно мягкое, кажется, что морщины разгладились и она помолодела. Такое лицо бывает только у счастливых людей. Она гладит девочку по кудряшкам и что-то напевает.
От дверей за ними смотрит совершенно растерянная Марг.
Мадам Терещенко замечает Маргарит и тут же каменеет лицом. Она в ярости, что Марг застала ее врасплох. Ребенок видит перекошенное лицо бабушки и начинает плакать.
– Я думала, что вы ненавидите нас обеих, – говорит француженка. – Простите меня, Елизавета Михайловна.
Мадам Терещенко обнимает испуганную девочку.
– Она – это единственная причина того, что ты еще жива, – говорит Елизавета Михайловна холодно. – Единственная причина.
– Я пришла, чтобы сказать вам, Елизавета Михайловна, что мы уезжаем. Через три недели мы с Мишет уезжаем в Норвегию. Дарси помог мне получить разрешение на выезд.
– Ну что ж… – отвечает мадам Терещенко. – Все, что ни делается, то к лучшему. Не привыкла и не стоит привыкать. И помни, что ты мне пообещала…
Конец марта 1918 года. Петроград. Вокзал
Марг и Мишель у вагона поезда на Мурманск. Их провожает Дарси. На перроне суета, людей много. Едут целыми семьями, с картонками и чемоданами, с дорогими дорожными сумками и поспешно скрученными узлами из простыней.
Вещи Марг уже погружены в купе, до отправления еще есть немного времени и, несмотря на сырость, Марг с Мишет решили подождать на улице.
Дарси курит. Он осунулся, постарел за последние дни. Чувствуется, что суета с бриллиантом его утомила. На лице Марг тоже следы усталости и недосыпания, одна Мишет свежа и хороша.
– Спасибо, Пьер, – говорит Марг. – Бросайте все, уезжайте во Францию. Будем ходить друг к другу в гости…
– Обязательно, – кивает Дарси, улыбаясь одними губами. Глаза у него печальны. – Если Люберсак меня отпустит.
– Попрощайся с дядей Пьером, Мими! – просит Марг, и Мишет машет Дарси ручкой.
– Марг! – говорит Дарси ей в спину, и она оборачивается. – Я в жизни не прощу себе, если не сделаю это сейчас. Марг… – Останьтесь. Я прошу вас…
– Я не понимаю вас, Пьер! – удивляется Маргарит.
– А вы попробуйте… Останьтесь со мной, Марг. Останьтесь со мной, погодите пару недель, и мы с вами уедем во Францию…
– Что вы такое говорите, Дарси?
– Не перебивайте меня, Марг, я прошу.
Он опускает голову, словно молится, а потом снова глядит ей в глаза.
– Война скоро закончится, и я увезу вас к себе, в Прованс. Я не так богат, как ваш муж, но вполне способен обеспечить вам достойное существование. Терещенко – изгой. Он разорен, у него нет дома, что он может вам дать? Вы даже не муж и жена…
– Пьер, – мягко говорит она. – Прошу вас, не скажите ничего, о чем бы потом пришлось пожалеть…
– Я ни о чем не пожалею, мадмуазель Ноэ. Я не мог не сказать вам… Я вас люблю. Я находился и нахожусь в дружеских отношениях с вашим мужем, но так случилось… Я не знаю, как смогу без вас жить… Не слышать вашего голоса. Не видеть вас… Я молчал сколько мог и делал все, о чем вы меня просили, но не ради Мишеля… Ради тебя.
Он шагает вперед и протягивает к ней руки.
– Я все сделаю ради тебя. Останься.
– Пьер, – говорит Марг. – Мне жаль.
Она подходит к Дарси и целует его в щеку. Потом идет к вагону и исчезает в его чреве.
Поезд с шипением трогается с места, выбрасывая во все стороны облака паровозного пара. Пар окутывает долговязую фигуру француза, а когда он развеивается, Дарси на перроне уже нет.
Конец марта 1918 года. Мурманск
Маргарит с Мишет на руках спускается со ступеней багажного вагона. Вокруг десятки железнодорожных путей, заставленных вагонами. Невероятная грязь. Под ногами грязная снежная каша, перемешанная с соломой, экскрементами, мусором. Там, где снег сохранил хотя бы серый оттенок, видны желтые потеки мочи.
Здесь, в нижней части Мурманска, возле порта, сосредоточены сотни разных вагонов – от некогда шикарных салонов международного класса до полуразбитых теплушек.
