* * *
- Добрый день, господин Гизевиус!
- В отличие от вас, господин Мюллер, я не могу назвать этот день добрым.
- Рад, что чувство юмора вас еще не покинуло. - Гестапо-Мюллер скептически осмотрел со всех сторон сидевшего на табурете в центре комнаты дипломата. - Чего, правда, не скажешь о прежнем внешнем лоске. Как вам, кстати, наши апартаменты? Признаюсь, поначалу хотел определить вас в общую камеру. Там хоть сплошные уголовники, мародеры да убийцы, однако всё, как ни крути, живое общение. Потом, каюсь, испугался: вдруг из-за этого общения наша с вами беседа может не состояться?
- За что меня арестовали?
Мюллер изобразил на лице удивление:
- Вас, человека с дипломатической неприкосновенностью, арестовали? Помилуйте, это всего лишь задержание. - От улыбки Мюллера у Гизевиуса по коже прошел мороз. - Временное задержание. По подозрению в измене рейху.
- Что за бред? - Гизевиус даже не попытался придать голосу нотки гнева: сейчас его целью было простое затягивание времени. - Я не понимаю, о чем вы говорите.
- Бросьте. Всё вы прекрасно понимаете. - Мюллер выглянул в окно, затем вновь повернулся к арестованному: - Господин дипломат, теперь только от ваших ответов - подчеркиваю, правдивых ответов! - зависит, выйдете вы на волю или… будете "случайно" повешены в своей одиночной камере. Времени на ложь и сопли у меня нет. Итак, возвращаетесь в камеру… или?
- У меня есть время подумать?
- Значит, все-таки выбрали петлю. Гюнтер!
- Нет! - плечи Гизевиуса предательски затряслись.
Шеф гестапо хладнокровно наблюдал за конвульсиями арестованного. Когда истерика прекратилась, он продолжил допрос:
- Меня интересует, о чем вы говорили прошлой ночью, с 12 на 13 июля, с полковником Штауффенбергом.
"Всё, - обреченно подумал Гизевиус, - он обо всем знает. Даже о нашей тайной встрече с графом. Проклятая страна, доносчик сидит на доносчике…"
- Кажется, вы передумали отвечать?
- Мы обсуждали… - Каждое слово давалось Гизевиусу с большим трудом, ибо он понимал, что своим признанием подписывает смертный приговор не только себе. И все же где-то глубоко внутри теплилась надежда, что не все еще потеряно. - …вопрос смещения фюрера с поста главы рейха. И партии.
- Смещение каким образом?
- Умерщвлением.
На непроницаемом лице шефа гестапо не отразилось ни одной эмоции.
- Продолжайте.
- Инициатором покушения на фюрера является граф Штауффенберг. Мы его в этом решении не поддерживали, но…
- Кто - "мы"? - перебил Мюллер.
- Оппозиция.
- Назовите имена.
- Генерал-фельдмаршал Клюге…
- Мудрый Ганс?
- Да. Так его называют в определенных кругах вермахта.
- Кто еще?
- Профессор Йенсен, Отто Кип из иностранного отдела ОКВ, Карл Гердлер, советник концерна "Бош"…
- Хорошо. Оставим пока имена в покое и вернемся к деталям. Как полковник Штауффенберг намеревается убить фюрера?
- С помощью бомбы.
- Когда?
- Он уже едва не сделал это два дня назад.
Вот теперь Гизевиус, если б не был так озабочен страхом за свою шкуру; мог бы сполна насладиться произведенным на шефа гестапо эффектом. А у Мюллера буквально перехватило дыхание. Два дня назад могло произойти убийство Гитлера, а гестапо узнает об этом лишь спустя сорок восемь часов, да и то случайно! Чтобы не выдать своих чувств, следующий вопрос он задал, отвернувшись к окну:
- Как, когда и где это должно было произойти?
- 11 июля он, то есть граф Штауффенберг, прибыл на совещание в ставку фюрера в Берхтесгадене. Бомба находилась у него в портфеле. Все было готово к устранению фюрера. Но в последний момент граф передумал.
- Причина?
- Покушение планировалось не только на фюрера. Но в тот день на совещании не оказалось ни Геринга, ни Гиммлера.
Группенфюрер резко развернулся:
- Значит, ваша оппозиция готовила покушения еще и на министра авиации с рейхсфюрером?
- Совершенно верно. Но убийство рейхсфюрера не было обязательной целью. В отличие от Геринга.
- На какой день намечена следующая акция?
- Теперь не знаю. Последнее решение, которое было принято при мне, касалось встречи членов оппозиции в ближайшее время. Для окончательного обсуждения данного вопроса.
- О чем еще говорили со Штауффенбергом в ночь накануне вашего задержания?
- Обсуждали переговоры с англо-американцами. Пришли к выводу, что, пока не предпримем существенных действий, никто из них на сепаратные переговоры с нами не пойдет. Как сказал граф, все будет зависеть от того, каким образом свершится заключительный акт - изнутри или извне.
Неожиданно группенфюрер почувствовал сильную ломоту в висках. Видимо, сказалось нервное перенапряжение. Он подошел к двери, распахнул ее и позвал:
- Гюнтер! Гюнтер, черт бы вас побрал!
Адъютант стремительно вбежал на крик начальника.
- Арестованного в камеру. Дать ему бумагу карандаш, ручку или что там у вас еще пишет… Охрану у его камеры усилить! И не тревожить меня двадцать минут. Слышите, Гюнтер, двадцать! Не десять и не пятьдесят. И принесите мне таблетку от головной боли.
Гизевиуса увели. Мюллер достал из шкафа бутылку коньяка и бокал. Наполнил последний до половины. Дверь приоткрылась.
- Гюнтер, вы идиот или не знакомы с часами?
- Ваши таблетки, господин группенфюрер. И еще… - адъютант неуверенно покосился на телефон, - вам звонит рейхслейтер Борман.
Мюллер мысленно чертыхнулся, опрокинул в рот содержимое бокала вместе с лекарством, потянул носом воздух и поднял трубку:
- Мюллер слушает.
* * *
Курков вышел из костела Святого Иосифа и, исподволь оглядевшись вокруг, направился к раскинувшемуся метрах в двадцати от церкви небольшому озерцу, на берегу которого виднелась нужная ему скамейка.
Ждать пришлось минут сорок.
Подошедший к нему человек оказался стариком лет семидесяти в изрядно поношенном, но чистом костюме. Голову незнакомца венчала шляпа с потертыми полями, в руке он держал небольшую сумку.
- Простите, господин солдат, у вас не найдется пары монет для моей жены Берты? Она очень больна. - Первым желанием Куркова было вскочить и выразить радость от встречи, но старик опередил его: - Суньте руку в карман и сделайте вид, будто ищете деньги. За вами следят. Не гестапо: слишком не профессионально. Скорее кто-то из ваших сослуживцев. Наклоните голову и шепните, где вы служите.
Курков послушно выполнил все указания старика:
- У Отто Скорцени.
- Всыпьте деньги мне в ладонь. Мы вас найдем. - И благодарно закивал: - Спасибо, господин солдат! - Откланявшись, старик шаркающей походкой направился к следующей скамейке.
- Стоять! - тут же раздался повелительный окрик. - Старик, это тебя касается! - Из кабины притаившегося в прибрежных кустах армейского грузовика, который Курков по пути к скамейке непростительно не заметил, выскочил Шталь. Догнав недавнего собеседника Сергея, он схватил его за плечи и рывком развернул к себе: - Я же сказал: стоять! Быстро покажи, что у тебя в руке!
Связной "недоуменно" развернул ладонь:
- Добрый господин солдат только что дал мне два пфеннига. Господин офицер, не отнимайте! У меня больная жена! Наш дом разрушен, и мы вынуждены жить у сестры жены. Я профессор Штельцер, Теодор Штельцер. Вы, конечно, не слышали обо мне, но среди ученых-ботаников мое имя хорошо известно. Если я совершил что-то противозаконное, то готов немедленно вернуть деньги господину солдату! Я ведь не знал…
- Пошел вон! - Шталь брезгливо откинул от себя руку старика.
- Простите, но вы же остановили меня…
- Пошел вон, я сказал!