Везде люди – военные, гражданские, разных национальностей и достатка. Звучит иностранная речь – здесь много тех, кто пытается сбежать из России. Вонь, многолюдье, полная неразбериха.
Маргарит с ужасом смотрит на окружающий ее пейзаж. Она одна, с ребенком на руках и с тремя чемоданами, выставленными на черный снег, – помощи ждать неоткуда.
Мимо проходят двое французов в военной форме.
– Господа, – обращается к ним Маргарит. – Я француженка и нахожусь в затруднительной ситуации. Могу ли я просить вас о помощи?
Порт Мурманск
Двое французских офицеров помогают Маргарит нести ее чемоданы. Сама мадемуазель Ноэ шагает рядом с маленькой Мими на руках. Ребенок испуганно глядит по сторонам.
Все они останавливаются возле небольшого каботажного судна.
– Здесь, мадам, – один из офицеров ставит чемоданы на землю и показывает на корабль. – Это судно ходит из Мурманска в Вардо, другого шанса на ближайшие несколько дней нет.
– Я попробую договориться, – говорит Маргарит.
– Пробуйте, мадам. Вещи мы посторожим, не волнуйтесь.
– Благодарю вас, господа.
Борт каботажного судна
Капитан – еще нестарый мужчина с испитым лицом – мрачен.
– У меня нет мест, гражданка.
– У меня на руках ребенок.
– Я вижу. У меня нет мест. Я же не могу никого высадить, чтобы взять вас?
– У меня пропуск, подписанный самим Троцким.
Капитан ухмыляется.
– Да хоть Керенским, хоть Троцким. Нет мест. Можем попробовать следующим разом.
– Мы не доживем до следующего раза.
Капитан пожимает плечами.
– Жаль, гражданка, но мест нет.
– А если так? – Маргарит протягивает капитану затянутую в перчатку руку. На ладони лежит достаточно крупный бриллиант. – Я бы с удовольствием дала бы вам меньший, но это – последний. Сколько вы зарабатываете, капитан? Этого хватит, чтобы отдать мне свою каюту?
Капитан отрывает взгляд от бриллианта, и смотрит на нее с интересом.
– Моя каюта стоит больше, – говорит он, наконец. – Ненамного, но больше. Этот бриллиант и твоя уступчивость во время рейса. Тогда еще будете столоваться в корабельном камбузе – ты и дочь. Идти сутки, проголодаетесь. Я бы взял деньгами или бриллиантами, но ты говоришь, что у тебя их нет.
Маргарит смотрит на капитана с презрением, как на насекомое. Он же на нее – со злорадством и ожиданием.
Она разворачивается и начинает спускаться по трапу.
– Ты куда? – спрашивает капитан.
– За багажом. Освободите мою каюту, капитан. Я устала. И не рассчитывайте на мою уступчивость. Бриллианта достаточно.
Апрель 1918 года. Норвегия. Трондхейм. Порт
К пирсу, гудя, подходит судно.
Встречающих немного. Среди них Терещенко и Бертон.
Корабль швартуется.
Бертон и Терещенко взбегают по трапу навстречу выходящим пассажирам. На палубе, на чемоданах с Мими на руках, сидит Маргарит. Терещенко бросается к ним, обнимает обеих. Маргарит оседает в его руках. Она без сознания.
Трондхейм. Больница
Врач – пожилой мужчина в белом халате – беседует с Терещенко.
– Минимум две недели, а то и больше. Она истощена физически и морально – ей просто необходимо пройти курс лечения. И потом… Я вижу у нее сильное гинекологическое воспаление, тут нужна особая терапия. Все будет сделано, можете не сомневаться!
– Я могу пройти к ней?
– Конечно, но ваша жена под действием успокаивающих микстур. Не утомляйте ее. Ей нужно спать – это главное лекарство для нервной системы. Мозг должен отдохнуть, чтобы не было лихорадки…
Больница. Палата Маргарит
Терещенко садится рядом с постелью Марг и берет ее за руку. Она приоткрывает глаза.
– Мишель…
– Все в порядке, любимая. Тебе уже лучше…
– Я все время сплю.
– Так надо.
– Мишель?
– Она в доме у Бертона. Лотта за ней присмотрит.
– Мишель…
– Что, милая?
– В черном чемодане, за подкладкой, два чека… Их надо обналичить…
– Давай потом…