Курков, наблюдая за их диалогом со скамейки, зашелся в хохоте: пришла пора и ему "включить артиста".
Шталь, приблизившись, угрожающе навис над Курковым:
- Немедленно прекратите смеяться! - Получив в ответ новую порцию издевательского смеха, Шталь бросил короткий взгляд вслед удалявшемуся старику и, сжав кисть правой руки в кулак, резким движением ударил Куркова по лицу.
Разбитая губа русского окрасилась кровью.
- Давненько я по морде не получал, - сплюнул Курков кровь на землю. - Только слабоватый у вас удар, господин капитан. Губу вон разбили, а зубы-то целы. Вот как надо бить… - Удар кованого армейского сапога пришелся немцу под правое колено. Охнув, тот кулем свалился на песчаную дорожку. Теперь Курков склонился над ним. И смачно произнес по-русски: - Руки о тебя пачкать не хочется, гнида. - Не удержавшись, нанес еще один удар ногой - на сей раз по ребрам офицера. Тот тихо взвыл и свернулся от боли калачиком.
Сергей посмотрел по сторонам. Старик ушел. А больше, кажется, никому не было до них дела.
"Вот и свиделись, - подумал Сергей, успокаиваясь. - Теперь мне остается только ждать. Раз дед сказал, что меня найдут, значит - найдут".
Более не удостоив стонущего капитана и взглядом, он решительно зашагал в противоположную сторону, к автобусной остановке.
Проезжая улицами Берлина, Курков через окно общественного транспорта безучастно наблюдал, как местные жители пытаются привести свой город хотя бы в относительный порядок. Старики, женщины и дети убирали с проезжей части и с тротуаров обломки бетонных плит, кирпича, камни, битое стекло, обгоревшее дерево - наглядные свидетельства недавнего авианалета. "Прямо как у нас, - машинально отметил про себя Курков, и вдруг ему жутко захотелось курить. Причем затянуться непременно родной, обжигающей горло махоркой. - И ничем-то мы от немцев особо не отличаемся. И даже своих "Шталей" у нас с лихвой хватает. Ну да ничего, Бог даст, и с ними рано или поздно разберемся…"
Когда автобус подъехал к зданию Потсдамского вокзала, времени до конца увольнительной оставалось два с половиной часа. Однако Курков принял решение вернуться в казармы.
* * *
Старков бросил старый, прожженный в двух местах ватник на землю и сел на него. Ким прилег рядом. Невдалеке водитель, обнажив торс, возился с виллисовским движком. Кругом стояла тишина. Не было слышно даже пения птиц.
- Смотри-ка, июль, а жары нет, - старик, прищурившись и закинув голову, посмотрел на солнце.
- Вы меня сюда о жаре привезли поговорить, Глеб Иваныч?
- Не спеши, дай насладиться покоем. - Старков достал из полевой сумки бумажный сверток, флягу, и вскоре взору Кима предстал роскошный обед из двух ломтей тяжелого черного хлеба, трех луковиц и нескольких ломтиков сала. Во фляге плескался разведенный спирт. - Давай-ка, Евдоким, помянем жену мою Клавдию.
Ким отпил из фляги вторым, закашлялся.
- Глеб Иваныч, давно хотел вас спросить, да только вот повода все не было… Как вы вдовцом-то стали?
- Так это еще в тридцать девятом… Да ты ешь, ешь давай: организм, он ведь после водки пищи требует. - Сам подполковник ел мало, Ким это давно заметил. - В том году у нас полный провал случился. Ежова помнишь?
- А как же. Враг народа.
- И еще какой! Он ведь, ирод, всю нашу зарубежную резидентуру под корень ликвидировал. По его приказу людей отзывали на Большую землю, и после они пропадали. Лишь единицы смогли вернуться в строй с приходом Берии. Всех их, кстати, реабилитировали. Хотя были, конечно, среди резидентов и такие, что сами отказались возвращаться в Союз. Так называемые "отказники", ты должен был слышать о них. - Ким утвердительно кивнул головой. - Вот из-за одного такого "отказника" меня и арестовали. Полгода просидел в лагере. Посадили в мае, а в июле Клава умерла. Соседи говорили: сердце не выдержало. Да и у кого бы оно выдержало при мысли, что твой муж - враг народа? Сгорела, одним словом. Одному рад: что не успели и ее отправить на Соловки…
- Так, может, тогда бы и выжила? Или вместе с вами вернулась бы.
- Нашему "всесоюзному старосте" жену вернули? Вот то-то…
- Как, - Ким растерянно посмотрел на старика, - жена Михаила Ивановича Калинина тоже… Не может быть!
- Ты только помалкивай. Болтать об этом не советую. - Старик откинулся на спину. - Вообще-то, я тебя сюда не за тем привез, чтоб о своей семейной жизни рассказывать. По делу. Словом, вызывал меня вчера ночью Лаврентий Палыч. Интересовался, что мы сделали для того, чтобы предупредить Гитлера о покушении.
- Как что? Отправили сообщения и в Германию, и в Англию. Уж хотя бы один-то из резидентов наверняка сможет найти возможность передать информацию по назначению!
- А если нет? Вот ты, будь на их месте, осмелился бы сообщить Гитлеру, что его собираются убить? Молчишь? То-то.
- И все-таки из семи человек один да должен был выполнить приказ.
- Один - да. Только куда или кому он передал информацию? Гиммлеру? Мюллеру? Кальтенбруннеру? Любой из этой троицы обязан отреагировать на подобного рода сообщение. Однако никакой реакции до сих пор нет. Почему? Геббельсу передали? Тогда почему молчит немецкая пропаганда?
- Но прошло всего четыре дня.
- Не всего, а уже!
- Может, выжидают подходящий момент? - предположил Ким.
- Не тот случай. Время уходит. - Старков повернул лицо к собеседнику: - "Вернеру" передали информацию?
- Конечно.
Старик вернулся в исходное положение:
- Не нравится мне тишина, образовавшаяся вокруг нас в последнее время. Очень не нравится. Такое ощущение, что все всё знают, но молчат. - Неожиданно он сменил тему: - О чем ты говорил с Шиловым перед его отправкой?
- Да в основном о работе. О том, как он должен себя вести, что делать…
- Как должен себя вести, говоришь… - Старик помолчал. - О его прошлом вспоминали?
- Да. Сказал ему: вернется - все грехи ему спишутся. Вы же сами обещали.
- Обещал. А теперь вот сомневаюсь, что смогу выполнить обещанное. Да он и сам, я думаю, тебе не поверил.
- С чего бы?
- Шилов - мужик тертый. Тюрьма, брат, - это особая школа. Кто в ней побывал, тот розовые очки на всю жизнь потерял. Будь я на его месте, не поверил бы. Вот и "Вернер" молчит, не докладывает о прибытии Шилова. А ведь тот давно уже должен был объявиться.
- А если не смог выйти на связь?
- Или, как все, выжидает подходящий момент? Знаешь, капитан, интуиция меня никогда еще не подводила. И сейчас она мне напевает, что слишком странная сложилась ситуация. Сплелась она ненормально, но четко. И главное, вовремя. Как по взмаху дирижерской палочки. А со стороны всё вроде бы в тумане. Я же терпеть не могу тумана. Эх, Шилов, Шилов… А может, он, сукин сын, тоже лежит сейчас на лужайке, смотрит в небо и усмехается, как ловко нас провел?
- Не думаю, Глеб Иванович. Не подонок он. Есть у него стер-жень. Шилов особенный какой-то. Сильный. Такому лучше к стенке встать, чем дать себе на горло наступить.
- Думаешь? Что ж, другого выхода все равно нет. Будем ждать.
* * *
Подержанный "хорьх" подобрал Мюллера на повороте именно в том месте, которое назвал по телефону Борман. Шеф гестапо редко пользовался автомобилем, предпочитая ему общественный транспорт и пешеходные прогулки. Одни сослуживцы считали его по этой причине скрягой, другие же видели в подобном "чудачестве" шефа солидарность с бедствующим в военное время населением. Неправы были все. На самом деле благодаря пешим прогулкам Мюллер узнал город как собственную ладонь. Досконально изучил все улицы и переулки и теперь с закрытыми глазами мог уйти от преследования либо наблюдения. И все-таки перед тем как сесть в авто, группенфюрер еще раз проверился. Все чисто.
Рейхслейтер встретил его в своем кабинете:
- Господи, группенфюрер, в цивильном платье вы выглядите значительно респектабельнее. Что будете пить? Ах да, простите, конечно же, коньяк. Все асы той войны предпочитают французский коньяк.
- Если, конечно, он есть в наличии. Господин рейхслейтер, ваш звонок застал меня врасплох. Мы ведь должны были увидеться через четыре дня.
Разливая напиток, Борман отвернулся от шефа гестапо, и теперь тот рассматривал спину второго человека рейха. Плотное, широкое тело Бормана, его темные с сединой зачесанные назад волосы, прикрывающие мощный затылок, раздражали гестаповца. Впрочем, в душе он точно так же относился ко всем старым наци, которых арестовывал в двадцатых, сажал в камеры в начале тридцатых и чьи приказы выполнял начиная с тридцать третьего года.
Первый тесный контакт Бормана с Мюллером произошел в июне-июле сорок третьего. В преддверии намечавшейся тогда Курской битвы Мюллер вышел на высшее руководство рейха с инициативой проведения радиоигры с Москвой посредством провалившейся "красной троицы" - советской разведсети, работавшей в Германии, Швейцарии, Бельгии и даже Великобритании. Гестапо вошло в контакт с абвером Канариса и вермахтом, чтобы переправлять русским крепкую и убедительную дезинформацию. Однако радиоигра просуществовала - в том виде, в каком задумывалась Мюллером, - недолго. В середине июня Канарис отказался оказывать дальнейшую помощь гестапо, обосновав свое решение предположением, что Москва уже разгадала планы противника. Мюллер вынужден был доложить о провале своей работы, "не забыв"- при этом переложить часть вины на "межведомственные противоречия между СС и СД". Кальтенбруннер отреагировал весьма неадекватно: неожиданно для Мюллера он доложил о его выкладках не Гиммлеру, своему непосредственному руководителю, а… Борману.
Позже Мюллер проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что Кальтенбруннер поступил так по одной-единственной причине: Гиммлер не стал бы выяснять отношения с адмиралом, а просто нашел бы "козлов отпущения" в своем "огороде". Борман же к тому моменту уже имел непосредственное влияние на фюрера и в случае чего, мог прикрыть последнего. К тому же Гиммлера в те дни на месте не было, а решать вопрос следовало срочно. Как бы то ни было, шеф службы безопасности связался тогда с рейхсканцелярией.
Борману, известному любителю интриг, приглашение в игру понравилось. Он поддержал Кальтенбруннера и в начале июля выложил Гитлеру свою версию информации, убедив того дать "добро" на дальнейшее проведение радиоигры. Так Мюллер получил сильного покровителя.
В течение года шеф гестапо потом раз в неделю встречался с рейхслейтером в заранее согласованных местах и передавал последние сведения о ходе игры. И не только. Поэтому до сих пор каждый из них был доволен действиями друг друга.
- Причина, по которой я пригласил вас в срочном порядке к себе, не терпит отлагательств. - Борман поставил перед Мюллером бокал, сам сел напротив. - Я хочу созвать съезд гаулейтеров, и мне необходима ваша помощь.
- Вы же знаете, господин рейхслейтер, я с радостью помогу, но… Разве на проведение съезда уже не требуется личное разрешение фюрера?
- Такое разрешение будет.
Более гестапо-Мюллер не сомневался.
- Где намереваетесь провести съезд? - поинтересовался он.
- Здесь, в Берлине. Мне понадобится ваша помощь в организации мероприятия, ну и, естественно, в обеспечении мер безопасности.
- Схема отработанная, так что можете на меня рассчитывать. Не подведу. А на какой день назначено проведение съезда?
- А вот на этот вопрос, дорогой мой Мюллер, должны ответить вы.
Шеф гестапо напрягся: такого оборота событий он не ожидал.
- Простите, господин рейхслейтер, но я… хм… в некотором недоумении…